До восстания Чечни в 1840 году Атаги и Чакхери были большие чеченские аулы, находившиеся на Аргуне; первый - севернее, а последний - южнее крепости Воздвиженской.
[Ольшевский М. Я. Кавказ с 1841 по 1866 год]
http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty … /text3.htm

Первоначально в крепости жили семьи офицеров, позже в ней стали селиться переселяемые на Кавказскую линию «служилые» казаки. Постоянного населения стало больше, чем Воздвиженская крепость могла в себя вместить. Поэтому вскоре около нее возникло одноименное поселение пришлых казаков и других свободных людей. Его жители несли сторожевую службу, занимались различными ремёслами и торговлей. Освобождение переселенцев от уплаты податей и льготное выделение наделов ускорили приток населения на осваиваемые земли и определили вид поселения – слобода. С момента основания и до окончания Кавказской войны (1817-1864 гг.) Воздвиженское часто служило исходным пунктом и базой для мелких экспедиций внутрь Чечни. Здесь на карте
http://www.zavedenskie.ru/maps/old/map_kavkaz_1890.jpg
южнее г. Грозного можно рассмотреть слободу (крепость) Воздвиженское (Воздвиженская). Во второй половине XIX века крепость Воздвиженская постепенно утратила свое военное значение и одновременно со всей Кавказской линией была упразднена. Из военного форпоста Империи поселение превратилось в промысловое, торговое село – Воздвиженскую слободу. Ныне слобода Воздвиженская не существует. Вблизи ее прежнего местонахождения на противоположном (правом) берегу р. Аргун сейчас находится поселок городского типа Чири-Юрт (чеч. Чуьйри-Эвла), расположенный в 30 км к югу от г. Грозного в Шалинском районе Чеченской Республики. А память о слободе и крепости сохранилась в столице Чеченской Республики – одна из улиц района Мичурина г. Грозного носит название «ул. Воздвиженская».
http://forum.patriotcenter.ru/index.php … 010.5;wap2

Отредактировано львович (2015-07-15 05:01:29)

Записки М. Я. Ольшевского. Кавказ с 1841 по 1866 г. // Русская старина, № 8. 1893
http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty … /text3.htm

Крепость Воздвиженская с ноября 1844 по август 1845 года.
Помня слова доброго, высокоблагородного и глубокочтимого Владимира Осиповича, я поставил себе за правило как можно чаще обходить крепость и заглядывать во все ее закоулки и тайники. Днем я посещал больных и раненых в лазарете, заходил в солдатские землянки, пробовал их пищу и беседовал с ними. По ночам зачастую поверял караулы и посты.
Одни удивлялись моей деятельности, другие подтрунивали над моею излишнею заботливостию и беспокойством, наконец, третьи сердились на меня за то, что я вмешивался, по их понятиям, не в свое дело; а это вмешательство состояло в том, что я заботился о хорошем содержании и продовольствии больных и здоровых нижних чинов, соединенном с некоторым излишним расходом для начальников частей. Но я, не обращая внимания на скрытое неудовольствие последних, продолжал следить за хорошим содержанием нижних чинов, потому что, при отвратительном их помещении, это одно могло сохранить их здоровье.
Все живущее в Воздвиженской, за исключением впрочем лазарета, размещалось по землянкам. Однако и в землянке тепло и не сыро, если в ней есть пол, если стены хорошо обмазаны, а еще лучше, если они обиты досками, да и крыша с потолком, а потому нет течи. Чем, например, худо жить в такой землянке, в которой я перезимовал с Петром Ивановичем Патоном, и в которой жил до роспуска Чеченского отряда Владимир Осипович? В ней светло, тепло, сухо и просторно. Пожалуй, можно жить и в любой офицерской землянке, несмотря на то, что не в каждой светло и имеется пол. Но милости просим прожить в такой землянке, где помещается не менее ста человек, стены которой ничем не обмазаны, под ногами грязь, сверху сыплется земля, с боков веет сыростью и холодом, воздух густ и тяжел, как будто-бы она наполнена дымом или туманом; а в таких землянках, расположенных вокруг крепостного вала, пришлось зимовать Воздвиженскому гарнизону. Заглянешь в одну, другую землянку, да и чувствуешь, как тяжелеет дыхание. Грустно и ужасно становится за существование живущих в них.
Как тут не развиться тифу и цинге. А чтобы предупредить эту заразу, нужно, чтобы нижние чины более были на открытом воздухе, да не залеживались бы в своих отвратительных землянках. Вот или фальшивую тревогу сделаешь, или отдашь приказание, чтобы с вечера не раздеваться людям, а греться возле костров. Иногда затеешь ночной поиск или набег.
В ноябре и даже в декабре в совершении таких набегов не встречалось особенного затруднения, потому что в окрестных лесах находились небольшие аулы и хутора. Бывало, придет Хайдакай или Зурмай - старшины двух аулов, образовавшихся по обе стороны крепости из выходцев, и через переводчика объясняет, что, дескать, пришли кунаки 165 с желанием переселиться к нам, но только наиб Дуба следит за ними, а потому нужна помощь с нашей стороны.
- А тут на пути хуторок есть со скотинкой и баранами, которых легко можно захватить, - добавляет переводчик Пензулаев, после непродолжительного объяснения с Зурмаем.
Иной раз зайдет в землянку полковник Витовский, один или с достойным командиром Прагского полка, Валерианом Александровичем Бельгардом ( В настоящее время генерал-от-инфантерии и член Александровского комитета о раненых), как будто бы сыграть пульку в преферанс, а у него набег на уме.
- Залежались больно, - ответят они на приветствие хозяина, - да и солдатикам нужно промяться, ваше превосходительство.
- А вот можно сходить на тот хуторок, о котором вы мне говорили, ответит на это Патон, обращаясь ко мне. 
- И у меня есть на примете аульчик; требует наказания; большие мошенники там живут, - прибавляет Витовский.
- Ну, что же, в добрый путь, только чтобы не попасть в трущобу, а то потеря будет большая. Порасспросите получше проводников, - добавляет Петр Иванович, обращаясь ко мне, держа в руках карты.
Из этого разговора оказывается, что набеги производились с осторожностию, которая даже была излишнею вначале. Но когда небольшие аулы и хутора, гнездившиеся в лесах, растущих по горам, которые образуют Аргунское ущелье, и по течению Гойты, были истреблены, а жители или перешли к Воздвиженской, или ушли далее в горы, то набеги становились более опасными. Нужно было или далеко углубляться в леса, или начать действовать на правой стороне Аргуна.
Между тем, судя по одобрительным отзывам из Ставрополя, нужно было продолжать набеги и поиски. А чтобы не попасть впросак и не потерпеть поражения где-нибудь в лесных трущобах, нужно было вступать с чеченцами в утомительные и неприятные расспросы.
Такие расспросы были утомительны главное потому, что велись не иначе, как через переводчика, в объяснениях которого часто происходили огромные противоречия и неясности, касающиеся одного и того же предмета.
Это не происходило от неспособности Пензулаева ( Пензулаев был штатный переводчик чеченского языка, хорошо говоривший по-русски, вполне нам преданный и честный. Он был штаб-ротмистр милиции), которому я предварительно объяснил мой взгляд и требования на расспросы, и что он хорошо понял, - а беда заключалась в том, что чеченцы не имели понятия не только о мере протяжения и времени, но и считать далее десяти не умели.
Поэтому при расспросах приходилось прибегать к разным уловкам. Так например измерение широты лесов и глубины оврагов, через которые пролегали дороги, производилось лазутчиками посредством предварительно сочтенных камешков, бросаемых ими из рук через каждые десять шагов, как число, выше которого они не могли считать. На таких и тому подобных расспросах были составлены мною описания дорог по Аргунскому ущелью, а также на Алистанджи и по Хухулау на Ведень ( Собранные мною о Чечне сведения были представлены по команде и хранились в архиве главного штаба Кавказской армии. Когда начались военные действия в 1859 году по Аргунскому ущелью, а также на Алистанджи к Веденю, то собранные мною в 1845 году об этих путях сведения оказались достаточно верными, а следовательно полезными). 
Такие беседы с чеченцами, пока я не привык, были крайне неприятны по тому одуряющему запаху, который присущ им. Это происходит как от острой пищи, ими употребляемой, так главное от неопрятности в одежде.
Чеченцы, подобно другим горцам, весьма умеренны в пище и питье. Чуреки или кукурузный хлеб, намазанный бараньим жиром, а также пшенная похлебка с тем же жиром, - вот их всегдашняя пища; вода - обыкновенное питье. Но так как они пожирают с большим наслаждением лук, редьку, а в особенности черемшу или дикий чеснок, появляющийся на полях с раннею весною, и носят одежду без перемены, пока она не обратится в лохмотья, то и неудивительно, что с своим появлением распространяют такой одуряющий запах.
В лазутчиках не было недостатка. Кроме тех, которые доставляли нам сведения, во время построения крепости явились новые. Одни, преимущественно старики, являлись ради знакомства, другие подсылались наибами, чтобы разузнать, что у нас делается, наконец, большинство являлось из любопытства и ради денег.
Чеченец, как и другой горец, весьма любопытен и для собрания «хабар», то есть новостей, не поленится сделать верхом, или пешком, десяток верст. Из-за денег же, исключительно серебряной монеты, чеченец, преимущественно перед другими горцами, готов на все, не поколеблется продать своего одноаульца, кунака и даже родного.
Я не пренебрегал беседовать как с прежними, так и с новыми лазутчиками, потому что таким образом легче было поверять и сличать доставляемые ими сведения.
Такие беседы всегда происходили по вечерам и даже ночью, в особой землянке, называемой «кунацкой», потому что лазутчики не иначе являлись в крепость, как с наступлением темноты. Это делалось из предосторожности с их стороны, чтобы не быть узнанными и замеченными своими же собратами, а с нашей стороны, - чтобы они не могли ничего видеть в крепости.
Лазутчики у ворот обезоруживались, снимая с себя как огнестрельное, так и холодное оружие; если же были конные, то оставляли под надзором караула и своих лошадей. Такой порядок существовал не исключительно в одной Воздвиженской, а был заведен издавна на всем Кавказе.
Не ограничиваясь разговорами с лазутчиками или немирными чеченцами, я расспрашивал мирных чеченцев, живущих отдельными группами по обеим сторонам Воздвиженской.
Эти аулы, за исключением Хайдакая, Зурмая и еще нескольких жильцов, бывших Атаги и Чахкери ( До восстания Чечни в 1840 году Атаги и Чакхери были большие чеченские аулы, находившиеся на Аргуне; первый - севернее, а последний - южнее крепости Воздвиженской. В 1841 году они были уничтожены нашими войсками, и жители этих аулов расселились хуторами по лесам и горам), составились из разных выходцев «байгушей» или бедняков, Малой и даже Большой Чечни.
Между ними происходили частые драки, доходившие до оружия и кончавшиеся иногда даже смертоубийством. Не раз посылались, по просьбе старшин, вооруженные команды для захвата виновных; но редко когда заставали их, потому что они ночью уходили, бросив свою убогую землянку, да на прощанье обворовав своего соседа, несмотря на то, что воровство у одноаульцов считалось крайне бесчестным.
Следующий рассказ рельефнее очертит безнравственность, зверство, а вместе с тем бесстрашие мирных чеченцев, живших у Воздвиженской. Было около полуночи очень морозной, но ясной декабрьской ночи, когда два часовых более выдающихся и ближайших к русскому кладбищу батарей, сойдясь, вели между собой приблизительно следующий разговор.
- Прислушайся, Парфен, кажись, чакалы или волки пришли на кладбище глодать кости наших мертвецов.
- Я тоже слышал как будто стук железа о камень, но думал, что это мне померещилось. Теперь же прислушаемся вместе.
И оба часовые, наклонясь к кроне бруствера, обратились в слух и зрение.
- Нет, это не чакалы и волки, а просто люди.
- И я тоже вижу, что люди. Верно, чеченцы выкапывают того офицера, которого вчера похоронили, чтобы снять с него одежду.
- Выстрелим, Парфен.
- Не надо, тревогу подымем, и то наши недавно улеглись.
- Ну, так закричим на них.
И Парфен заревел: «шайтан, бусурман, чечен, что делаешь!!» да так громко, что всполошил не только ближайший караул, но и тех, которых он не хотел будить выстрелом. Рассказу же Парфена и его товарища не только не поверили по той причине, что на кладбище все было тихо, но их обругали, назвав трусами, и при том пристращали наказанием, если на кладбище ничего не окажется завтра утром. Но, к удивлению всех, кто ходил на кладбище, оказалась могила офицера, накануне похороненного, до половины разрытою.
Для наказания святотатства, если оно повторится, приказано было навести на могилу этого офицера с ближайших перекрестных батарей два орудия, заряженные картечью, и когда будет замечено присутствие людей, то выстрелить одновременно.
На третьи сутки за полночь последовали два выстрела, а утром на могиле, снова разрытой, нашлись папаха и бурка, а кровавый след вед к Аргуну.
По объявлении об этом старшинам, оказалось, что две землянки, похожие скорей на норы зверей, нежели на жилище людей, были пусты. Жившие в них байгуши-чеченцы отличались буйством и зверством. Оба были одинокие. Жена одного из них задушилась, а другая была лишена жизни своим мужем.
Для обуздания чеченцев, живущих возле Воздвиженской, от безначалия и своеволия, а равно для восстановления между ними хотя некоторого порядка, было предложено им удалить из своих аулов всех ненадежных людей. Сверх того, им объявлено было, что за смертоубийство и нанесение ран они будут судиться по нашим законам.
Но, как на беду, недели через две случилось такое кровавое происшествие, в котором замешаны были, начиная с старшин, лучшие семейства обоих аулов.
На дочери родственника атагинского старшины, Зурмая, хотел жениться чахкеринец, племянник Хайдакая. Родители и родственники невесты, хотя были согласны на этот брак, но свадьба откладывалась только потому, что жених не в состоянии был дать «калым», то есть выкуп за невесту.
По адату или закону, основанному на обычаях, часть калыма, состоящего из денег, лошадей, скотины, оружия и других вещей, брали себе родители, а другая часть обращалась на приданое невесте, и хотя эта последняя часть возвращалась в дом мужа, но это совершалось с некоторою обрядною торжественностию.
По этой причине неудовольствие таилось в сердцах родственников Хайдакая на родственников Зурмая, а к этому примешивалось и общее нерасположение чахкеринцев к атагинцам. Первые завидовали последним, что русские берут у них чаще проводников, за что и дают им более денег. Это отчасти было справедливо, потому что атагинцы вели себя честнее и между ними было менее буйства и ссор.
Но чтобы от искры неудовольствия вспыхнул пламень раздора, достаточно грубого слова, упрека, в особенности, если головы отуманены винными парами. Так было и в настоящем случае.
В Атагинском ауле праздновалась свадьба. Атагинка выходила замуж за чахкеринца. В таких случаях чеченцы любят угощаться не менее русских. Баранина и водка или, правильнее сказать, наша сивуха, истребляются в огромном количестве.
И нужно сказать, что чеченцы, как и другие горцы, очень любят нашу водку, и хотя пьют много, но никогда не напиваются ею до такой степени, чтобы на ногах не стояли. Если же спросишь у чеченца: «зачем он пьет водку, коран запрещает», то он только улыбнется и ничего не скажет или ответит, что это «араки». Мулла же или ученый мусульманин ответит, что пророк запретил пить вино из винограда, а не водку и араки, которые делаются из хлебного зерна и притом варятся.
Но не в том дело, как толкуют мусульмане в пользу крепких напитков, делаемых не из винограда, а скажем только, что на свадебном пиру в Атагинском ауле некоторые из чахкеринцев через меру хлебнули сивушки, и, в чаду винных паров, один из них сначала упрекнул, а потом ругнул брата той девушки, на которой хотел жениться племянник Хайдакая.
Мгновенно сверкнули в правых руках выхваченные из-за пояса кинжалы (с которыми чеченцы, как равно и прочие горцы никогда не расстаются) сначала у обиженного, а потом у обидевшего; а это было сигналом к общей кровавой свалке атагинцев с чахкеринцами, как находившихся в землянке, так и вне.
Внезапно раздавшиеся выстрелы, смешанные с криками мужчин, воплями женщин и лаем собак, невольно заставили подумать; не подвергся ли Атагинский аул неприятельскому нападению, тем более, что это случилось с наступлением сумерек.
К счастию, все это ограничилось десятками двумя раненых и ни одною смертию. Сотня казаков, производившая в этот вечер, по заведенному порядку, объезд вокруг крепости, подъехала к аулу в то время, когда начался этот кровавый беспорядок. Сотенный командир так был распорядителен, что въехал с казаками в аул и не только успел разогнать сражающихся, но, захватив некоторых из них, привез с собою в крепость.
В числе арестованных находился и племянник Хайдакая, чему я обрадовался, видя, что этому делу можно дать благоприятное направление, то есть помирить чахкеринцев с атагинцами, ни мало не компрометируя нашей администрации и не отрицаясь от угроз, произнесенных им две недели тому назад. Наказывать же за происшедшие в Атагинском ауле кровавые беспорядки тем более не следовало, что они основаны были на нравах, обычаях и характере чеченцев и вообще горцев.
Там, где не было силы закона и власти, там не могло существовать другой защиты, как естественной, то есть силы мести индивидуальной и общественной, которые были между собою неразлучны. От этого зачастую происходило, что не только из-за смерти, раны и даже обиды, нанесенной одному лицу, возникала вражда или «канлы» между родственниками и целыми аулами, продолжавшаяся бесконечно. Если искоренение этого нравственного и общественного зла не вполне было достигнуто Шамилем, то нам тем труднее было этого достигнуть.
Дабы не развить дальнейшей мести и чтобы не повторилось подобного кровавого происшествия, сконфуженным старшинам было объявлено, что если они не желают, чтобы арестованные пострадали, то брак между их родственниками должен устроиться. При этом переводчик должен был предупредить старшин враждебных аулов, что если свадьба, желаемая русскими, состоится, то жених с невестой получат 25 рублей серебром. Так как сумма, предложенная в залог мира, по тогдашним понятиям чеченцев была значительна, то все уладилось, и мир между чахкеринцами и атагинцами восстановился.
Вот как жилось в Воздвиженской в продолжение холодной, но не особенно снежной зимы. Со стороны неприятеля не было никаких покушений, несмотря на то, что лазутчики не раз давали знать, что Шамиль намеревается сделать нападение на крепость и что однажды было отдано приказание наибам Чечни быть готовыми к поголовному ополчению. Такие же сведения получались и от генерала Гасфорда ( В то время генерал-лейтенант и начальник 14-й пехотной дивизии, а впоследствии генерал-от-инфантерии и генерал-губернатор Западной Сибири), который, за отъездом Роберта Карловича в отпуск, жил в Грозной и управлял левым флангом Кавказской линии. Если же Шамиль ограничился одними покушениями и сборами, то, без сомнения, ему известно было о существующем в крепости порядке и строгости отбываемой службы. Притом чеченцы не охотники и не мастера драться во время холодной зимы. А морозы в декабре и январе доходили до 20 градусов Реомюра.
В начале февраля прибыл на смену Прагского - Модлинский полк, командиром которого был полковник Богаевский 168. Пользуясь этим, был произведен смелый набег за Аргун на Мезеинские хутора под начальством неизменного полковника Витовского. Смелым я называю этот набег потому, что Мезеинские хутора, отстоя на несколько верст от Басса и аула Шали, находились среди густого населения Большой Чечни. Предметом же действия были избраны эти хутора, а не другие, по той причине, что к ним вели две дороги, из которых по одной можно было незаметно подойти к хуторам, а по другой удобно отступить. Старшина Зурмай, доставивший самые подробные и точные сведения о дорогах и ручавшийся за успех, был проводником.
В ночь того дня, когда прибыли модлинцы, колонна, составленная из трех батальонов, четырех орудий и казаков, выступила из Воздвиженской. Сверх того два батальона, с двумя орудиями переправившись через Аргун, должны были к восьми часам утра расположиться частию по правому верхнему уступу этой реки, а частию выдвинуться вперед версты на две, по той дороге, по которой двинулась колонна в набег.
На рассвете войска наши, никем не замеченные, были у предмета действия, где ни в каком случае не следовало медлить. Предав огню ближайшие сакли и захватив несколько десятков лошадей и до двухсот баранов, войска наши начали отступать.
Неприятель, встревоженный пожарищем и выстрелами, начал сбегаться с ближайших хуторов на ту дорогу, по которой мы наступали, в том предположении, что по ней будем и отступать. Казаки двинулись по этому направлению и еще более убедили чеченцев в этом. Но им приказано было, пройдя с версту, повернуть направо и, следуя на рысях перелесками, соединиться с пехотой.
Такие действия казаков были вполне успешны, и мы имели дело с небольшою толпою чеченцев, преследовавшею нас с фронта, да с конными шалинцами, прискакавшими уже в то время, когда мы подходили к Аргуну. Поэтому потеря с нашей стороны была самая незначительная. Неприятель же понес не только материальное, но и нравственное поражение. Как русские не только осмелились так далеко зайти в Большую Чечню, но и захватить столь значительный приз! Взбешенный Шамиль сменил наиба и снова грозил уничтожить Воздвиженскую, но и на этот раз ограничился только одними угрозами.
Несмотря на то, что в феврале было еще довольно холодно, гарнизон был выведен из мрачных, душных, сырых землянок в светлые палатки. Этим нужно было поспешить, чтобы не дать развиться тифу и цинге, и такая мера оказалась вполне благою.
В марте, с наступлением теплой погоды, когда чеченская природа, богатая растительностию, начала быстро возрождаться, вновь заболевающих тифом уже не было. Начали крепнуть и те, которые поражены были цингою, потому что начались разные работы в крепости, а с ними не нужно было ради моциона делать тревоги и изобретать набеги; и без этого нижние чины весь день проводили в труде и деятельности.
С наступлением благодатной весны и с приближением праздника Воскресения Христова, явились у нас в крепости жены служащих, и  между ними две, три очень миленьких и хорошеньких. Начались ухаживанья, прогулки пешком и верхом, и даже однажды составился пикник, на котором танцовали под открытым небом на мураве. Завелись интрижки, а с ними сплетни.
В мае посетил Воздвиженскую новый главнокомандующий, граф Воронцов. С ним, кроме множества адъютантов и разных других чиновников, прибыли генералы Лидерс и Гурко; первый - чтобы посмотреть на модлинцев, входящих в состав его корпуса, а вместе с тем взглянуть и на Чечню; последний же - как начальник главного штаба.
Владимир Осипович выразил полную радость и удовольствие, увидевшись со мною, и душевно благодарил меня за службу. При этом он предложил мне участвовать в действиях с главным отрядом, присовокупив, что я могу не стесняться в выборе. Но я, взглянув на многочисленность свиты, окружавшей начальство, и припомнив пословицу, что лучше быть первым в деревне, нежели последним в городе, без колебания согласился по-прежнему остаться в Воздвиженской.
Много было хлопот, чтобы разместить, успокоить, накормить и напоить требовательных разночинцев, приехавших с графом Воронцовым. Но как пребывание их в Воздвиженской было непродолжительное, то скоро миновали и забылись хлопоты и беспокойства, причиненные этим приездом.
Миновали скоро, и притом тихо и спокойно во всех отношениях, май и июнь. Как будто бы и забыли о существовании Воздвиженской. Даже Шамиль с чеченцами перестал думать об этой крепости, которая до того времени сильно его озабочивала. Имам должен был бороться с главным нашим отрядом, который сначала допекал его в Гумбете и Андии, а в Дарго, попавшись сам на удочку к Шамилю, едва не был окончательно им истреблен.
Но если действия главных сил в Даргинском походе отвлекали внимание чеченцев собственно от Воздвиженской, то нельзя сказать, чтобы войска этой крепости находились в бездействии. Напротив, не только Воздвиженский гарнизон, а вообще войска левого фланга Кавказской линии оказывали содействие главному отряду, сначала отвлекая от него чеченцев, а затем подав ему помощь.
Так 3 июля генерал Фрейтаг с восемью баталионами, двенадцатью орудиями и шестью сотнями, несмотря на трудную переправу у Большого Чечня через Аргун, по причине его разлития, двинулся к Шали. Это движение (в котором участвовали три батальона, четыре орудия и три сотни, взятые из Воздвиженской) совершалось по предписанию главнокомандующего, с целью отвлечь чеченцев от Дарго вслед за занятием графом Воронцовым этой резиденции Шамиля. 
Однако, получив известие о печальных результатах так называемой «сухарной экспедиции» и опасаясь за свои собственные сообщения, потому что вода в Аргуне не убывала, а прибывала, Роберт Карлович, после трехдневного пребывания в Большой Чечне, возвратился в Грозную, и хорошо сделал, потому что от него потребовалось вслед за сим более важное предприятие. Ему пришлось спасать от погибели главнокомандующего с отрядом.
Чтобы понять, как это случилось, необходимо взглянуть на действия главных сил в Даргинском походе.
После ряда побед, одержанных над Шамилем на Анчимеере, у Андийских ворот, на Азалтау и у аула Анди, предпринято было движение, в виде рекогносцировки, на Андийский хребет. Когда же с перевала Речель открылась Ичкерия с своими вековыми лесами и Кумыкская плоскость - с укреплениями и аулами, а до Дарго так сказать рукой подать, то главнокомандующий, увлекшийся таким близким, по-видимому, нахождением предмета действий и таким легким достижением своей славы, обратил рекогносцировку в действительное наступление. Двенадцать батальонов с десятью орудиями быстро спускаются с Речельского перевала, с боем проходят через лес, укрепленный многими завалами, и вечером победителями вступают в Дарго.
Но тут-то и конец победам. С следующего же дня 7-го июля начинается ряд поражений и громадных потерь, которые продолжаются до 18-го июля, когда является спасителем Фрейтаг с своим отрядом.
Так как войска, занявшие Дарго, выступили из Анди на перевал Речель для производства рекогносцировки, то имевшегося в ранцах продовольствия могло хватить только на несколько суток; а потому первой заботой было обеспечение отряда сухарями. На другой день, по прибытии в Дарго, была сформирована оригинальная по своему составу колонна: от каждой части была отделена половина людей с пустыми ранцами. Это было сделано с тою целью, чтобы каждая часть позаботилась принести поболее сухарей не только для себя, но и для своих товарищей.
Так странно сформированная колонна, вверенная начальству Клюки-фон-Клугенау, прошла в Анди с незначительным боем. Но зато на обратном пути она потерпела совершенное поражение. что отчасти произошло от того, что при частях не было прямых их начальников, которые остались в Дарго.
Пока были живы генералы Пассек и Викторов, назначенные в помощь Клугенау, то, несмотря на потери, порядок еще сохранялся; со смертию же их наступило полное безначалие. Одни гибли от пуль и шашек, другие сдавались пленными, третьи спасались бегством. 
После «сухарной экспедиции», окончившейся так печально, нельзя было оставаться долее в Дарго. В продовольствии оказывался совершенный недостаток. Заряды и патроны более чем на половину были израсходованы. Решено было пробиваться на Герзель-аул через леса, занятые торжествующим неприятелем, и по дороге, укрепленной множеством завалов.
Одновременно с выступлением из Дарго главнокомандующий предписал карандашом на лоскутке бумаги генералу Фрейтагу, чтобы он, двинув все свободные войска к Герзель-аулу, выступил с ними навстречу главному отряду.
С неслыханной быстротой, так что некоторые части (как например вытребованные из Воздвиженской) сделали в полторы сутки более ста верст, Роберт Карлович сосредоточивает у Герзель-аула к вечеру пять батальонов, восемь орудий и четыре сотни, а на другой день двигается к Шамхал-берды и выручает из неминуемой беды главнокомандующего.
Заслуга в этом случае Фрейтага была велика. Запоздай он сутками, может быть последовало бы совершенное истребление отряда, изнуренного голодом, совершенно расстроенного и не имеющего на позиции у Шамхал-берды ни одного заряда и патрона. Может быть, мне не пришлось бы знать многих будущих деятелей Кавказа и рассказывать о них в этих моих записках.
От чего же все это произошло? От дурного исполнения предначертанного плана, непонимания духа неприятеля и ведения с ним войны. То, что было хорошо в горах Дагестана, то неподходяще в лесах Чечни. Действуя против чеченцев, требовалось более осторожности, нежели опрометчивой решительности.
Примером могли служить Ермолов и Вельяминов, которые никогда не действовали столь опрометчиво-решительно, чтобы в один переход перешагнуть огромный хребет и лес шириною в несколько верст, и притом имея только четырехдневное сухарное продовольствие. Если же Ермолову или Вельяминову пришлось совершить такой гигантский скачок, то, заняв Дарго, они, без сомнения, не остановились бы в этой резиденции Шамиля, а разорив этот аул, продолжали бы безостановочно следовать на Герзель-аул, по той же дороге, по которой начал отступление граф Воронцов, спустя шесть дней после перехода из Анди в Дарго.
М. Ольшевский.

Отредактировано львович (2015-07-16 12:44:33)

Головлёв А. А. Курган, неизвестно отчего взорвавшийся.

Отредактировано львович (2018-01-09 07:19:42)

Владикавказские епархиальные ведомости  № 11  1895 года
Краткий исторический очерк слободы Воздвиженской. Часть 1. Свящ. Н. Иванов.
https://vivaldi.nlr.ru/bv000001774/view#page=247
https://vivaldi.nlr.ru/bv000001774/view#page=248
https://vivaldi.nlr.ru/bv000001774/view#page=249
https://vivaldi.nlr.ru/bv000001774/view#page=250
https://vivaldi.nlr.ru/bv000001774/view#page=251
https://vivaldi.nlr.ru/bv000001774/view#page=252

П. Хицунов. О чахкиринском кресте. Газета "Кавказ", №15, 1846 г.

Присоединены  к православию в 1898 году:

священником слоб. Воздвиженской Николаем Ивановым  новорожденный младенец Горской еврейки Игалы Мадаевой мужского пола нареченный при св. крещении Василием, от которого родительница отказалась, и который был взят на воспитание крестьянином слоб. Воздвиженской Василием Петровым Макагоновым и женою его Евгенией Александровой.

ВЕВ 1899 № 7 с. 79-81

Загуменный Иван, окончивший 4 класса Ардонской духовной семинарии определен псаломщиком в слоб. Воздвиженскую.
ВЕВ 1914 №6.

22 июля 1888. Проезжие кузнецы-сербы на окраине слоб. Воздвиженской, за Северной башней, на Грозненской дороге - против чеченских разбойников в ночном столкновении.
Из слоб. Воздвиженской (Из газеты «Северный кавказ») // Терские ведомости 1888 № 67 (18 авг.)