http://birdie-on-wire.livejournal.com/47103.html
20 марта 2014 г.

Когда мне  было лет семь, я  вдруг заинтересовалась  своим  происхождением. Дело  в том, что по духу я была русская, а по фамилии Костенко.  А мои друзья  были  Ивановы, Петровы, Сидоровы. И они, любя, дразнили  меня  косточкой. Вот так и привился  мне  интерес  к   генеалогии.
Но  дальше своих  бабушек и двух  умерших  дедушек,  я ничего  не  знала. Мои бабушки  жили очень далеко, и до них  «только   самолётом можно было  долететь» . А сами  мы были  с  Урала. Что тоже меня всегда  удивляло -  как же  нас  так далеко  занесло.  А  заносило  нас  постоянно, вместе  с  папой  офицером.  В гости к бабушкам  летали мы раз в 4 года,  иногда они  к нам, но это  было  нечестно  с  их  стороны. Потому  что  они  лишали  меня возможности  самолёта  и  всего того, чего ждёшь от путешествия к бабушкам. Одна  бабушка Ира  жила  в Грозном, а  другая бабушка  Лида в Кизляре. И я никак  не могла  определиться, где мне  нравится больше.  У бабушки  Лиды был Терек,  в  котором  я однажды  утонула,   летний кинотеатр и розы  на  клумбах, а у бабушки   Иры была  огромная куча  раскалённого песка  возле  дома, разверзнутые огромными трещинами  кубики пятиэтажек   после землетрясения, в окнах  которых  качались абажуры и занавески …   а ещё у неё был Эльбрус  с Казбеком, которые проступали   сквозь дымку  ранним-ранним   утром…  и  казалось, что они  совсем рядом…  а ещё у бабушек были кровати с никелированными  шишечками, которые мне нравилось откручивать и прятать под пирамиды  из подушек с  кружевными  накидками. Скрипучий кожаный  диван с зеркалом  на  спинке  и банками  варенья внутри…  этажерка с  сокровищами в виде   костяного веера,  перламутровой пудреницы и пластмассового  складного стаканчика. Летучие  мыши,  летящие   в темноте на белый платочек и  запутывающиеся  в волосах с  ультразвуковым  писком…  серенады поющих цикад…  огромный  развесистый  тутовник   и невероятно низкое, бархатное  небо с  миллиардами  звёзд  над головой…  И много ещё чего интересного.

Бабушка Ира и бабушка Лида были не похожи. Одна разговаривала,  а  другая  гутарила. Одна  видела, а другая бачила.   У одной были тапки, а у другой  чувяки… Одна  носила  бархатно-жоржетовые шарфики, а  другая  ситцевые платки, повязанные так, что  только нос  торчал. У бабушки Лиды  радио разговаривало на 100  языках Дагестана, а у бабушки Иры был патефон  с пластинками. А ещё я с детства  обожала  лезгинку. Хотя  в то  время  её никто  на  улицах не танцевал.  А танцевали  исключительно  в  телевизоре  силами Махмуда  Эсамбаева или  ансамбля песни и пляски. Но вот до сих пор  ноги  сами  идут  в  пляс, как только я слышу « о-райда-райда…».  Вот такие странные  наклонности проявлялись  у  совершенно русской  девочки  с самого раннего возраста. «Мама,- спрашивала  я,  -откуда  это во мне?»   «Не знаю,  Ирочка»,  - отвечала мама.  А потом, подумав, вдруг  добавила: «горцы  всегда  были рядом… иногда  они  сходили  со  своих гор  и воровали себе невест» …  Я представляла невест  с фатой на  голове,  которые не знали, когда горцы сойдут  с гор, как снежные  лавины… и невесты   отчаянно убегали, путаясь  в своих  длинных платьях, а горцы  кружили над ними,  как горные  орлы  под музыку лезгинки…
- Бабушка, - приставала  я, - а  мы кто? Украинцы?
- та ни, какие мы украинцы… ни…
- значит, мы русские?
- та  ни… ни  русские…  може,  ты  и русская, а мы ни…
-бабушка,  кто же тогда  мы?
-  из терских  мы, - тихо вздыхала  бабушка и украдкой   смахивала слезу…
На том разговор  и заканчивался…    и вот как-то так  и сложилась мозаика в моей голове, что  я ни русская, ни украинка, а особая смесь не  пойми кого, потому как  жила во мне  любовь  к  лезгинке и даже  бабушка  не могла  сказать, кто мы, а  только  знала откуда: с Терека.
Давно  уже нет бабушки, которая  могла бы ответить на  мои  вопросы. А вопросы  повзрослели и стало им тесно…  а   ответить на них некому…   потому  как  обе бабушки   были из сирот, трудные судьбы, не  до  генеалогии  им  было.
А я всё думала, вот закончу институт, поеду  по  родовым местам  и всё-всё узнаю…  Не успела. Полыхнул  Сев.  Кавказ, как спичка. Растерялись  последние  родственные  связи,  сгорели  все  архивы  Грозного,  Кизляра…  Думала всё на этом,  нужно  записать хоть то, что знаю… но на  всякий  случай решила  попытать  ещё счастья  в  интернете.  Генеалогические  запросы в  различные архивы,  сидение  на  форумах,  вопросы без  ответов  снова  и снова… и вот год назад  тоненькая ниточка начала раскручивать клубочек.  Удивительные события,  удивительные факты,  удивительная история рода  вдруг  стали  открываться   для  меня .  Мир оказался  теснее, чем я его представляла.  Нашлись живые  свидетели  истории  жизни  моих родных. Нашлись  даже новые родственники,  что уже само по  себе кажется  невероятным  событием.   А потом  из  архивов стали  приходить  первые  сведения…
«Из  терских мы»…  эти слова  бабушки Иры и стали  той самой  путеводной ниточкой…
История моего рода  Костенко, по папиной  линии,  начинается на берегах Терека   в 1848 году. Когда  реестровые казаки с Харьковской  губернии  были  переселены на Сев.  Кавказ   для   укрепления его  границ  от набегов   горцев.  Надо сказать, что  казак  - это   национальность.   «Мы не русские, мы казаки», «Казак от казака родится»,- так говорили.  Казаки всегда гордились  своим особым происхождением.  В  фамилиях  это тоже  имело отражение. Приставка   -енко  к фамилии  давалась тому  молодому казаку,  у которого в роду уже были казаками отец  и трое  дедов. Так что, если  отсчитывать хронометраж в обратном порядке по окончанию  Кост-ЕНКО,  то  род моих  предков -казаков идет как минимум с  1700 г.,  а если учесть, что  реестровые казаки   в 15 веке  вышли из Запорожских, то история  становится всё  более интересной…

Мой  прадед,  Иван  Костенко, родился в 1848 г.  у первых переселенцев,  в  отстроенной  ими станице  Ново-Щедринской  Терского района Кизлярского  отдела.  Как и все станичники, в  18 лет был зачислен в Кизляро-Гребенской полк, где  верой и правдой служил  за  «Веру, Царя и Отечество»  вплоть  до внезапно нахлынувшей революции.
У него  родилось  14детей, 11 сынов и трое  дочек: Акулина, Домна,  Ирина. Мой дедушка, Пётр, был самым младшим среди детей. Поскольку за  сыновей  полагался земляной надел в  размере 2,5 десятин (  одна десятина чуть больше одного гектара) на  каждого  мальчика,  то род  Костенко процветал. Но работали в перерывах между боевыми походами как  проклятые.   Земля ленивых  не терпит.  С 3  лет дети вовлекались в посильную помощь по хозяйству.  Все сыновья  стали казаками, защищали  границы  от набегов, воевали на всех фронтах,  с Персией, в первую мировую... Тут и гражданская война: сын на отца, отец на сына, брат на брата… Сыны Ивана  тоже  в самом пекле:  одни за белых, другие за красных… Те, что  за прежнюю  жизнь, те по  коням да в казачьи полки отправились.  Станицы  будоражило – то белые идут на постой, то красные  всё до последнего вывозят …
«Было дело, -вспоминает Валентина Ивановна Костенко, сквозь  проступившие слёзы,  -  мама рассказывала  моя, Пелагея Ивановна,-  как-то  Красные захватили станицу…   Жили неделю, не тужили, по домам  ходили,   хлеб  вывозили, на подводы  всё грузили…  Казаков, что сопротивлялись, на околицу выводили, там и стреляли…  никого не щадили…  А ночью  белые казаки ворвались в станицу…   всех красных в одних   подштанниках  со сна подняли, в школу отвели, да там и порубали всех… кровь рекою  текла по станице…  Что у  белых, что у красных – кровь она у всех одинаковая…»
Из  всех братьев  в живых остались  двое.  Мой дед был ребёнком  на тот момент, это его и уберегло.

В  1920году  началось массовое  расказачивание  под видом  раскулачивания. Но  на  самом деле новая власть  не обрела  поддержку   среди  казаков, и потому  боялась их.  Независимо от того, богатый казак или бедный, он ощущал себя, прежде всего, казаком, частью казачьей общности с едиными образом жизни, традициями. «Односумами» называли себя служившие вместе однополчане. «Добрый казак» – не бедный или богатый, а лихой, смелый,- говорили они о себе и служили «За Веру, Царя и Отечество». Именно эти «три кита» казачьего самосознания объединяли их в единое целое, бедных или богатых. Так и стояли казаки до конца,  понимая   казацкую Честь и   Достоинство   только так и не иначе,   отстаивали право  на прежнюю жизнь,   оказывали  сопротивление  новой   власти…  Потому и не любила новая власть  казаков. Мало того, боялась их…  До такой степени боялась, что решила  убить саму память  о казаках…  Так и начался массовый геноцид   казачества…

  сейчас я приведу цитат  из   интернета. Если  всё было так, как  там сказано, это страшно..

"27 марта 1920 года терские казаки-жители станиц Аки-Юртовской, Тарской, Сунженской вооруженными большевистскими отрядами были изгнаны из своих домов и построены в колонны. Имущество взять разрешили только семьям казаков-красноармейцев, но не более одной телеги.  Колонны пеших казаков-выселенцев под вооруженным конвоем двигались несколько десятков километров к железнодорожному разъезду Далаково, ныне город Беслан.
Путь к Беслану стал «маршем смерти». Всех пытавшихся бежать и тех, кто уже не мог идти, в первую очередь детей и стариков, конвоиры убивали. Вдоль дорог также стояли заранее собравшиеся чеченцы и ингуши, как писали тогда в документах — «группы возмущенных горцев», которые, не трогая конвоиров, убивали идущих в колоннах казаков. По словам современников, вся дорога до самого Беслана была покрыта телами убитых. Но и на конечном пункте — станции Далаково -  мучения выселяемых не закончились. Несколько сотен, а, возможно, и тысяч казаков — ввиду отсутствия вагонов, — были расстреляны из пулеметов и изрублены шашками на лугу в нескольких километрах от станции. Тела убитых были захоронены в заранее вырытых огромных ямах".

В  1930-х годах  пошла  новая волна  арестов  в казачьих станицах. Моему  деду на тот момент было 16  лет. Он остался последним сыном в многочисленном роду  Костенко.  На руках был старый  и больной отец, хозяйство приходило  в упадок,  работать было некому. Петра  срочно женили на сироте  Ирине, которая  была  дивчина работящая,  хоть и бесприданница, да ещё и неграмотная.   а через месяц  рано  утром  под  окнами подводы  заскрипели  -  приехала  «тройка   НКВД». Останавливались  у каждой хаты, заходили во двор, выволакивали всех, кто в хате был, зачитывали им приказ: «признать кулаками и арестовать с высылкой в лагеря. Всё имущество экспроприировать с последующей передачей его в колхозную  собственность.» .»  У  старого Ивана случился приступ – как лёг  на лавку, так ни рукой, ни ногой двинуть не мог, речь  отнялась, одни  слёзы текли  от обиды  и несправедливости.  Так  его  и оставили на лавке,  не смогли  погрузить  на подводу, махнули на него рукой, морока одна  с ним, пусть так подыхает…  а Петра на подводу толкнули,   разрешили взять с собой только узелок личных вещей. Ира на улице стояла, окаменевшая, лишь скупая слеза катилась  по щеке, да ведь слезами делу не поможешь.  Проехала  эта лихая  тройка по всей станице, с каждого двора по одному-двум  выводили арестованных. Увезли их в неизвестном направлении. На жизнь ли, на смерть ли… никто не знал,  что ему судьбой  уготовано. Шёл 1930-й год…  По всей стране прокатилась волна арестов.

Долго Ира оббивала пороги, чтобы  узнать и получить разрешение  на выезд к мужу, признан он  был врагом народа  2  категории, потому хоть не расстрел, а ссылка  на Урал, на  лесозаготовки  во благо отечества.  Собрала  Ира  узел тёплых вещей,  да поехала разыскивать Петра. Неграмотная,  через  всю страну, на перекладных… ничего и никого не  побоялась.. Нашла.  Пётр  умирал в  бараке, был истощенный,  замученный и простуженный.  Ире разрешили  за ним ухаживать.  Там они прожили год, каждый день борясь за своё выживание. Вставали рано, работали за 10 км от дома. Многие пытались уйти, – а ну-ка без привычки сосны валить (сосны пилить даже пил не хватало – деревья в три охвата). Но уйти не получалось далеко: по говору отличали – говор-то был казачий...
Им повезло. Кто-то из  местных  жителей пожалел  молоденьких Петра и Иру, помог им  бежать. Хотя  это  было рискованно.  На станциях  ловили беглых, в лучшем случае  возвращали  назад, а когда  и расстреливали. Шли по железной дороге, спали в стогах сена. «Молодые были – хоть где уснешь».  В родную станицу путь был заказан…
Так  была стёрта  даже  память о казаках в истории нового государства. Не мудрено, что   моя  бабушка боялась говорить о  своём происхождении.
А лезгинка -  это любимый народный  танец терских казаков, да и вообще любых казаков. Генная память напоминала  мне  об  этом.  Теперь я много знаю об истории   терского  казачества, о моих родных. Память о них, вопреки  всему, сохранилась  в памяти  станичников, и  их потомков, к кому судьба оказалась более благосклонной. Сохранилась эта память  в архивах Алании, сев. Осетии, в военно-историческом архиве  РГВИА.  Не  сохранилось только наше родовое оружие, прадедова шашка и кинжал  и старые фотографии терских казаков в черкесках  с синими отворотами. Их было очень много  в каждом доме…  За их хранение  был обещан  расстрел. Но многие казаки сумели сохранить  память о своих предках.  Вопреки  всему.