Из книги Л.Б.Беме По Кавказу М. 1950
В мае-июне 1936 года несколько студентов-естественников старших курсов Северокавказского педагогического института работали на Зоологической станции, находившейся в станице Александро-Невской, километрах в восемнадцати от города Кизляра в зоне пойменных лесов Терека и прикаспийских полынных степей, по специально порученным им зоологическим темам. Институт командировал меня на станцию для контроля работы и для оказания помощи студентам по некоторым вопросам.
В первых числах июня мы выехали из Дзауджикау и через 9-10 часов были уже в Кизляре. Мой спутник, директор института, бывал в Кизлярском районе во время гражданской войны. Он старый партизан, сражавшийся в 1919 году в одном из отрядов легендарного Кочубея.
Интересные рассказы и воспоминания его сделали для меня совершенно незаметным длительный путь.
В Кизляре мы наняли линейку и быстро покатили по хорошей проселочной дороге к станице. Часам к двенадцати следующего дня были уже на станции.
Зоологическая станция занимала поместительный дом, принадлежащий одному из колхозников станицы Александро-Невской. В доме было достаточно комнат для общежития, лаборатории и была даже оборудованная фотокомната. Все было организованно и удобно.
Небольшая станица вся тонет в зелени колхозных садов и виноградников. По всем направлениям через станицу и через сады проложены арыки и канавы оросительной сети, берущие начало из реки Прорвы, одного из рукавов дельты Терека, протекающей в двух километрах от Александро-Невской. Если в прикаспийских степях есть вода - значит жизнь бьет ключом.
Огромные столетние осокори то одиночные, то небольшими группами возвышают свои широкие вершины над садами и у дорог, ведущих к станице. Деревья и молодые густые поросли саженцев белых акаций окружают отдельные сады и виноградники.
Среди тянущихся шпалерами, аккуратно подрезанных и подвязанных к «торкалам» (подпоркам) виноградных лоз, яблоневые, вишневые и абрикосовые деревья. Всюду по канавам заросли терновников, сквозь чащу которых невозможно пролезть, и колючие кусты лоха с голубовато-зеленой листвой. Вдоль арыков и на заброшенных старых огородных участках, невозделываемых теперь, пышные травы, поднимающиеся до пояса. Здесь масса всевозможных птиц, голоса которых, особенно весной, наполняют все вокруг. Круглые сутки - «от зари и до зари» - щелкают соловьи, утром и вечером меланхолично свистят совы-сплюшки, гнездящиеся в многочисленных дуплистых ветлах, звучит печальная флейта иволги, воркуют горлинки, стонут крупные витютни. Ветви высоких осокорей и белых акаций гнутся под тяжестью сотен гнезд грачиных колоний; вместе с грачами, занимая их старые гнезда, живут пустельги и кобчики. В дуплах осокорей и верб поселяются хохлатые пестрые удоды и сине-зеленые сизоворонки. В стенках глубоких карьеров, вырытых для добывания глины, гнезда-норы золотистых щурок и ласточек-береговушек.
В густой траве, по дорожкам виноградников, ползают неповоротливые желтопузики, называемые местными колхозниками «глухарями»; быстро проносятся ярко-изумрудно-зеленые ящерицы, и свернувшись греются на солнце злые полозы.
Настоящее эльдорадо для натуралиста-зоолога, для всякого человека, любящего животных и природу.
Ознакомившись с работой студентов, проделав с ними несколько экскурсий и собрав некоторое количество птиц и зверьков для наших коллекций, мы решили съездить на охоту за стрепетами. Стрепеты-самцы, находящиеся сейчас в своем прекрасном весеннем оперении, отсутствовали в нашем музее и было весьма заманчиво добыть несколько штук.
По словам наших студентов, стрепетов в степи, окружающей станицу, было много.
Правление колхоза станицы весьма предупредительно предоставило в наше распоряжение одноконную двухколесную арбу, и дня через два после нашего приезда в станицу часа за три до заката солнца мы выехали в степь.
Миновав сады, окружающие Александро-Невскую, выезжаем в открытую, ровную, целинную Прикаспийскую степь, простирающуюся на десятки и сотни километров. Нас сразу окружают беспредельные степные просторы. Вся степь благоухает. Особенно приятны терпкий, горький запах полыни и чуть уловимый аромат чобра. Далеко, далеко курлыкают степные журавли, с неба несутся трели бесчисленных жаворонков, из садов, оставшихся позади, доносится коргоканье петуха фазана...
Останавливая через каждые 100-150 метров нашу арбу, мы напряженно слушаем эти предвечерние звуки степи, ожидая с минуты на минуту услышать и нужный нам голос стрепета. Так проходит с полчаса...
Но вот, наконец, кажется, и звуки той песни, которую мы ждем. Откуда-то (сразу определить направление несущихся звуков трудно) до нас доносится глухое, но в то же самое время и очень звучное «тырк-тырк» - «тырк-тырк», короткие паузы, а затем снова «тырк-тырк» - «тырк-тырк». Это любовная весенняя песнь токующего самца стрепета, птицы, обитающей только в девственных целинных степях и не мирящейся с человеческой культурой.
Определив после нескольких повторных «тырканий» направление, где находится токующая птица, поворачиваем нашу арбу и осторожно, шагом, подвигаемся к певцу. С каждым десятком шагов звуки становятся все отчетливее и отчетливее и, вдруг, внезапно, умолкают. Продолжаем двигаться теперь уже «на авось», вглядываясь в каждый кустик полыни, в каждый холмик земли.
Неожиданно, впереди нас, не подпустив нашу арбу даже на случайный выстрел, с характерным шелестом округлых крыльев, за который русское население Предкавказских степей называет эту птицу «хохот-вой», вверх поднимается стрепет.
Черногорлый степной красавец, быстро, быстро трепеща в воздухе белыми крыльями, скрывается где-то на горизонте. Неудача с самого начала охоты!
Снова колесим по степи, снова останавливаемся и прислушиваемся. Проходит еще полчаса. Стрепетов не слышно. Вдруг, в стороне от нашей повозки, метрах в тридцати от нас, резким броском вверх из невысокой полыни выпархивают сразу два самца стрепета. Мне стрелять из арбы невозможно, но мой спутник, шедший пешком, быстро прицеливается и стреляет по взлетевшим птицам. Один из стрепетов вздрагивает в воздухе, взмахи его крыльев становятся неуверенными, и он по длинной косой линии опускается на землю далеко впереди нас. Подъезжаем. Птица уже мертва. Стрепет лежит на брюхе, распластав, свои крылья, покрытые сверху струйчатым узором, закинув голову и спину. Приподнимаю перья на груди у стрепета и показываю своему товарищу, как удивительно красив нежно-розовый пух этих птиц.
Укладываем добычу и снова продолжаем свои поиски. Начинает вечереть. Думаем уже о возвращении домой - вдруг снова «тырк-тырк» - «тырк-тырк» и с разных сторон. Очевидно, на небольшой площади одновременно токует несколько птиц. Направляем нашу повозку к ближайшему от нас певуну.
Этот стрепет токует на небольшом солонце, почти лишенном растительности, и мы замечаем его уже шагов за триста.
Птица ходит взад и вперед по гладкой площадке солонца, задрав голову кверху, и при вечернем свете зари ясно видны его белая грудь, шея и зоб, перепоясанные сине-черными лентами. Временами певец останавливается, опускает вниз полураспущенные крылья, поднимает хвост и сперва закидывает голову далеко к спине, а затем быстро выбрасывает ее вперед и вверх, в этот момент и раздается его «тырк-тырк» - «тырк-тырк».
Подъезжаем к стрепету по спирали, все время суживая ее кривые и держась направления мимо птицы. Мы стараемся ни на одну секунду не терять стрепета из виду и шепотом направляем нашего возницу. Приближаемся все ближе и ближе к лежащей птице. Она замечает нашу арбу и сразу же ложится на землю, скрываясь от наших глаз за кустиком полыни. Вот до него 150, 100, 70 шагов... пожалуй, можно уже и стрелять. Стрелять моя очередь. Осторожно, боясь даже дышать, соскакиваю с арбы и иду рядом, держа ружье у плеча, ежесекундно ожидая взлета птицы...
Несмотря на напряженное ожидание, совершенно неожиданно стрепет взвивается в воздух, будто бы подброшенный вверх пружиной. Быстро ловлю его на стволы и стреляю. Видно (а может быть мне это только кажется), как дробь бьет по стрепету, и он камнем падает вниз. Подбегаю к нему, осторожно беру его, присыпаю кровоточащие ранки картофельной мукой, вкладываю в рот птице кусочек ваты и бережно заворачиваю добычу в лист бумаги...