П. М. САХНО-УСТИМОВИЧ

ОПИСАНИЕ ЧЕЧЕНСКОГО ПОХОДА 1826 г.

Приступив к описанию похода против чеченцев, предпринятого в 1826 году генералом Ермоловым, я считаю нужным представить в общем обзоре местность, где происходили действия, и народ, с которым мы имели дело.

Чеченцы, называемые от прочих горцев мечикитами, принадлежат к значительному, собственно кавказскому племени, названному Гюльденштетом 1 мачагами, вместе с кистинцами, джарахами, ингушами, карабулаками и тушинцами. Племя это занимает обширную полосу на северной покатости Кавказских гор, от вершин Терека и Комбулеи, до Аксая и владений кумыкских, кроме одних тушинцев, которые находятся на южной стороне Кавказа и ведут полукочевую жизнь между рекою Алазанью и снеговыми горами. Все мачаги говорят одним языком, с некоторыми незначительными изменениями в наречиях, и язык этот есть коренной, нисколько не сходный с языками других кавказских горцев.

Собственно чеченцы, к которым я присоединяю и качхалыков, одноплеменных и одно общество с ними составляющих, ограничиваются с севера рекою Сунжей и так называемою безымянною землею; к востоку Мечикский хребет, покрытый лесом, отделяет их от кумыков; к югу примыкают они к кавказским [147] черным горам, врезываясь в некоторых местах по ущельям до шиферных; к западу граничат с карабулаками. Но селения обоих народов так перемешаны, что трудно назначить черту, отделяющую один от другого.

Трудно также определить протяжение всей земли, занимаемой чеченцами, но если принять линию по Сунже от Казак-Кичу до впадения ее в Терек за среднюю длину, что составит около 75 верст, ширину же положить от устья Сунжи в прямом направлении к югу до границы с ичкеринцами, около 40 верст, то измерение это будет близким к истине. И потому вся площадь земли, занимаемой чеченцами и качкалыками, составляет около 3000 квадратных верст.

Две значительные речки орошают земли чеченские: Сунжа и Аргун (Река Аксай захватывает только небольшой угол в земле качкалыков и потому не включена мною в число чеченских протоков). Первая выходит из шиферных гор близ истоков речки Комбулейки, проходит через земли ингушей и потом, круто поворачивая на восток, от Казак-Кичу до впадения в Терек против Щедринской станицы, составляет, как выше сказано, северную границу чеченцев. Вторая имеет свой исток из верхнего снегового хребта и, протекая почти в прямом направлении с юга на север, при чеченском селении Чехтыри выходит из ущелья на равнину; потом, перерезывая Чечню почти на две ровные части, впадает в Сунжу, верстах в 25 ниже Грозной, близ селения Курдали. В эти две главные речки впадают множество других, более или менее значительных речек и ручьев ( Все притоки Сунжи и Аргуна впадают с левой стороны этих рек; правый же их берег не принимает в себя ни одного ручья. Почти все чеченские речки и ручьи означены в описи чеченских деревень - приложение № 1), в некоторых местах превращающихся в болота. Вообще мало найдется мест на всем Кавказе, которые бы изобиловали столько водой, как земли чеченские.

Две трети этих земель находятся на плоскости, простирающейся от Сунжи до речки Гудермеса. На этой плоскости, верстах в 5 от крепости Грозная, возвышаются, в виде огромных пирамид, две высокие, поросшие лесом и совершенно отдельные горы. Западная из них доходит до Сунжи, восточная упирается в Аргун. Между ними пролегает лощина, версты полторы шириною и версты три с половиной длины: это знаменитая Хан-Кале, называемая нашими линейными казаками Железные ворота. От Гудермеса далее к востоку плоскость перерезывается возвышением, выходящим из Мечикского хребта. Южная часть Чечни, примыкающая к Черным горам, более или менее гориста, но нигде нет таких неприступных ущелий, таких отвесных скал и едва проходимых тропинок, которые так часто встречаются в нагорной части Кабарды и даже к западу до Кубани.

Вся Чечня была прежде покрыта сплошным густым лесом; но с умножением поселений и с увеличением потребности в удобной для хлебопашества и скотоводства земле в лесу этом начали постепенно появляться пустоши и расширяться поляны. Две из этих полян по пространству, ими занимаемому, заслуживают быть упомянутыми: первая, называемая Теплинским полем, находится к северу от Ханкалинского ущелья и занимает почти всю равнину между Сунжею и Аргуном до соединения этих рек, имеет до 15 верст длины и от 10 до 7 верст ширины; вторая простирается от Ханкалинского же ущелья на юг до Аргуна и речки Гойты и пространством почти равна первой. Другие, менее обширные поляны находятся близ селений Урус-Мартана, Гихов, Гребенчука, Шали и других значительнейших чеченских деревень; но ни одна из этих полян не имеет протяжения более 5 верст, и каждое почти селение одною какою-либо стороною примыкает к лесу, надежному убежищу чеченцев от внезапных нападений.

Общего числа чеченцев нельзя показать совершенно верно. По подробной описи, составленной весной 1826 года во всех чеченских селениях и деревнях, нам тогда известных, показано 5450 дымов, кроме 1896 дымов в чеченских [148] селениях и деревнях, находящихся на Тереке. Если прибавить к этому чеченцев, живущих по речке Мечику и Мечикскому хребту, также качкалыков, не вошедших в эту опись, и положить население этих непокорных нам обществ в 1560 дымов, то общий итог всего населения чеченского будет составлять около 7000 дымов, или, полагая на каждый дым по 4 души, около 21000 душ. 2

По географическому положению Чечни между 43 и 44 градусами северной широты, климат тамошний можно было бы почитать не только умеренным, но даже жарким, но близость снеговых гор, сырость почвы и привлекаемая лесом влага охлаждает там воздух до того, что чеченская зима не уступает в жестокости нашей русской. Земля бывает покрыта глубоким снегом, и морозы иногда доходят до 20 градусов по Реомюру. 3 Весна начинается около половины марта. Лето бывает жаркое, с частыми проливными дождями, градом и грозою. Осень по большей части тоже дождливая. Но, невзирая на непостоянство погоды и внезапные переходы от тепла к холоду, Чечня считается здоровым местом. Между войсками, там расположенными, редко случаются повальные болезни. Во время только продолжительных и суровых зим открывается скорбут; 4 но на это зло благодетельная природа тут же доставила и верное изумительное средство: это трава черемша, род дикого чесноку, с широким, похожим на ландыш листом. Действие ее в цинготной болезни удивительно: в несколько дней излечивается ею самый ужасный скорбут. Ее употребляют в пищу сырой и приправляют щи и другие кушанья. Можно также ее солить и квасить впрок. Этим средством приготовляются для солдат ежегодно значительные ее запасы.

Сырой климат и влажность почвы в Чечне не благоприятствуют земледелию, и чеченцы, сколько по этой причине, столько и от свойственной им лени, мало занимаются хлебопашеством. Кукуруза, просо и несколько полбы составляют все их посевы. Скотоводство также у них менее значительно, нежели у соседственных кумыков и кабардинцев. Но необыкновенная растительная сила природы и тучность земли способствуют садоводству. Во многих чеченских селениях есть хорошие сады. Лучшие из них отдаются в откуп кизлярским жителям, которые сушат фрукты на месте и развозят их по всей Кавказской области 5 для продажи.

Чеченцы не имеют ни правления, ни начальников, и если есть где-либо чистый демократизм, без примеси всякой другой формы, то это в Чечне. Там нет различий состояний, нет никакой аристократии, даже аристократии богатства, и, что страннее всего, нет даже настоящей исполнительной власти. Там всякий взрослый человек равен другому и ни от кого не зависит. Природные способности и дарования иногда всплывают сверху этого общего равенства, но ненадолго. Первая неудача, первое сопротивление другого имеющего дар слова уничтожают всю власть и влияние бывшего любимца народа: он сходит опять в чреду других, часто оскорбленный бранью и даже побоями. У малого народа естественным образом первое и единственное средство к достижению некоторого уважения и власти есть красноречие, и оно высоко ценится чеченцами. Когда неграмотные наши толмачи говорят о ком-либо из чеченцев: "он говорок", то это значит, что в обществе своем он имеет наибольшее влияние и силу.

Чечню разделяют на несколько обществ, называемых по главным селениям. Общества делятся на фамилии (Фамилии эти бывают довольно многочисленные: в многолюдных из них считаются более ста семейств. Это нечто вроде шотландских кланов, в меньшем только размере и без наследственных предводителей), управляемые старшинами; и эти старшины суть единственные представители ограниченной и бессильной власти, без общего приговора они ничего не могут сделать и взыскивать за непослушание не имеют права.

В случаях важных созывается общее народное собрание всех чеченцев, и оно-то есть верховный суд и распорядитель в делах общих. На тех, которые не [148] являются на собрание, налагается штраф; тем, которые не повинуются его приговору, назначается строгое наказание. Были примеры, что целые деревни были сжигаемы и жители их проданы в неволю за то, что осмелились не покориться общей воле. В этих собраниях чеченское красноречие является во всем своем блеске, и тот, кто силою речи и убедительностию доводов взял верх над другими, остается уважаемым и пользуется некоторой властью до первого собрания или до неудачи в предприятии, им предложенном. В сих-то собраниях решается общее восстание против русских и других соседов, назначается предводитель вооруженной силы, которая должна вторгнуться в чужие границы или защищать свои. Там же иногда, впрочем, редко, назначается общий денежный сбор с каждого дыма на какие-либо общественные нужды; но приговоры по этому последнему предмету почти всегда остаются без исполнения.

Разделение чеченцев на фамилии восходит до первоначального их поселения в ныне занимаемых местах; и это патриархальное управление существует и у других горцев. Каждый семьянин или прихожий, принятый какой-либо фамилией, находится под покровительством всех ее членов, которые обязаны защищать его и мстить за него до последней капли крови. Разбор мелких споров в своей фамилии делают старшины; между членами разных фамилий - духовные по шариату, или посредники. Впрочем, частные эти споры и разбирательства редко случаются, и чеченцы между собой живут довольно мирно. Боязнь мщения целой фамилии удерживает каждого от насилия и своеволия.

В стройности тела, росте и красоте форм чеченцы уступают черкесам (одиге) и осетинцам. Многие из них сутуловаты и с выгнутыми ногами, физиономии значительные и очень похожие на малороссийских простолюдинов; женщины, пока молоды, довольно красивы, но быстро стареют и делаются безобразными.

Жены чеченцев - вечные труженицы и работницы; они отправляют самые тяжкие домашние и полевые работы. Большая часть мужчин проводит весь свой век попеременно или в праздности, или в хищничестве и разбоях, но не все: есть и между чеченцами люди трудящиеся: оружейники, серебренники, седельники, плотники, портные, черевичники и другие мастеровые. Клинки чеченских кинжалов славятся у всех горцев. Трубки, выделываемые из твердого дерева и довольно искусно оправляемые серебром, продаются в значительном количестве кизлярским армянам (Прежде чеченцы доставляли в Кизляр дубовые клепки для бочек; но последние смуты прекратили эту полезную и для них и для кизлярцев промышленность). Жены чеченцев приготовляют грубое сукно и искусно ткут серебряные узкие позументы для украшения мужских и женских платьев.

Многоженство у чеченцев дозволено по магометанскому закону, но весьма немногие имеют больше одной жены, или от обычая общего почти всем кавказским горцам, или от бедности и затруднения платить за каждую жену калым, по состоянию их разорительный.

Сакли (домы) чеченцев опрятны, и постройка их прочнее и красивее, нежели у карабулаков, осетин и даже кабардинцев. У некоторых потолки, столбы и перекладины украшены резьбою, правда, грубою, но все-таки доказывающей заботливость их об улучшении домашнего быта. Сакли эти - мазанки наподобие малороссийских, хорошо вымазанные и содержимые в чистоте. Вместо печей в них камины, тоже порядочно устроенные. Стекол в окнах нет. Во время непогоды и зимы они закрываются соломенными щитками. В деревнях, соседних с карабулаками, сакли деревянные, рубленые, но хуже и неопрятнее тех, которые находятся в середине чеченских земель.

Трубка для вольного чеченца столько же необходима, как и пища. В работе, в дороге, даже в жаркой схватке с неприятелем он не выпускает ее изо рта. Табак у них домашний, необыкновенно крепкий. Они приготовляют и [150] нюхательный, тоже крепости чрезвычайной, и по этому свойству известный на всем Кавказе. Некоторые из русских так к нему привыкали, что выписывали его из Чечни в Петербург.

Нравы чеченцев дики, свирепы и коварны. Хищничества их противу всех соседей так известны, что описывать их было бы излишне (Употребляемые чеченцами хитрости и уловки при хищничестве на наших границах и увлечении пленных описаны верно г. Броневским в Известиях о Кавказе (часть II, с. 179, 180, изд. 1823 г.). 6); но о причинах, которые заставляют их с такою дерзостью и отвагой вторгаться в наши границы и увлекать в плен русских, упомянуть считаю нужным.

Кабардинец и закубанец, делая набеги на наши земли, хочет сделаться известным, хочет приобрести славу молодца и наездника. Ему дорога не корысть, он дарит добычу своему товарищу или верному узденю; ему дорога опасность, которой он подвергался, дорога молва о его подвиге, которая сделает имя его везде известным. У чеченцев, напротив этого, хищничество составляет промысел; главное к нему побуждение - корысть. Между чеченцами мало людей зажиточных: молодой человек, достигнув возраста, в котором должно жениться, и не имея возможности заплатить за жену тягостного калыма, решается на все опасности и пускается на обычный промысел. Удастся ему схватить пленника и привести домой, он из бедняка делается человеком достаточным (Пленники продавались в горы не менее как по 150 руб. серебром. Молодые люди обоего пола, и особенно молодые женщины, гораздо дороже. За выкуп с русских не брали менее 200 [руб.] серебром, иногда до 1000 и более. Для чеченца, у которого нет ничего, кроме ружья и кинжала, огромная сумма. В последнее время генерал Ермолов запретил выкупать наших пленных, а приказал выменивать их на захватываемые у чеченцев семейства. Мера эта жестока, но необходима, и не худо бы было постоянно ее держаться, тем более, что продажа пленных в горы становится год от года затруднительнее и реже), уплачивает калым, женится и заводится своим хозяйством. Пример его вводит в искушение других, и они, в свою очередь, пускаются на подобные же разбои.

Другая причина хищничества чеченцев есть непримиримая, вековая их вражда против русских, беспрестанно подстрекаемая кровомщением и фанатизмом. Выше уже сказано, что за каждого чеченца должна мстить вся фамилия, к которой он принадлежит. Близ каждого чеченского селения есть кладбище, и на каждом кладбище можно заметить несколько высоких шестов с белыми тряпками, вверху развевающимися: это значит, что там лежат убитые неверными (Довольно странно, что несколько сходный с этим обычай существует в Малороссии: там и теперь на могиле взрослого умершего казака ставили шест с небольшим белым значком). Они напоминают всякому родственнику, всякому однофамильцу, всем одноплеменцам убитого о невыполненном еще долге мщения и подстрекают к ненависти и кровавому возмездию. Можно сказать наверное, что во время многолетней борьбы чеченцев с нами не осталось ни одного семейства, не потерявшего кого-либо из своих от русского штыка или пули; и потому можно судить, как велика их к нам ненависть и жажда мести. Ожесточенную вражду эту подстрекает также религиозный фанатизм. Чеченцы - магометане, Омаровой секты, 7 но понятия их о религии весьма ограничены и относятся до выполнения только внешних обрядов. Многие, однако же, из них, так как и другие горцы мусульманского закона, путешествуют в Мекку и оттуда приносят и рассеивают между своими соотечественниками усиленную злобу против христиан, множество суеверий и закоренелое изуверство. Эти-то пилигримы (хаджи) были всегда опаснейшими возмутителями; из них-то по большей части являлись пророки, которые приводили в волнение все горы. Генерал Ермолов 8 стеснил было эти набожные странствования, но неизвестно, продолжаются ли принятые им меры и нынешним начальством.

Все это можно бы было предупредить, если бы наше правительство при занятии Кавказской линии употребило приличные средства для обращения чеченцев и других горцев в христианство. До 1780 года все почти жители [151] северной плоскости Кавказских гор были идолопоклонниками, или, лучше сказать, не имели никакой веры, сохраняя, впрочем, многие христианские предания и обряды. 9 Тогда обратить их к христианству было не трудно; но тогда был век Вольтеров, прозелитизм считался или смешным, или тиранским. Сколько бы было сбережено крови, от скольких бы бедствий были избавлены самые горцы (Рассудительные туземцы не отрицают сами, что принятие магометанского закона принесло им вред, а не пользу. Я сам слышал от одного умного старика кабардинца, что Кабарда пропала с того времени, как князья и уздени отпустили бороды и начали повязывать шапки белою кисеею), если бы теперь были они христианами! Дорого стоит нам эта ошибка, и последствия ее едва ли изгладятся через несколько поколений.

При всей дикости и свирепости нравов заметить можно, однако же, у чеченцев некоторый проблеск стремления их к гражданственности и мирным занятиям. Дома их, как я уже сказал выше, довольно опрятны, рукомесла 10, которыми они занимаются, и разведение во многих местах хороших садов доказывает, что они не чужды труда и проистекающих от него выгод. Если бы можно было более развить это чувство, умножить их потребности и направить их деятельность на полезное, то разбои их прекратились бы сами собою и они сделались бы мирными поселянами. Но долго еще предположение это останется филантропическою мечтою.

Чеченцы сражаются почти всегда пешие, столько потому, что имеют мало лошадей, столько и по той причине, что заросшие лесом и кустарником земли их представляют мало удобства для конного боя. В случае надобности, однако же, они могут собрать до 500 человек отличной конницы, по большей части из качкалыков. Быстрота нападения этой конницы невероятна, и наши конные пикеты и разъезды не раз испытывали стремительность ее натисков с большим для себя уроном.

Все чеченцы одарены особенным военным инстинктом. При вторжении их в наши границы, обыкновенно небольшими партиями, они выбирают себе начальника, или, как говорят наши переводчики, вожака. При общих восстаниях они также почти всегда имеют предводителя или из своих, или, что чаще случается, из дагестанских фанатиков.

Но когда наши войска предпринимают нечаянные поиски, для наказания и истребления враждебных селений, всякий чеченец действует по своему произволу. Едва раздается пушечный выстрел, каждый, кто только его услышал, хватается за оружие и спешит туда, куда зовет его опасность (Некоторые из местных начальников, зная этот обычай чеченцев, единственно для того, чтобы иметь случай написать реляцию и выпросить награды, ввод[или] отряд в Чечню и, выбрав удобное место, делали несколько пушечных выстрелов на воздух. Через час или через два они были уже окружены чеченцами, завязывалась жаркая перестрелка, чеченцы провожали наших до Ханкалы или до Сунжи, несколько человек было убито и ранено с их стороны и с нашей, и тем оканчивалось все дело. На другой день летело донесение о победе, с исчислением всех подвигов и представлением отличившихся. Ермолов прекратил эти военные штуки. Он не только не представлял никого к награде за такие бесполезные дела, но строго взыскивал с начальников, дававших к ним повод.). В несколько часов собираются значительные толпы, и завязывается жаркое дело. С редкой проницательностью каждый умеет понять выгоды или неудобства местоположения; каждая ошибка или неосторожность наших войск бывает тотчас замечена и обращаема нам во вред; и все это делается так единодушно, с такою удивительной осмотрительностью, как будто бы ими предводительствовал искусный и опытный начальник. Особенно опасны чеченцы при обратном движении войск, после наступательных действий: все претерпенные нами поражения случались или во время отступления, или при грабеже селения. Тогда они нападают с невероятной быстротой и ожесточением с боков, с тыла, забегают вперед и из-за каждого куста, из каждого скрытого места наносят поражения. Надобно иметь много твердости духа, опытности и искусства начальнику и неустрашимой стойкости воину, чтобы отражать их с успехом. [152]

Этот-то народ, ничтожный и хищный, но воинственный и храбрый, так долго борется с русскими. Более 70 лет чеченцы считаются непримиримыми нашими врагами: много раз они поражаемы были нашими войсками; много и мы понесли от них потерь; сколько легло русских в Чечне, сколько пролито их и нашей крови - трудно исчислить, и за всем этим этот малолюдный народ, который не был никогда в состоянии выставить против нас 5000 сражающихся и теперь еще упорно нам противится и продолжает свои разбои!!

Зверская храбрость, которой нельзя отнять у чеченцев, и лес, которым покрыта их земля, служат им защитою; но и ошибки местных начальников наших немало способствовали тому, что они до этого времени не истреблены или не приведены в совершенное бессилие и покорность. В кратком историческом обзоре я постараюсь изложить все важнейшие события, от начала сношений наших с чеченцами, до происшествий, которых я был очевидцем.

Чеченцы народ не давний. В 1826 году были еще в Чечне старики, которых деды основали там первое поселение и которые слышали их о том рассказы. Вот что я мог узнать от них.

Лет за 30 до похода Петра I в Персию 11 (около 1695 года), пять или шесть семейств карабулакского племени принуждены были бежать от своих однородцев, по ссоре ли с ними или по учиненному преступлению, неизвестно. Они поселились первоначально в непроходимых лесах по речке Мечику (От этого и теперь еще чеченцы называются от своих соседей и других горцев мечикишами), на землях, принадлежащих тогда кумыцким князьям, и оставались довольно долго от них зависимыми. Будучи слабы и окружены сильнейшими соседями, они сначала жили мирно и в особенности сдружились с гребенскими казаками, 12 которые брали у них жен и за них выдавали своих девок. Некоторые гребенские казаки и теперь еще имеют родных между чеченцами. В последнее время, принимая к себе с гор новых пришельцев, по большей части принужденных бежать оттуда за преступления или убийства, также кабардинских абреков (Кабардинский абрек 18 - слово в слово то же, что иллирийский ускок), чеченцы скоро усилились и стали продвигаться к Тереку и Сунже. Русским, под именем чеченцев, стали они известны в 1750-х годах. В 1770 году генерал де Медем 13 покорил несколько их деревень, на Тереке и Сунже, которые с того времени получили название мирных чеченцев.

В том же 1770 году переведены с Волги на Терек казаки моздокские; и эти новые поселенцы сначала мирно жили с заречными своими соседями, но ненадолго. Первый повод к неприязни, кажется, был дан с нашей стороны отгоном у чеченцев конского табуна, что, по словам стариков, случилось около 1772 года. Чеченцы тотчас отплатили тем же, и с того времени загорелась непримиримая вражда между чеченцами и русскими, которая едва ли может быть прекращена иначе, как совершенным истреблением первых.

Умалчивая о незначительных и почти беспрерывных походах наших войск против чеченцев и набегах казачьих партий для наказания их и баранты, 14 считаю нелишним упомянуть о двух довольно важных поисках, сделанных для покорения чеченцев.

Первый из них был предпринят в 1780-х годах 15 за Сунжу, полковником Пьери, 16 с 2 батальонами гренадер, 1 батальоном егерей, 4 орудиями и несколькими сотнями линейных казаков, по поводу всеобщего восстания чеченцев, возбужденного являвшимся в то время у них лжепророком Шейхом-Мансуровым. 17

Пьери, перейдя Сунжу у Богун-юрта (верстах в 4 выше того места, где теперь находится крепость Грозная), вступил в Чечню узким проходом, покрытым лесом и пролегающим между крутыми обрывами. У Сунжи оставил он небольшой отряд для охранения переправы; другим, тоже небольшим отрядом занял средний пункт в означенном проходе для обеспечения себе обратного [153] пути; и, дойдя до селения Альды, нашел его оставленным жителями, занял без большого сопротивления, разграбил и сжег до основания.

Довольный этим легким успехом, он пустился в обратный путь, но лишь только вступил в теснину, был окружен со всех сторон чеченцами, которые, быв прикрыты густым лесом, без всякого для себя вреда поражали меткими выстрелами наших. Невзирая на то отряд наш подвигался вперед, пробиваясь сквозь усиливающегося неприятеля; но когда пришел к тому месту, где оставлено было небольшое число войск для охранения прохода, с ужасом увидел, что все солдаты и офицеры до одного человека были перерезаны, груди были вскрыты и заворочены на лица, кровавые внутренности еще дымились. При этом страшном зрелище солдаты наши дрогнули, и в то же мгновение чеченцы бросились на них со всех сторон с кинжалами. Пушками действовать было не можно, заряжать ружья было некогда, самыми штыками солдаты наши, сражаясь в тесном проходе в густой колонне, не могли действовать успешно. Люди наши, обремененные награбленною в Альде добычей (по большей части медною посудой), утомленные трудным переходом и продолжавшимся несколько часов беспрерывным боем, пришли в изнеможение и были истреблены почти без сопротивления. Батальон егерей, находившийся впереди, и небольшое число линейных казаков успели пробиться, остальные казаки и 2 батальона гренадер, со всеми офицерами, были зарезаны без пощады; сам Пьери изрублен в куски на пушке; все 4 орудия, бывшие в отряде со всеми снарядами, достались в добычу чеченцам.

Пробившиеся сквозь чеченцев егеря и небольшое число спасшихся казаков, дойдя до Сунжи, к ужасу и изумлению своему, не нашли там ни оставленного отряда, ни судов (Суда эти - род больших челнов, называемых в Чечне каюками) для переправы. Начальник этого отряда, услышав пушечные выстрелы в Альде и желая быть участником в выгодной, по его мнению, победе, пошел на соединение с Пьери; но, наткнувшись на мертвые, обезображенные тела оставленных в узком проходе солдат, до того перепугался, что, бежав поспешно назад, переправился на левый берег Сунжи, истребил каюки и ушел за Терек. Начальник этот был - Тамара, 19 впоследствии времени занимавший важный пост посланника нашего в Константинополе. По счастью егерей и казаков, чеченцы их не преследовали, и они, переправясь кое-как через Сунжу, возвратились в наши границы. Успех этот прославил Шейх-Мансура и до того ободрил чеченцев, что они собрались в больших силах вторгнуться в наши пределы и осадили главную станицу Моздокского казачьего полка Наур, но там нашли они отчаянное сопротивление: несколько дней делали они беспрерывные приступы к этому весьма слабо укрепленному месту. Казаки защищались с величайшею храбростью; даже жены их и взрослые девки не сходили с вала, подавали помощь раненым, лили кипяток и горячую кашу на головы нападающих. Наконец на последнем приступе, самом упорном, осаждающие потерпели такое поражение, что принуждены были бежать за Терек. Казаки сделали вылазку и при переправе нанесли им новое поражение. И теперь еще помнят чеченцы этот несчастный для них поход, и одно слово Наур приводит каждого из них в исступление. 20

С того времени упала и слава Шейх-Мансура. Долго еще скитался он между чеченцами, кабардинцами и закубанцами, возбуждая в них фанатизм и ненависть к русским; наконец в 1794 году, при взятии Анапы графом Гудовичем, 21 он попал в наши руки и умер в Соловецком монастыре. 22

Второй, более значительный поиск против чеченцев был предпринят в 1809 году. 23 Для этого назначены были два отряда: первый, под предводительством генерала от инфантерии Булгакова, 24 должен был вступить в Чечню через Ханкалу; второму, под начальством генерал-майора Портнягина, 25 было приказано, перейдя Сунжу у Казак-Кичу, идти на соединение с главным отрядом, по направлению к северо-востоку. Булгаков при самом вступлении в Ханкалу [154] нашел сильное сопротивление. Теснина эта была тогда покрыта густым лесом, через который пролегала узкая дорога, с обеих сторон занятая чеченцами. Чтобы вытеснить их из этой засады, Булгаков, спешив часть бывших у него драгун и линейных казаков, послал их в стрелки, а лошадей оставил, при небольшом прикрытии, при входе в Ханкалу. Но когда войска наши, сражаясь беспрестанно, углубились в лесную теснину, то чеченцы, пробравшись назад боковыми тропинками, вдруг напали на арьергард, отбили оставленных там лошадей и угнали их в лес, прежде нежели успели подать помощь слабому прикрытию, понесшему значительную потерю. Таким образом, при самом начале похода мы лишились до 500 лошадей, и столько же человек драгун и казаков должны были во все время действий отряда в Чечне оставаться пешими.

Пробившись сквозь Ханкалу, Булгаков не встретил уже большого сопротивления до деревни Большой Атаги, которая им занята и покорена тоже без большого урона. Оттуда, оставив гойтинский лес вправе, пошел он дальше, овладел без сопротивления деревнею Урус-Мартаном, и потом и Гихами, жители которых успели спрятаться в окрестных лесах.

Между тем генерал-майор Портнягин пробивался со своим отрядом от Казак-Кичу навстречу главному отряду, и в одно почти время оба отряда дошли до гихинского леса, Булгаков с северной, Портнягин с южной стороны, так что между обоими отрядами было не более двух верст; но лес этот считался непроходимым. Чеченцы повалили огромные деревья, сделали из них засеки и защищались отчаянно. Много усилий и мужества должно было употребить нашим войском, чтобы выбить чеченцев из этого их убежища. Наконец после сражения, продолжавшегося целый день, оба отряда сошлись на середине леса; чеченцы принуждены были бежать; но и наша потеря была немаловажна.

По соединении обоих отрядов гихинцы покорились и дали аманатов, и генерал Булгаков пошел обратно, к Большой Атаге, переправился через реку Аргун и занял, по некотором сопротивлении, селение Гребенчук. Оставив там часть войска, чтобы довершить истребление селения, Булгаков с большею частью своего отряда пошел для истребления другого, в недальнем расстоянии находящегося чеченского же селения Шали; но едва он успел пройти половину дороги, как жители Гребенчука, заметив оплошность оставленных в их селении войск и увидев, что солдаты наши рассыпались для грабежа, не наблюдая никакого порядка, ударили на них со всех сторон и привели в совершенное расстройство. Все искали спасения в бегстве, никто не думал сопротивляться. Чеченцы преследовали и поражали бегущих около двух верст; и если бы Булгаков, услышав частые выстрелы, не подоспел на помощь, весь отряд, оставленный им в Гребенчуке, был бы истреблен до одного человека. За всем тем в этот день потеря наша, по рассказу очевидца, простиралась до 200 человек. Более всех потерпели пешие драгуны, лишившись своих лошадей у Ханкалы, при самом начале похода. Булгаков после того не предпринимал уже ничего важного и скоро возвратился за Терек.

Поход этот, памятный всем участовавшим в нем, начавшийся и кончившийся для нас неудачно, был, однако же, небесполезен. Кроме потери.в людях, понесенной чеченцами, по малолюдству их весьма для них чувствительной, и кроме причиненного им разорения, они убедились, что в домах их нет неприступных мест для. мужества русских. Полоса земли между Сунжей и Аргуном, от Ханкалы до Казак-Кичу, была пройдена; местоположение этой части Чечни, удобнейшие проходы, препятствия, противопоставляемые природой и неприятелями, и средства преодолевать их сделались нам известными; ошибки и неудачи могли служить наукою на будущее время; но разбои чеченцев не прекратились. Если начальник, командовавший расположенными вблизи их войсками, был опытен, деятелен и отважен, они делались смирные; но коль скоро замечали оплошность и нерешительность, тотчас умели пользоваться ею, вторгались в наши пределы, грабили и увлекали в плен людей, часто делали свои набеги, даже на Военно-Грузинскую дорогу, пролегавшую тогда через Моздок и Малую [155] Кабарду до Владикавказа, нападали на транспорты, по ней следовавшие, и нередко нападения их были успешны. Это продолжалось до 1817 года.

В 1816 году назначен командиром Отдельного кавказского корпуса 26 и главнокомандующим Грузии генерал Ермолов, на которого возложено было также посольство в Персию и переговоры с этою державою касательно исполнения некоторых статей Гулистанского трактата. 27 По возвращении из посольства первой и главной его заботой было обеспечение вверенного края от неприязненных вторжений и разбоев. В Грузии и других на полуденной стороне Кавказа находящихся областях все было спокойно, и потому он спокойно мог действовать на севере. Он начал с Чечни.

Прибыв сам лично в этот край с сильным отрядом, он приступил немедленно к постройке крепостей, которые могли бы обуздывать чеченцев. В верхних частях реки Сунжи выстроен Преградный Стан, прикрывающий сообщение с Владикавказом и отрезывающий чеченцев от Малой Кабарды. Далее, вниз по Сунже, почти противу середины чеченских земель, воздвигнута крепость Грозная, в которой помещен полковой штаб расположенного в этом крае 43-го егерского полка и назначено всегдашнее пребывание начальника всех войск, находящихся на левом фланге. Потом на Тереке, ниже Щедринской станицы, построен Амир-Аджи-Юрт, прикрывающий переправу через Терек и дорогу в кумыцкие земли. Наконец крепости Герзель-Аул, при выходе реки Аксая из Герзелийского лесного хребта, и Внезапная, противу главной кумыцкой деревни Андреевой, обхватывали чеченцев с востока и в то же время держали в покорности кумыков.

Все это было окончено менее нежели в два года, но не без упорного сопротивления со стороны чеченцев. Особенно тяжела была для них постройка крепости Грозной. Они поняли, что не одним именем она грозила или конечным их истреблением, или, по крайней мере, уничтожением их необузданной свободы. При начале работ не проходило ни одного дня без перестрелки: за дровами, даже за водою должно было посылать большие команды с пушкою. Наконец правый берег Сунжи был очищен от леса и кустарника, его покрывавшего; на левом возвышались бастионы крепости Грозной; через реку устроен мост, прикрытый тет-де-понтом; 28 близ крепости заведено поселение женатых солдат, тоже укрепленное, и чеченцы приуныли и присмирели.

Генерал Ермолов назначил потом начальником в Грозной и на всем левом фланге полковника (потом генерал-майора) Грекова; 29 и редко можно было сделать выбор удачнее. Соединяя с отличной храбростью твердый характер, зная хорощо местность и народ, с которым имел дело, будучи вместе осторожен и предприимчив, дальновиден и неусыпен, он в короткое время своего начальства успел покорить 4/5 Чечни. В начале 1825 года все чеченские селения по Тереку, Сунже, между этой рекой и Аргуном, и за Аргуном по речкам Далие и Гудермесу, до самого Мечика, кроме двух или трех деревень, находящихся в горных ущельях и непроходимых лесах, повиновались нашей власти и дали аманатов или представили верные поруки. Всякое враждебное покушение было предупреждаемо и немедленно наказываемо. Греков, через верных лазутчиков, знал, что делается во всей Чечне; и в случае какого-либо неприязненного сборища или учиненного жителями какого-либо селения проступка выступал ночью с летучим отрядом, рассеивал сборище, истреблял селение и прежде, нежели чеченцы успевали опомниться и собраться в значительном числе, возвращался в Грозную с добычей. Ханкалинский проход расчищен им [был] так, что более как на пушечный выстрел в ширину не было на нем ни прутика. Леса: гойтинский, гихинский и находящиеся между Аргуном и селением Гребенчуком и Шали, были прорублены по его приказанию, самими чеченцами. Тяжело им было прокладывать самим к себе дорогу для русских, но природа помогла им: по необыкновенной растительности почвы просеки скоро покрылись густым кустарником и леса гойтинский и шалинский опять сделались почти непроходимы. [155]

Греков, при всех блистательных качествах, имел, однако же, и большие недостатки. Твердость характера его нередко обращалась в жестокость. Окружающие его, пользуясь его доверием, вовлекали его в поступки несообразные с справедливостью, иногда бесчеловечные. Утверждали даже, что он не чуждался корысти. Цепи, которыми он связал чеченцев, были натянуты слишком туго; не имея еще надлежащей прочности, они были порваны при первом общем усилии всего народа.

Весною 1825 года вновь вспыхнуло в Чечне общее возмущение: опять явился пророк, уверявший, что русские пушки не будут стрелять, что солдаты не будут сопротивляться и что он послан от самого Бога, для истребления войск наших и возвращении чеченцам их свободы. 30 Первое их действие оправдало предсказания пророка. В темную, дождливую ночь подкрались они к небольшому редуту Амир-Аджи-Юрт, 31 находившемуся на Тереке, верстах в 7 ниже Щедринской станицы (Греков узнал за несколько времени до того о намерении чеченцев напасть на Амир-Аджи-Юрт и послал с нарочным предписание начальнику редута о принятии всех предосторожностей. Но нарочный должен был сделать большой круг и ехать через Червленую; он поспел уже ночью в редут, и начальник оставил пакет нераспечатанным до утра. Через два часа редут был уже во власти чеченцев), и непримеченные часовыми влезли в укрепление, ветхое и осыпавшееся, завладели им прежде, нежели гарнизон успел схватить ружья, убили беспечного начальника и перерезали большую часть его команды, так что только несколько человек успели спастись вплавь за Терек.

Взятие горцами русского укрепления на Кавказе было тогда происшествием необыкновенным. За все время командования Ермолова в тамошнем краю в первый раз еще удалась неприятелю такая попытка. Слухи об этой удаче, в десять раз увеличенные, разнеслись по всем горам. Вера в пророка сделалась непоколебимою, и скоро многие смежные с чеченцами народы, даже часть постоянно покорных нам кумыков, пристали к бунту, и в несколько дней собрались до 3000 горцев, исполненных отваги и суеверной надежды на будущие успехи.

Толпа эта окружила укрепление Герзель-Аул, находившееся при выходе реки Аксай из Герзелийского хребта (Герзелийский хребет, выступая из предгорий Главного кавказского хребта почти под прямым углом, доходит до Терека у Брагунской деревни; весь он покрыт густым лесом; перерезан крупными оврагами и ручьями и непроходим для артиллерии и обозов) и теперь уничтоженное; но там нашла она коменданта и гарнизон не столько беспечными. 32 Внезапное нападение было отражено. Частые вылазки гарнизона доказали, что русские не разучились еще владеть штыками. Пушки наши не слушались заклинаний пророка и удерживали горцев в почтительном расстоянии. За всем тем положение осажденных было опасно. В крепости находилось под ружьем не больше 400 человек и много больных. Беспрерывные нападения горцев днем и ночью изнуряли наших людей. К довершению беды горцам удалось отрезать воду, и гарнизон, в жестокие жары, мог бы подвергнуться томительной жажде. К счастью, в крепости нашлись запасы льду, заготовленного хозяйственными офицерами; его топили и употребляли для питья и варения пищи; но такого ненадежного запаса не надолго бы стало. Все это происходило от половины июня до начала июля.

Известия о взятии Амир-Аджи-Юрта и осаде Герзель-Аула дошли до командовавшего всеми войсками на Кавказской линии генерал-лейтенанта Лисаневича, 33 находившегося тогда в Пятигорске, в одно время. Не теряя ни минуты, он собрал небольшой отряд (В то время на всей Кавказской линии, на протяжении более 700 верст, были расположены только 4 пехотных полка, в которых было под ружьем не более 12000. Гарнизонные батальоны были только во Владикавказе, Моздоке и Кизляре. Все прочие крепости были охраняемы полками), соединился на Тереке с Грековым и двинулся на помощь к Герзель-Аулу. [157]

Напасть на чеченцев, разбить их и рассеять было делом нескольких минут. Чеченцы и союзники их упали духом. Бунтовавшие кумыки первые явились с повинной головой, и казалось, спокойствие в этой части Кавказа было восстановлено на долгое время.

Из кумыков более других участвовали в бунте жители деревни Старый Аксай, прямо против Герзель-Аула, на противоположном берегу реки Аксай находившейся. С самого начала возмущения соединясь с чеченцами, они вместе с ними осаждали Герзель-Аул и много наносили вреда осажденным. Зная хорошо местоположение и слабейшие части укрепления, они направляли на них нападения. Особливую же услугу [они] оказали бунтовщикам тем, что отрезали воду у гарнизона и тем довели было его до опасного положения.

Но не все аксаевцы равно были виноваты. Лучшие князья их, в том числе главный начальник всех кумыков Мусса Касаев, 34 майор нашей службы, потом уже дослужившийся до генерал-майорского чина, при первой вспышке мятежа перебрались в Герзель-Аул и помогали русским. Другие, не успевшие этого сделать, удалились в другие кумыцкие селения, оставшиеся нам покорными. Некоторые поневоле присоединились к бунтовщикам. Простой народ, всегда легкомысленный и легковерный, вовлеченный в бунт заявленными врагами России, заслуживал снисхождения. Надо было разобрать, кто прав, кто виноват, кому должно было оказать снисхождение, кого наказать строго. Генерал Лисаневич взял на себя это дело и отдал приказ собрать всех аксаевцев в крепость. Повиновение их, внушаемое страхом, было так велико, что все, даже известные враги русских, явились на этот призыв в назначенное время.

Это было в конце июля. 35 День был жаркий, солнце палило полуденным зноем. Лисаневич и Греков были вместе в занимаемом ими доме, когда им сказали, что аксаевцы уже собрались. Лисаневич, всегда пылкий и неукротимый, накинув на себя сюртук, выскочил тотчас на крыльцо и, зная довольно хорошо татарский язык, зачал бранить собранную толпу и упрекать в измене; потом, взяв в руки список зачинщиков бунта, стал вызывать их поодиночке. В это время вышел и Греков. Вполне одетый, но по странному случаю без сабли. Опытный глаз его тотчас заметил, что вопреки отданному им приказу при аксаевцах не было особого караула, и он тотчас отправил офицера привести взвод солдат с гаубвахты и велел на всякий случай всем быть готовыми. Между тем Лисаневич продолжал вызывать наиболее виновных и отправил под караул трех или четырех человек. Следующий по списку был Учурмулла. Лисаневич произнес это имя, но никто не являлся; он повторил вызов, и опять никого не было. Наконец нетерпеливый Лисаневич в третий раз начал вызывать им требуемого, с бранью и угрозами; тогда выдвинулась из толпы бледная фигура с мрачным лицом и стала медленно приближаться к генералу. Лисаневич тотчас заметил, что у Учура не был отобран кинжал, и велел снять его. Учур сам стал отстегивать пряжку ремня, на котором висело это роковое оружие, но вдруг, выхватив его из ножен, бросился на Лисаневича и вонзил его в левый бок генерала по самую рукоятку. Лисаневич упал на руки стоявшего возле него адъютанта, а Учур, выхватив кинжал из раны, в то же мгновение кинулся на Грекова, который, видя неминуемую беду и не имея при себе оружия, бросился бежать по направлению к занятой им квартире. Одним скачком догнал его Учур и ударил в спину так, что конец кинжала вышел в грудь и Греков упал мертвым. Третий предмет мести, на который бросился изувер с убийственным своим оружием, был главный пристав кумыкского народа, майор Филатов. 36 Но этот человечек небольшого роста, с отвисшим брюхом и красным носом, показал более других присутствие духа. Он успел схватить рукой лезвие кинжала убийцы и отвести первый удар. Потом, чувствуя, что у него перерезаны пальцы и они не в состоянии больше удерживать кинжала, бросился прямо на Учура, успел схватить его под мышки и прижал его крепко к себе так, что Учур не мог уже свободно действовать своим оружием и наносил Филатову на спине [158] неопасные раны. Борьба эта продолжалась несколько секунд. Вдруг раздался выстрел - и бездыханный Учур повалился к ногам Филатова. Выстрел этот был сделан урядником из чеченцев, находившимся при Филатове, и должен был положить конец всей этой кровавой сцене, но не так вышло.

В самую минуту выстрела приблизился к месту происшествия взвод солдат с гаубвахты, за которым, как выше сказано, послал Греков. Смертельно раненный Лисаневич, в беспамятстве ли от полученной раны (Лисаневич жил еще 4 дня, перенося с удивительным терпением и твердостью духа мучения, причиняемые ему смертельной раной. Он утверждал до последней минуты, что не помнит, чтобы у него вырвалось роковое слово: "Коли их!". 39) или же думая, что заговор против него, Грекова и всех русских был общим всех аксаевцев, закричал: "Коли их!"; и это вырвавшееся, может быть, в бреду горячки приказание, по несчастию, никем не было остановлено в исполнении.

Солдаты наши, видя главного начальника своего и генерала Грекова, плавающих в крови, майора Филатова, тоже израненного, и услышав приказ "Коли их!", бросились с штыками на безоружную толпу кумыков, и началась резня, какой нечасто бывают примеры. Тут не было никому пощады, никакого разбору: виновные в возмущении и преданные нам - равно были убиваемы, без всякой жалости. Солдаты, находившиеся на гаубвахте и в казармах, услышав шум и крик, схватили ружья и спешили на помощь своим товарищам. Напуганные кумыки бросились бежать к крепостным воротам, но нашли их запертыми. Там началось убийство ужаснейшее прежнего. Куча трупов скоро стала превышать ворота, и несколько человек, карабкаясь по телам своих единоземцев, успели перебраться за крепость; но, по несчастию, почти у гласиса 37 встретила их команда, возвращающаяся с фуражировки, и они все были побиты до одного человека. Из всех собранных в Герзель-Аул аксаевцев спаслись только те, которых успели защитить наши офицеры, знавшие их лично. Более 300 трупов кучами лежало в крепости. Многие из совершенно нам преданных и даже находившихся в нашей службе были убиты. В числе их был отец того самого урядника, который метким выстрелом поразил Учура-муллу и спас Филатова. 38

Кровавый этот день имел важные последствия: по общему понятию азиатцев о праве возмездия кумыки считали убийство невинных их братьев за злодейство одного изувера, делом правильным и обыкновенным и потому оставались спокойными. Но непримиримые враги русских чеченцы, узнав, что Лисаневич и страшный для них Греков убиты, ободрились и начали приготовляться к новой отчаянной борьбе с нами. Назначено было собрание всего чеченского народа для совета, что им предпринять должно. Явился новый пророк, который опять предсказывал несомненную удачу. Посланы были нарочные ко всем соседственным горцам, чтобы и их склонить к участию в общем для всех мусульман деле; и можно было опасаться, что все народы, находящиеся на левом фланге линии, от Владикавказа и Сунжи до Каспийского моря, даже Северный Дагестан, поднимут против нас оружие.

На правом фланге, т. е. со стороны закубанских народов, тоже должно было опасаться вторжений в наши границы, тем более опасных, что закубанцы, вопреки прежнему своему обычаю, начали их делать значительными массами. Смерть Лисаневича и Грекова скоро стала и там известною и воспламенила фанатизм всех изуверов. Учура-муллу считали святым и мучеником, и имя его разносилось по всем горам вместе с криками мщения и ненависти к русским. Войска же наши, рассеянные по всей линии, на пространстве более 700 верст, лишась главного начальника и лучшего генерала, упали духом и начали приходить в уныние. Отдельные командиры не знали, что им делать, от кого получать приказания, кому повиноваться.

Эти смутные обстоятельства могли быть поправимы только личным присутствием генерала Ермолова на северной стороне Кавказа; но другие дела [159] удерживали его в Тифлисе. Сверх того, он не мог явиться на линию иначе, как со значительным отрядом войск, для чего должно было их двинуть из Грузии, из Дагестана и с Кубани, подвергая их в самые несносные жары изнурительным переходам. По этим причинам Ермолов, отложив на некоторое время свой выезд из Тифлиса, немедленно по получении известия о смерти Лисаневича и Грекова отправил на Кавказскую линию начальника штаба генерала Вельяминова, а сам уже в конце августа, с одним батальоном 41-го егерского полка и одною ротою Тифлисского, отправился через горы и из Владикавказа через Преградный Стан и крепость Грозную прибыл в Червленую. Другим батальонам велено тоже быть на Тереке в назначенное время; и в половине сентября отряд, в котором было до 5000 человек пехоты, казаков и артиллерии, под начальством самого Ермолова, был сосредоточен близ Амир-Аджи-Юрта.

Первою заботою Ермолова по прибытии его на Терек и по сборе всех войск было обеспечение самой восточной части нашего левого фланга. Необходимо было исправить укрепление амир-аджи-юртинское и привести его в такое положение, чтобы оно было на будущее время неприступным. Герзель-Аул предположено [было] уничтожить и вместо его, выстроить новую небольшую крепость на реке Аксае, в урочище Ташкичу на прямом сообщении между Амир-Аджи-Юртом и крепостью Внезапною. Селение кумыцкое Аксай признано нужным перенести тоже к Ташкичу, и выстроить под выстрелами новой крепости. Надобно было также осмотреть и исправить крепость Внезапную, успокоить все еще находившиеся в волнении умы кумыков и упрочить их покорность и преданность к нашему правительству. Все это начато и кончено менее нежели в два месяца. Ермолов распоряжал всем лично: поощрял солдат к работам в Внезапной, сам назначал некоторые исправления, усиливающие оборону, в деревне Андреевой, собрав всех кумыкских князей и старшин, некоторых обласкал и похвалил за их усердие и преданность; других побранил и постращал за злые их дела; и успокоил всех, обнадежив в общем прощении.

Пребывание Ермолова в земле кумыков продолжалось до 16 ноября; и он, обеспечив себя с сей стороны, предполагал, невзирая на позднее время года, начать немедленно действия против чеченцев; но по прибытии на Терек получил официальное известие, что покойный государь император намерен с Дону проехать в Астрахань 40 и Ермолову должно встретить государя в этом городе, принадлежащем к областям, находящимся под непосредственным начальством главноуправляющего Грузией.

Этот неожиданный случай заставил отложить на некоторое время исполнение всех других предположений, и Ермолов решился отправиться в Екатериноград и там дожидаться дальнейших повелений насчет путешествия государя императора.

20 ноября поутру, выехав из Червленой и переменив лошадей в Калиновой, около трех часов пополудни Ермолов со всею своею свитой приехал в Наур, где остановился обедать. Не более как через час после его приезда получено известие, что конная партия чеченцев, более нежели из 300 человек, переплавившись вплавь через Терек, верстах в шести ниже Наура, вторглась в наши границы и завязала с возвращающимся в Калиновую сопровождавшим Ермолова конвоем жаркое дело. Тотчас отправлены были в подкрепление нашим все казаки, каких можно было собрать в Науре; но прежде нежели эта помощь подоспела, храбрые конвойные казаки рассеяли чеченцев, втоптали их в Терек так, что они оставили в их руках 5 тел убитых и, что реже еще случается, двух пленных, которые показали, что намерение чеченцев было напасть на самого Ермолова, при его проезде. Если б они не опоздали одним часом, Бог знает, что бы могло случиться! 41

В Екатеринограде, куда приехал Ермолов 22 ноября, дожидал его начальник корпусного штаба генерал Вельяминов, 42 назначенный начальником Кавказской области генерал-майор князь Горчаков, 43 бывший поверенный в делах [160] Персии Мазарович, 44 Грибоедов 45 и некоторые другие чиновники. На третий или на четвертый день после того приехал фельдъегерь, но не от государя, а прямо из Петербурга и, по-видимому, не привез ничего важного.

Но со времени приезда этого фельдъегеря стало заметно, как в самом Ермолове, так и в ближайших из окружающих его, уныние и таинственный вид, еще более увеличивавшие общую грусть (Фельдъегерь, прибывший из Петербурга, на дороге встретил товарища своего, отправленного из Таганрога в Петербург за траурными вещами, и от него узнал о горестном происшествии, повергшем в невыразимую скорбь всю Россию. Тайну эту выведал прежде всех от фельдъегеря один из адъютантов Ермолова). Наконец все объяснилось: 8 декабря получено официальное известие о кончине покойного императора, и 9 декабря сам Ермолов со всею свитою, все войска и казаки, находившиеся в Екатеринограде, присягнули на верность Константину Павловичу.

Нельзя выразить, в какую глубокую горесть повергло генерала Ермолова неожиданное известие о смерти государя, которого он всегда называл своим благодетелем. В последнее время он меньше прежнего благоволил к Ермолову, и все почти близкие в то время к государю вельможи были отъявленными неприятелями нашего генерала, которому они при всяком случае делали пакости и досады; но Ермолов и мы все надеялись, что свидание в Астрахани прекратит все эти неприятности и что личное объяснение Ермолова возвратит ему прежнее благоволение императора и заставит молчать врагов его.

Множество дел, относящихся собственно до управления Кавказской линии, задержали генерала в Екатеринограде еще неделю, и мы возвратились в Червленую накануне Рождества Христова.

Там провели все праздники и встретили Новый год; но кончина обожаемого монарха поразила нас такою скорбью, что нам было не до веселостей и праздник был не в праздник.

Текст воспроизведен по изданию: П. М. Сахно-Устимович. Описание чеченского похода 1826 г. // Звезда, № 10. 2006