Иван Клингер. Два года в плену у чеченцов. 1847-1850 // Русский архив, №6, 1869 г.
https://qps.ru/2MZIm

Фрагмент.

… Недолго я оставался один. Незадолго до убыли Ткачева привели двух малолетков казачьих Шелковой станицы, братьев Ивановых (и с ними еще 3-х человек, отданных другим хозяевам). Старшему было 17 лет; младший — годом моложе, мальчики несколько грамотные, умные и чрезвычайно нравственные. Они очень грустили о своей матери (отца лишились прежде) и маленькой сестре. Со слезами на глазах вспоминали домашнюю жизнь свою, ласки матери и каждое малейшее обстоятельство ее внимания и любви, и были очень набожны.
    Мне было жаль их, но и отрадно их присутствие.
    Они мне услуживали охотно и с любовью; вечера и ночи расказывали о своей жизни в доме, о всем виденном и слышанном в ауле, потому что днем пользовались свободою и употреблялись на работу, а по смышленности и постоянному обращению с мальчиками Чеченскими очень скоро научились местному языку.
    Их взяли перед вечером, на сенокосе, бывшем на одной из полян в лесу, близ ст. Шелковой.
    При нападении Чеченцов (с Тарамом) казаки защищались, одного убили, нескольких ранили, но отдали пленных, потому что были малочисленны.
    Случилось это кажется в июне 1848 г. До темной ночи Чеченцы бегали по лесу, держа направление вверх левого берега Терека к ст. Щедринской; ночью прошли мимо поста, потом чрез Терек, мимо дер. Брагун и недалеко нынешнего укр. Тепли-Кичу перешли р. Сунжу.
    В этих ночных расказах открылось, что мальчики Ивановы почти год назад сидели вечером с казаками у ворот станицы, когда прискакали два казака (один раненный в руку, другой с лошадью раненною) при встречи с нашей Чеченской партией и дали знать о тревоге; что мальчики первые взбежали на колокольню и ударили в набат; что в туже ночь также дали знать о взятом днем в плен проезжавшем офицере; о найденных в лесу — телеге, пустом погребце и чемодане и каких-то бумажках с цифрами больных, умерших и выздоровевших от холеры; словом, что это был я, как оказалось по справке на Староглазовской почтовой станции и что возвращавшиеся два гонца, наткнувшиеся на партию, разводили секреты.
    Я от души любил этих мальчиков: присутствие их и обоюдные расказы облегчали тягость нашего положения; жизнь казалась нам сносною, может быть, и потому, что при воспоминании о лучшем забывалось настоящее худшее; а если оно и поражало наше внимание, то надежда в Промысел, вера и теплая молитва сглаживали дурную сторону жизни и, примиряя со всеми окружающими неприятностями, возбуждали в нас голос о прощении и вразумлении врагов наших. Мы даже оправдывали поступки неприятеля войною, ненавистью к Русским, всеобщею бедностию и жаждою к корысти, так как она вместе с тем составляла для них важный способ к поддержанию существования, способ, при котором и враги наши, если не приносят в жертву жизнь свою со всеми тягостными ее последствиями, то всегда рискуют ею из-за добычи по разным побуждениям; потому что им хорошо известно, что в неудаче набега выигрывает убитый и спасшийся, а других ожидает или смертная казнь, или ссылка внутрь России и в Сибирь, или вообще несвободная жизнь вдали от родины и отличная от той, в которой провели лета от рождения.
    Мы утешали себя еще и тем, что не могли знать и не знали прежде, что попадемся в плен. Это было будущее, скрытое от нас, но оно случилось, сделалось прошедшим; стало, тому так следовало быть, и покоряться обстоятельствам с смирением поставляли себе в обязанность. Словом, для нас не было такого горя, с которым бы мы не могли примириться.
    Счастливое и это время! По крайней мере в воспоминании и оно приносит какую-то невыразимую, душевную сладость!
    Так проходило время до половины 1849 года, т. е. до возвращения мальчиков на родину…