Мелихов Яков Иванович 1827г.р. , "дед Слепцов". Фото декабрь 1903г. ур. Ханъ-Кенды (Штаб-квартира 1 Сунженско-Владикавказского Генерала Слепцова полка).
Имеет ЗОВО №88072 (89411)? от 1851г.
По словам участников этого дела, полковника Прокопова и урядников: Якова Мелихова, Архипа Крапивина и Самуила Монатенко, бой этот описан был пять лет тому назад, в 1897 г., сотником Фроловым в № 27 «Терских Ведомостей». Цель боя была прорубить просеку, необходимую для обороны уже замирившегося аула Шалажи, при чем начальник отряда, генерал Слепцов, имел также в виду, при первой к тому возможности, непременно отнять у неприятеля орудие, очень беспокоившее наши войска, стоявшие на левом берегу р. Гехи.
Отряд состоял из Навагинского пехотного полка, 2 батальонов тенгинцев, 6 сотен 1-го Сунженского линейного казачьего полка, 4-х пеших орудий, саперной роты и ракетной команды.
Отряд, расположенный лагерем на левом берегу реки, семь дней прорубал просеку. 7-го или 8-го декабря, генерал Слепцов ездил в укрепление Урус-Мартановское; в это время чеченцы вывозили свое орудие и стреляли по лагерю и войскам, рубившим лес. По приезде генерала, лазутчики уведомили, что неприятель намеревается большими силами напасть на лагерь и помешать проложению просеки.
Н. П. Слепцов, руководствуясь этими сообщениями, а главное потеряв всякое терпение видеть перед своими глазами неприятельское орудие, решил его непременно взять. Для этого 9-го декабря, в 9 часов вечера, Н. П. созвал военный совет, на котором решено было до наступления рассвета послать в обход охотников, назначение которых должно было заключаться в том, чтобы по первому выстрелу из неприятельского орудия зайти в тыл чеченцам и таким образом отрезать им путь к отступлению. В охотники вышли 3 казачьи сотни под начальством войскового старшины, В. С. Предимирова, и пехотинцы с полковником Каревым; главным же силам с остальными сотнями казаков приказано было прямо ударить во фронт врагу, переправившись через реку, при чем батальону подполковника Лухомского штурмовать завалы. По свидетельству участников, завалы были сооружены чеченцами из срубленных гигантских стволов чинар, переброшенных без всякого систематического порядка. Это обстоятельство страшно мешало казакам свободно действовать, затрудняло даже движение пехоты и, наоборот, защищало неприятеля от страшного действия огня наступавшего отряда.
В воскресенье, 10-го числа, выдался серенький денек. Зимы не было в 1851 г., и в описываемое время цвел даже терновник. До 10 час. утра было все спокойно, пехота не рубила просеки вследствие праздника. Генерал же был крайне нервен, все время справлялся об охотниках, выступивших ночью, ворчал на долгое молчание неприятельского орудия и видимо жаждал боя. «Уж так опротивела ему пушка», — выражается урядник Мелихов. Наконец, в начале третьего часа дня, раздался первый выстрел из орудия чеченцев, зловещий сигнал к общему наступлению. В одно мгновение, Н. П. Слепцов со своим дежурством очутился на неприятельском берегу, и его белый конь уже гарцевал впереди; за ним стремглав, в беспорядке, неслись любимые сотни, одна за другой, лишь только сотенные значки указывали место их нахождения. Пехота с [956] подполковником Лухомским стройно прошла за казаками. Стремительность генерала, желание наскочить с быстротой молнии, поразить и оглушить врага — были отличительной его тактикой; все это знали, и никто никогда не отставал. Такова была уже «закваска Слепцовская».
Здесь надо обратить внимание на одно обстоятельство, послужившее большой ошибкой в деле. Неприятель обыкновенно свое орудие вывозил почти против нашего лагеря. В этот же день почему-то орудие было не довезено до обыкновенного своего пункта, а поставлено далеко вправо. Таким образом, не зная этого, охотники и главная колонна прошли неожиданно лишнее пространство. Неприятель, увидав внезапный и решительный натиск, быстро увез орудие; «мы его и не видали с тех пор, и неизвестно, куда чеченцы его скрыли», — говорит полковник Прокопов. Когда сотни доскакали до завалов, неприятель уже отступал; слева слышалось звонкое «ура» охотников и ружейная пальба, направленная на наткнувшегося на наших охотников неприятеля. Н. П. Слепцов кинулся с одним казаком Яковом Мелиховым по направлению выстрелов, желая лично убедиться, что это за перестрелка. Осведомившись, генерал вернулся обратно к завалам, к которым подходил батальон подполковника Лухомского. Слепцов приказал ему занимать их, а сам отправился к сотням. В это время, по словам очевидцев, у них шла отчаянная рукопашная схватка. Картина была ужасная: казаки смешались с чеченцами; последние были в овчинных теплых бешметах и шныряли между казаками, снимая бешметы, надетые поверх черкесок; таким образом, чеченцы, явившись в черкесках, мало отличались от казаков, имевших одинаковый костюм с ними, а потому приходилось действовать, лишь столкнувшись с врагом лицом к лицу.
Видя, что дело идет успешно, и неприятель отступает, Слепцов поскакал к навагинцам и начал торопить пехоту идти через завалы, сильно затруднявшие движение. «Сейчас, ваше превосходительство!» — был ответ подполковника Лукомского. В этот момент впереди завалов не было видно неприятеля; генерал подскочил к завалу. Его белый кабардинец был виден, рассказывает Мелихов, в 15 саженях у завала. На Н. П. было пальто распахнутое, темного цвета, виднелась серая черкеска, и мелькал красный верх папахи. Вдруг Мелихову показалось, что конь рванулся в сторону, и седок покачнувшись как будто склонился. Инстинктивно бравый казак, подбодрив коня нагайкой, очутился около командира. Лицо генерала покрылось смертной бледностью, глаза закрылись, левая рука была опущена вниз. Тотчас Мелихов, соскочив с седла, принял обожаемого генерала на руки. Последний не промолвил ни единого слова. Мелихов крикнул: «Дежурство сюда, бросай завал, командир ранен!» Тотчас несколько казаков очутилось около раненого. Никто не знал о случившемся, лихой же полк продолжал рубить чеченцев далеко от места происшествия. Казаки понесли дорогого раненого к реке, и лишь дорогою, на минуту очнувшись, Слепцов прошептал: «несите меня, братцы, я не хочу здесь умирать!» В это время подъехал доктор Лужинский.
По уверению Якова Мелихова, доктор не осматривал раны, как об этом писали, да и сомнительно, чтоб Слепцов это позволил сделать. На пути к ставке Н. II. Слепцов снова, открыв глаза, спросил: «отбита ли пушка?» Ему ответили отрицательно. «Ах, жаль, очень жаль!..» — проговорил герой. Никаких распоряжений, по свидетельству Мелихова, генерал не делал, он всегда до начала каждого сражения назначал, на случай своей смерти или раны, старшего. На этот раз он приказал полковнику Кареву быть его заместителем.
Генерал быстро ослабевал, поминутно впадал в забытье; вследствие этого д-р Лужинский часто подносил какой-то пузырек к носу, и раненый, открывая глаза, делался бодрее. В третий раз Н. П. спрашивал про пушку и все жалел, что ее не отбили. В ста саженях от реки раненый попросил пить: «дайте воды»... Мелихов вынул баклажку, всегда имевшуюся у казаков, назначавшихся на дежурство к генералу. Напившись, Н. П. сказал: «Несите меня, братцы, я вас всех записал в свое завещание. Жаль, очень жаль, что не отбили пушки»... Это были последние слова героя, после чего началась предсмертная агония; генерал, впав в забытье, больше уже не говорил. Начали спускаться к переправе. В 25 саженях от реки видны были усилия раненого что-то сказать, но сил не хватило, глаза открылись, но это был уже не тот знаменитый орлиный, острый взгляд, заставлявший каждого трепетать!.. Лишь только вступили казаки в воду реки, Н. П. Слепцов вздохнул, и голова его склонилась на бок: отошел в вечность тот, при имени которого трепетала вся Чечня. Тихо, благоговейно казаки донесли тело отца-командира своего до лагеря; по суровым, загорелым лицам их пробегали крупные слезы, да горькая, щемящая душу кровавая обида захватывала дыхание: каждому из этих честных, преданных героев хотелось отдать свою жизнь, лишь бы воскресить батюшку командира, последний вздох которого был за Русь и за царя!..
Тело перенесли в лагерь и положили в палатке. В 5 часов дня вернулись войска. Не поддается никакому описанию беспредельное горе отряда от казака и солдата до офицера. Буквально навзрыд рыдал весь отряд. 11-го числа утром войска продолжали рубить просеку; войсковой старшина Предимиров с тремя сотнями повез дорогое тело в Ачхой, Ассинскую и далее в ст. Сунженскую, исполняя волю покойного: «желаю быть неразлучно с моими сунженцами». В ауле Ачхой прах был положен в гроб, обитый черным бархатом с серебром; знаменитому белому кабардинцу сшита черная попона. Жители станицы Ассинской все вышли на 1/2пути встречать прах скончавшегося основателя своей станицы. Все горько, неутешно рыдали... Шествие приблизилось к Сунженской станице. «Трудно выразить, что происходило», говорят урядник Архип Крапивин, Яков Мелихов и другие. «Детей подносили к гробу; жены и девчата громко рыдали; по дороге расстилали шали и платки. Вся станица была на лицо, рыдания превратились в зловещий гул, кругом стоял стон неописуемый!.. Станица рыдая стонала... укоряла полк, не сумевший сберечь драгоценную жизнь дорогого батюшки, отца кормильца, во славу отечества, царя-батюшки и своих незабвенных сунженцев. Тело его пребывало 4дня в часовне (церкви еще небыло)».
При громе пушек и залпов ружей опущен был прах в склеп. Родных не было. Один Яков столетний старец, слуга Слепцова, живший в станице и заботившийся о нем, как мать о дитяти, да Ларька (Ларион из крепостных) рыдали у изголовья Н. П., заменяя родных. Вся Сунжа от мала до велика была родной Слепцову, и все рыдали... даже конь, говорит Мелихов, двигался, опустив шею, как бы понимая общее горе, навсегда расставшись с своим бравым, храбрым седоком-хозяином! Так закончил свои славные дни Н. П. Слепцов, верный долгу присяги и своему казацкому слову! Об этом же бое имеют интерес, еще не появлявшаяся в печати, воспоминания соратника Николая Павловича, бывшего в нижнем чине ординарцем при нем, ныне отставного полковника Мартина Григорьевича Афонасова. Предчувствие близкой смерти, по словам Афонасова, явилось у Слепцова за полгода до сражения при Гехи, когда он, будучи ранен в ногу пулею 15 июня на Нуриковской поляне, по левую сторону той же реки, после сделанной ему доктором удачной операции, попросил к себе своего любимца старика Якова Михайловича (управляющий всем его хозяйством, 70-ти-летний старик, служивший еще деду Слепцова, бывший у него дядькой) и приказал ему благословить себя иконой в благодарность за исцеление. Благословляя, старик Михайлыч заплакал, говоря, что у него сильно щемит сердце, и что ему верно больше не видать своего барина. Всю осень этого года Слепцов действительно заметно грустил, казался взволнованным и удрученным, как бы каким-то горем. Отряд в это время стоял в бездействии лагерем на той же левой стороне реки Гехи.
В начале декабря к Слепцову стали являться лазутчики из гор с донесением, что по распоряжению Шамиля наиб Дуба с большим числом чеченцев должен напасть на наши войска, при чем при их отряде есть одно орудие. Лазутчики доносили об этом, как люди. щедро задаренные Слепцовым, не жалевшим ничего для успеха каждого дела и расходовавшим на это деньги даже из своих личных средств. Осведомленный о сем Слепцов, с 9-го на 10-е декабря, не прилег всю ночь, занятый распоряжениями по предстоящей отправке пешей колонны на правый берег под начальством войскового старшины Предимирова, с целью отрезать при отступлении неприятеля от близлежащего аула. Все раннее утро 10-го декабря он лично распоряжался по расположению на левом берегу части владикавказского полка под начальством полковника Шостака, выбрав при этом хорошо видное неприятелем место, с целью заманить врага на этот отряд. Окончив все эти распоряжения, сам Слепцов с небольшим отрядом казаков и частью пехоты стал в укрытом месте на правом берегу р. Гехи, имея намерение при нападении неприятеля ударить ему во фланг. Он был в большом нетерпении, ожидая с 10 часов утра до 2-х часов дня выстрела со стороны неприятеля. Наконец, в начале третьего часа, раздался первый выстрел из неприятельского орудия. Генерал быстро вскочил на лошадь, бросился к кавалерии и закричал ей: «на конь! на конь!» и поехал по правому берегу реки сперва рысью, а потом вскачь. Две сотни неслись за ним на полном карьере. Проскакав с версту наша небольшая кучка всадников была уже на одной высоте с неприятельской колонной, находившейся на левой стороне реки. Генерал, скакавший впереди, закричал: «ура!» Окружавшие его вынули шашки и, продолжая нестись во весь дух, влетели на поляну, усеянную редкими деревьями. Тут-то и был неприятель, встретивший наших градом пуль, но неожиданное появление казаков испугало чеченцев, и они бросились врассыпную бежать. Казаки догоняли и рубили бежавших. Кавалерия, вся в рассыпном строе, скакала вперед, перепрыгивая через срубленные и поваленные деревья, пока не была задержана огромными завалами, за которыми залег неприятель, открыв учащенную стрельбу. Когда кавалерия остановилась перед завалами, Слепцов послал приказание пехоте усилить марш, и когда подошел батальон навагинцев к завалу, генерал, надеясь дружно атаковать неприятеля и отнять его пушку, повел всех на приступ завалов. При нем в это время находились урядники Молыхин, Мелихов и я, Афонасов; остальные же казаки дежурства вели ожесточенную перестрелку с рассыпавшимися по лесу чеченцами.
«Когда Молыхин и я, — рассказывает Афонасов, — подскакали к завалу, составленному из очень толстых деревьев, и вскочили на него, то заметили перед собой шагах в десяти, за очень старым и толстым чинаром, прятавшихся четырех чеченцев, из которых один, как сейчас помню, очень красивый, молодой, в черной черкеске с серебром, с белыми газырями и с белой чалмой на папахе, увидев нас стоящими на завале, смело сделал шаг в сторону от дерева и, быстро прицелившись в нас, выстрелил из винтовки; пуля пролетела под моей левой рукой, что заставило меня машинально повернуться влево, как бы за пулей, и увидеть ужасную картину поранения нашего общего всеми обожаемого любимца, окончившегося его смертью. Слепцов схватился за грудь, и Мелихов, бросившийся к нему, обхватил его с боку рукою и стал поддерживать его падающее тело. Мелихов и Молыхин сняли его с коня, а я вытащил находившуюся у моего седла его собственную бурку, разложил ее на землю, и до прибытия врача он оставался в нее завернутым. Осмотрев рану, доктор покачал головой и на вопрос присутствовавшего при этом генерального штаба капитана Циммермана: «ну, что, как рана?» неосторожно ответил довольно громко: «смертельная». Раненый услышал эти слова и сейчас же, обращаясь к Циммерману, спросил: «а что пушку взяли?» и на ответ последнего: «нет», он еще задал вопрос: «есть ли прикрытие?» на что ему все ответили: «есть». Тогда, обращаясь к нам, ординарцам, он сказал: «оберните меня обратно, я взгляну назад», и затем, когда это исполнили, он посмотрел на завал и сказал: «несите меня поскорей, я не хочу здесь умереть, и не плачьте — я все, что мог, для вас сделал». Я в то время, когда несли его, держал его левую руку, а товарищ мой, Кондрат Отченешенков, правую, чтобы он не срывал от боли наложенную доктором повязку. Дорогою, при переносе тела через реку, я почувствовал, что рука его ослабела и похолодела, а глазами он продолжает смотреть, но этот взгляд уже был взгляд мертвеца; он незаметно и тихо отошел в жизнь вечную, без страданий и мучений; ни стона, ни крика не вырвалось из его уст; он заснул тихо, и никто не приметил, как улетел от нас могучий дух обожаемого вождя.
«На другой день смерти, мы доставили тело его в Ачхой, где был воинским начальником подполковник Мезенцев, который устроил для нашего незабвенного героя парадные проводы на дрогах, с пышным балдахином, при чем весь его полк провожал процессию до Сунженской (она теперь Слепцовская) станицы, где он и был погребен на станичном кладбище. Потерю Слепцова оплакивали все жители не только всех окрестных станиц, но жители всего Кавказа, а наместник Кавказа, князь Воронцов, когда узнал о смерти своего любимца Николы (как он его всегда называл), два часа ходил по кабинету, плача о незабвенном подчиненном, осуществившем его, князя, предначертания созданием Сунженскаго полка и Сунженской линии».
Кроме сведений о последнем боевом подвиге Слепцова и его кончине, Мартын Григорьевич Афонасов сообщил нам также сведения, рисующие Слепцова, как человека.
Будучи холостым, он был в то же время как бы редким семьянином, в смысле своих сердечных и почтительных отношений к отцу и всем родным. Он питал к ним самую горячую привязанность и величайшее почтение. Любил он вообще людей и в особенности детей окружавших его станичных жителей, любил так, как редко может любить человек близко родной.
В свободные минуты от службы он отдавал себя в распоряжение станичных подростков, устраивая с ними игры и забавы. Любя страстно военное дело, он желал развить любовь и привычку к нему и в окружающей его молодежи. Испросив, в 1847 г., у наместника, князя Воронцова, разрешение взять четыре пушки, отбитые им у неприятеля, для постановки их в Слепцовской и Троицкой станицах, по две в каждой, он организовал в обеих станицах военные игры для подростков и, вооружив их деревянными шашками, кинжалами и нагайками, каждый праздник производил с ними военные игры, как бы двухсторонние маневры, сам при этом садился на коня, указывал, как действовать, и, как бы руководя боем, увлекал всех в минуты побед, как в действительном бою, что, конечно, развивало у станичной молодежи любовь к военному делу и дало впоследствии из них многих истых героев в дальнейших делах по покорению Кавказа.
Живущий также и поныне в Слепцовской станице, соратник Н. П. Слепцова, отставной войсковой старшина Родион Севастьянович Пузанков, любезно доставил нам фотографический снимок со второго памятника Слепцову, поставленного четыре года тому назад в Троицкой станице, по инициативе также соратника Слепцова, полковника Прокопова (недавно лишь умершего), на средства, собранные сунженцами. Вспоминая о Н. П. Слепцове, Пузанков также сообщил и некоторые черты из его жизни. Его любовь к людям выразилась во время холеры, в конце сороковых годов.
Весь свой дом Слепцов отдал в полное распоряжение заболевающих, при чем сам оставался жить вместе с больными. Приняв все продовольствие больных на свой счет, он лично все свое время отдавал уходу за ними; давал лекарство из своих рук, разносил пищу и, не досыпая ночей, дошел до крайнего утомления. Во время этой эпидемии сам Слепцов два раза заболевал ей, заразившись, но, несмотря на это, он, как только начинало улучшаться состояние его здоровья, вновь принимался за помощь страдающим своим ближним. Вот где выказалась душа человека, храброго воина, христианина-человеколюбца, — так заканчивает это сообщение свое соратник героя и очевидец всего этого, старшина Пузанков.
http://www.runivers.ru/images/index/today_20110513.php
Отредактировано Zolin (2020-10-06 20:02:14)
