Вероисповедание в гребенских станицах
До 40-х годов XIX века гребенские казаки были исключительно старообрядцами. В 1847–48 гг. в их станицы переселили православных крестьян из Харьковской и Черниговской губерний Слободской Украины, а по окончании Большой Кавказской войны – небольшую группу казанских татар-мусульман.
Расселяемые в кубанских и терских станицах украинские крестьяне были в большинстве своем потомками слободских казаков и казаков Запорожской Сечи. Слободское казачество левобережья Днепра (Харьковская, Полтавская и Черниговская губернии) до его упразднения 28 июля 1765 года выставляло в Русскую армию легкоконные полки – Ахтырский, Сумской, Гадячьский, Острогожский, Харьковский и Изюмский.
Но гребенцы-староверы встретили новопоселенцев негостеприимно. В станице Червленой они даже отдали в ущерб себе часть пахотной земли и сенокосов, чтобы переселенцы строились отдельно. Когда в станицу завезли строевой лес для постройки переселенцам храма, казаки обратились с протестом к командиру Гребенского полка барону Розену. «Ну, если к завтрашнему утру, — ответил тот, — лес будет перевезен к Николаевскому мосту, и на площади не останется ни одного бревна, я согласен». На утро площадь уже подметали — червленцы за одну ночь вывезли весь лес. Переселенцы поселились в слободе Николаевской (впоследствии станица).
«С поселением на Терек бывших государственных крестьян-малороссов из Харьковской губернии, и их переименованием в казаки, — писал в 1915 году Ф.С. Гребенец («Ново-Гладковская станица в ее прошлом и настоящем»), — без того существовавшая нетерпимость гребенских казаков-старообрядцев к православию усугубилась… Переселенцам вначале было очень плохо: их до того подавляло влияние и разные притеснения коренных станичников, что они образовали отдельные выселки у каждой гребенской станицы, построив там свои хаты и церкви…
Казаки Ново-Гладковской станицы отвели им место в низине, у болота близ Терека. Место было настолько низкое, что в дождливые годы в избах стояла вода, печи размокали, а во дворах и по улицам не было ни проходу, ни проезду. Целых 20 лет держали ново-гладковцы переселенцев на этой топи и лишь после нескольких неудачных попыток, им удалось выселиться на более возвышенное и сухое место в 3-х верстах от станицы… Им не позволяли брать воду из колодца «погаными» ведрами — приходилось ждать прихода казака-старовера или просить его ведро, чтобы зачерпнуть воды. Не разрешали хоронить умерших на гребенском кладбище, и многое другое. А сколько их погибло и попало в плен к чеченцам на первых порах поселения! Ведь они не были готовы к такой жизни, не знали повадок горцев…
Переселенцев сразу не зачислили в полковые списки, а поручили охрану станиц и переправ через реку Терек, обучая в это время искусству владения оружием и верховой езде…
Со временем отношения несколько сгладились, поскольку казакам-мужчинам пришлось вместе испытывать все тяготы и лишения военных походов, боевых стычек, связанных с охраной и защитой кордонной линии. Несмотря на общую службу, казаки-старообрядцы все равно продолжали относиться к своим одностаничникам-православным недружелюбно, недоверчиво…"
К началу XX века казаки из бывших переселенцев в поселенных станицах уже имели свои храмы (в Ново-Гладковской — Архистратига Михаила, в Старо-Гладковской – Святой Троицы, в Щедринской – Николая Чудотворца; в Курдюковской и Червленой православных церквей не было).
Что касается казанских татар, живших в станицах Ново-Гладковской и Щедринской, то история их переселения следующая. После пленения Шамиля в 1859 году, одна из его просьб к князю Барятинскому была в том, чтобы в отношении всех сдавшихся с ним воинов не было репрессий. Между тем на стороне Шамиля воевали и перебежчики из Русской армии, в том числе татары. Находясь у Шамиля, многие татары завели семьи, и после капитуляции пожелали остаться на Кавказе. Они были прощены и поселены в гребенских станицах, где жили отдельными слободами, имели мечети. В конце 90-х годов XIX века в Ново-Гладковской их было 140 человек (из них 77 мужчин). Отношения христиан и мусульман в станице были самые дружеские — гребенцы даже были больше расположены к казакам-татарам, нежели к переселенцам-христианам.
Гребенцы были последователями старой веры и обрядов, с которыми пришли на Кавказ — жили в Гребнях, после переселились на левый берег. Терека. После церковного раскола власть постоянно понуждала их к переходу в православие. Когда Петр I в 1722 году посетил Терки, местное духовенство обвиняло казаков Гребенского войска за участие «в расколе». Царь ответил: «Если Гребенское войско покорствует церкви и служит мне, Государю, верно и без измены, то все остальное – и двуперстное сложение, и хождение по солнцу, и борода, и платье – дело маломочное, и не в этом заключается сила раскола… Скорее надо удивляться, как это малолюдное войско сумело удержать у себя православие среди сильнейших его магометанских народов…» По преданию, сам царь «жаловал свое верное Гребенское войско крестом и бородою».
Через 10 лет в Кизляре было учреждено особое духовное правление под председательством архимандрита Федора (Иванова), ему и были подчинены гребенцы. Управление возобновило нападки на казаков — «раскольников», на что 18 мая 1738 года гребенцы подали жалобу епископу Астраханскому и Ставропольскому Иллариону.
Епископ своим указом потребовал от гребенцов соблюдения воинского устава, предписав пристроить ко всем имеющимся в станицах молельным домам алтари, а священникам совершать литургии, и пригрозил: «Попы за означенную Святой Церкви противность, по жестоком наказании, имеют быть расстрижены и отосланы в каторжную работу».
Казаки выразили готовность исполнять все обряды и построить алтари, но просили разрешения креститься двумя перстами, что и было им разрешено. Но, к сожалению, Синод посчитал уступку астраханского епископа излишней и распорядился настоять, чтобы гребенцы крестились тремя перстами. Пришлось владыке Иллариону отправлять к гребенцам «искусного» священника, чтобы путем уговоров склонить к отказу от двоеперстия. Вероятно, порученец с задачей не справился. Более того, казаки даже прекратили строительство уже почти готовых церквей. Пришлось властям опять действовать жестко. 8 января 1741 года всех священников гребенских станиц вызвали в Кизляр под видом обучения правильного совершения богослужения. Здесь они были взяты в заложники — пока казаки не закончат строительство церквей. Лишь благодаря позиции Войскового атамана Иван Петров, человека очень уважаемого, и старшин казаки не взялись за оружие. Было решено все же достроить церкви. Затем атаман обратился к астраханскому владыке — «дабы повелено было милостивым архипастырем отпустить из Кизлярской крепости наших попов в казачьи городки, понеже мы имеем в том великую нужду и живем без попов, аки скоты без пастыря». Священников отпустили. На освящении храмов казаки крестились двумя перстами, на что владыка Илларион внимания не обращал.
Очередная распря пришла, откуда не ждали — от самих же гребенских священников. В 1744 году они завалили епархию обвинениями войскового атамана в покровительстве расколу. Между тем весной 1745 года у границ России стояли войска персидского Шах-Надира, и любое волнение среди казаков могло привести к тяжелым последствиям. Комендант Кизляра князь Оболенский просил владыку Иллариона «вовсе не насылать консисторских указов, чтобы тем наиболыие не привести казаков в развращение и в дальние замыслы». Но было уже поздно.
Казаки изгнали священников, пошедших против интересов войска, и стали на должности своих уставщиков выдвигать разного рода самозванцев. Последним епархиальным служащим в Старо-Гладковской станице был дьякон Иван Иванович Тамазин, но и он принял сан старообрядческого уставщика. Его сын Филипп Иванович тоже был более 50 лет уставщиком и умер в начале 1850 года (он был лучшим знатоком казачьей старины, но, как часто бывает, не нашлось человека, кто бы записал для потомков его рассказы).
В итоге гребенцы вышли из-под контроля господствующей церкви. «Раскол отразился только на некоторых чертах их домашнего быта, — писал В.А. Потто («Два века Терского казачества»), — замкнув Гребенское войско в узкий круг мировоззрения, привил к ним много суеверных понятий, разобщил их от остального русского общества; но он не стал на путь их движения вперед, не создал рутины, не заглушил нравственного чувства гражданского долга».
Коренные гребенцы были старообрядцы поповского и беглопоповского толка Белокриницкой митрополии (т.е. приемлющие священство; при временном отсутствии у старооборядцев епископов был этап, когда священников у них не стало, и предки поповцев стали принимать специальным чином «беглых» священников, рукоположенных православной церковью). Одной из попыток ослабления старообрядчества стало «Окружное послание» 1863 года, выражавшее полное согласие с православной церковью, провозглашавшее анафему революции, врагам. Отечества и религии. «Окружники» (признавшие послание) положили начало единоверческой церкви. Но в 1868 году старообрядческий Собор в Белой Кринице отверг одно из центральных положений «Послания» – молитву за царя, постановив молящихся за власть отлучить от церкви. К середине XIX века среди гребенцов-староверов появились и так называемые «субботники» — переходившие в иудаизм. Это отметил еще в 1834 году в описании ст. Червленой штабс-капитан Каламберг: «Жители сей станицы все без исключения старообрядцы, в числе коих есть 11 семейств еврейского вероисповедания…» 25 января 1836 года в «Ведомости о состоянии в Гребенском казачьем полку разного рода людях» командир полка граф Стенбок-Фермон пишет: «Во вверенном мне полку числятся… евреи в числе 10 душ мужского пола и 8 душ женского». Конечно, это были русские казаки, проживавшие в станицах со дня их основания, среди них офицеры и урядники. Из «жидовствующих» указаны семьи отставного сотника Василия Ермолаева, урядника Никифора Ермолаева, казака Трофима Шавырева…
Явление это было отмечено и в других полках Кавказской линии (Хоперском, Кавказском, Волгском). Командующий Кавказской линии и Черноморией генерал-лейтенант Граббе писал наказному атаману Кавказского линейного казачьего войска генерал-майору Николаеву:
«Как в деле сем весьма много зависит от ослабления в умах раскольников фанатического убеждения в справедливости иудейской веры, то вменить в обязанности полковому начальству под личным наблюдением. Вашего Превосходительства при всяком удобном случае делать субботникам внушения, в виде упреков в тяжком их заблуждении; при чем должно всемерно отчуждать православных от всяких сношений с ними в общественном быту и именовать их и заставить их самих именоваться не иначе как людьми жидовской секты. Внушить им понятие о том презрении, которое справедливо тяготеет над их единоверцами жидами во всех странах света, и о невыгодах, предстоящих им в новом звании через жидовство, ибо секта их преграждает им путь к производству в чины и к отличиям…"
Архиепископ Афанасий в письме от 7 ноября 1838 года тоже изложил командующему свой взгляд на проблему. Он считал, что основное внимание надо уделять детям «субботников» — «определять их в гражданские или военные училища, в которых законоучителям поставить в непременную обязанность иметь особое попечение о внушении детям чистоты и святости христианской веры…»
В рапорте наказного атамана по итогам расследования, откуда среди казаков распространился иудаизм, говорилось, что его принесли выходцы из Новороссийского края, попавшие туда при первоначальном заселении (особенно из Польши).
Судя по документам, жесткие меры в отношении казаков-субботников не предпринимались. Служили они на общих основаниях с одностаничниками, их не лишали звания, льгот, земельного надела; все противодействие свелось к попыткам переубеждения.
У гребенских старообрядцев при каждой станице имелись скиты, где проживали за счет подаяний отшельники. Как правило, находились они на месте т.н. «старых станиц», где оставались заброшенные постройки. Вот что пишет Ф.С. Гребенец, побывавший в Ново-Гладковском скиту в конце 80-х годов XIX века:
«В гребенских станицах встречаются особые усадьбы, обнесенные высоким и глухим забором или плетнем, из-за которого виднеется густая зелень плодовых деревьев. В тени этих деревьев стоят необычайно маленькие избушки. После продолжительного блуждания вокруг забора нам удается найти маленькую, незаметную калиточку, в которую можно пройти, только изогнувшись в три погибели. Но калитка эта крепко заперта на запор изнутри…
Все эти избушки по своей постройке имеют совершенно однообразный и оригинальный вид, который нигде в Терской области не встречается, кроме гребенских станиц. В них сразу виден характерный тип великорусской избы – сравнительно высокий сруб, составленный из круглых дубовых или сосновых бревен, с острой крышей, крытой тесом или соломою; по краям крыши, косякам и прочим углам виднеется резьба по тесу и разные фигуры. Каждая мелочь дышала желанием удержать старину во что бы то ни стало… В скитах вовсе нет молодых женщин… В каждой избушке скитницы живут по одной, по две – не более, и живут совершенно самостоятельно, и никому не подчиняясь… Из двух живущих в ските, обыкновенно, старший считается владельцем, который, умирая, передает его сожителю… Кроме движимого имущества, вроде платья и обуви, скитники могут иметь фруктовые и виноградные сады, и быть даже владельцами «пая» в мирских виноградниках…
В скитах нет иерархической подчиненности и не только нет общего имущества, но даже каждые один или два скита отделяются от прочих забором.
Староверы считают своей обязанностью щедро помогать скитам на том основании, что скитники и скитницы молятся о них Богу за их мирские грехи…
Гребенские скиты отличаются от древних раскольнических. Прежние скиты основывались гонимыми старообрядцами, главным образом, с той целью, чтобы укрыться от «мирской неправды»; для этого скитальцы прятались в глухие трущобы, болота и дремучие леса. Основой была идея веры, которую требовалось спасти. Здесь же поступают в скит, преимущественно, из личных невзгод: от бедности и неудач в жизни, от физического убожества, по интересам семьи и только весьма немногие идут из-за тех побуждений, которыми руководствовались древние скитники…"
Мне не удалось найти описание обрядов венчания, крещения, отпевания, похорон в гребенской общине. Вероятно, они происходили, как у всех старообрядцев. Но обряд поминания усопших конца XIX века описан П.Т. Кулебякиным («Гребенцы», 1888 г.):
«Не малую долю разорения казачьему хозяйству приносили поминки умерших. Каждый казак заботился о поминках даже больше, чем о свадьбе. Умер человек – его начинали поминать: 1 помин шел сразу после похорон и назывался «горячим столом»; второй помин – на 3-й день после смерти. 3-й на 9-й день, 4-й – на 20-й день, 5-й – на 40-й день, 6-й – в полгода, 7-й – на год, 8-й – память дня рождения покойного. Во все эти дни созывались уставщики и человек 40 и более родственников и посторонних стариков и старух… Кончив поминки и помолившись Богу, садились снова за так называемый «присест». В это время многие уходили по домам, но уставщики и другие, более свободные люди, любящие покутить за чужой счет, оставались. Присест этот заканчивался иногда полным опьянением присутствующих и разными перебранками и пересудами. Всех покойников после смерти поминали 2 раза в год: в день смерти и в день рождения… Поминки очень тяготили казаков, и многие были бы не прочь заменить их чем-нибудь полегче, но уставщики за поминки крепко держались…"
В старообрядчестве существует немало запретов, которые должен исполнять верующий. Нельзя есть и пить из одной посуды с иноверцами, сквернословить, богохульствовать, играть в карты, пить спиртное, чай, курить табак и т.д. Происхождение табака, например, старообрядцы объясняют по-своему — от блудной девки. Произошло это тогда, когда народ был строгий и суровый. Одна девка согрешила, ее убили и закопали у дороги, далеко от селения. Прошло много времени, и на могиле выросла какая-то особенная трава с широкими листьями. Однажды рядом проходил путник. Черт надоумил его сорвать листик с этой травки, свернуть его, поджечь и попробовать. Понравилось, и решил он выкопать траву с корнем. Дорылся до могилы и увидел, что корень как раз выходил из с…я блудницы.
Вино употреблялось на протяжении всей жизни казака и при исполнении всех соблюдавшихся обрядов. С точки зрения старовера, это не считалось пьянством (за исключением тех, кто этим явно злоупотреблял — но таких были единицы). Зато употребление водки не приветствовалось. Казак считал для себя унизительным переступить порог кабака (питейные заведения появились в станицах в конце XIX века). В Червленой был один кабак (хозяин — ногаец), и посетители его были, как правило, люди приезжие. Казаки не ходили туда, в том числе, из-за брезгливости к «поганой» посуде.
«Удивляюсь, как крепко удерживаются обычаи в станичной среде, — писал о земляках Ф.С. Гребенец. — Казак-старовер, поступив на службу, в течение 5–8 лет окружен православными, пьет и ест без разбора из «поганых» чаш, ест свинину, курит табак и т.д. Но стоит ему вернуться домой, и он вновь нетерпимый старовер… Женщина остается наиболее упорным ядром завета отцов. Это и понятно, если взять во внимание, что женщины большей частью находятся в станице, тогда как казак успевает подчас побывать в Польше, Персии, Тифлисе, Санкт-Петербурге. Живут староверы своей особенною жизнью, делят между собою горе и радости, взаимно помогают друг другу в хозяйстве, считают себя верными хранителями древнерусских обычаев и порядков, верными сынами древнехристианской церкви, и глубоко убеждены в своей непогрешимости. Это придает им нравственную силу, выносливость и гордость».
А.Петров