Николай Лысенко  /  24 октября 2014
http://rusplt.ru/society/kazatskiy-gosu … 13827.html

Казацкий государь всея Руси

Хорунжий Емельян Пугачев ценой своей гибели сумел остановить закрепощение казаков

Повстанческое творчество казаков

Последним военным выступлением казацкого народа в борьбе за политический суверенитет Присуда Казацкого стала война яицких казаков 1773-1775 годов под предводительством атамана Емельяна Пугачева. Оценки этого крупного политического события в исторической литературе ХIХ и ХХ столетий очень различны. Дворянские историки середины-конца ХIХ века называли повстанческую войну Пугачева «бунтом», «пугачевщиной», не видели в ней никаких иных целей, кроме неистового желания во что бы то ни стало «насладиться жизнью». Советские историки старались всячески затушевать казацкую этническую природу пугачевской военной эпопеи, активно муссировали ложный тезис о якобы крестьянской социальной основе повстанцев. Только немногим из советских ученых, подобно академику Владимиру Мавродину, удавалось сохранить хотя бы некоторую объективность в своих трудах.
Только в самое недавнее время появились исследовательские попытки выяснить подлинную, то есть казацки-этническую природу произошедшего в 1773 году восстания на Яике. Например, в вышедшем в 1992 году обстоятельном исследовании А.Б. Каменского, посвященном эпохе Екатерины II, война Пугачева рассматривается как «последняя серьезная попытка казачества воспротивиться наступлению регулярства, то есть перевода вольного казачества на положение регулярных частей русской армии». В недавней книге известного историка С.А. Козлова «Кавказ в судьбах казачества: ХVI-ХVIII веков» сформулирован наиболее объективный взгляд на подлинную причину масштабной военно-политической борьбы казаков, которая «не была, конечно, ни крестьянской войной, — подчеркивает С.А. Козлов, — ни своеобразным движением против центра, как утверждают некоторые историки. Это было движение казаков за сохранение традиционных казачьих прав и самостоятельности Войска».
В этом контексте политическая фигура Пугачева совершенно лишается исполинской миссии отрицательного или, напротив, положительного героя-индивидуалиста, что настойчиво пытались приписать вождю повстанцев дворянские и советские историки. Пугачев был, конечно, только знаменем национального восстания яицких казаков, причем даже не столько он сам, сколько его легендарный облик «государя Петра Федоровича». Сама же повстанческая война 1773-1775 годов стала, прежде всего, коллективным «национальным творчеством» казаков — самобытного народа донских и приволжских степей, не смирившегося с военно-политическим диктатом чуждой для них империи.

Казака нельзя сечь

Пугачев родился около 1742 года в казацкой станице Зимовейской области Войска Донского, — в той самой, где за 100 лет до него был рожден Степан Разин. Как сообщал на допросах сам Пугачев, его семья придерживалась никонианского Православия, в отличие от большинства этнических донских и яицких казаков, исповедовавших Древлеправославное благочестие (старообрядчество).
Уже в 18 лет Пугачев отправился отбывать «налог кровью», то есть служить в казацких полках регулярной армии Российской Империи. В 19 лет он женился на казачке станицы Есауловской — Софье Недюжевой. У них родились дети: в 1764 году — сын Трофим, а через несколько лет — дочери Аграфена и Христина. Дети, не принимавшие по малолетству ни малейшего участия в повстанческой войне 1773-1775 годов, имели из-за отца страшную судьбу.
Впервые воевать Пугачеву пришлось в Семилетней войне (1756-1763), где он заслужил благодарность от полкового начальства своей «отменной проворностью». За эту проворность полковник Денисов взял Пугачева к себе в ординарцы.
Однажды ночью, во время налета вражеской разведки, Пугачев упустил одну из лошадей Денисова. Эта незначительная, казалось бы, оплошность в реалиях российской казарменной муштры дорого стоила Пугачеву: невзирая на прошлые заслуги, по приказу своего командира, он был бит «нещадно плетью».
Вне всякого сомнения, это отвратительное унижение личного человеческого достоинства мужчины не могло пройти для формирования политической позиции Пугачева бесследно: плеть полковника Денисова успешно выбила из казака весь общероссийский патриотизм, если только он был.
В 1768 году началась очередная война России с Турцией. В составе мобилизованных казацких полков Пугачев участвует в ней. По представлению полковника Кутейникова за проявленную в боях «отличную храбрость» он получает младший казацкий офицерский чин хорунжего.
В турецком походе хорунжий Пугачев тяжело заболел, по-видимому, заразился какой-то южной инфекцией, ибо у него «гнили грудь и ноги». Он приехал в Черкасск — столицу Войска Донского, и пытался уйти в отставку, однако войсковой комендант наотрез отказал ему в отставке и предложил лечиться в госпитале. Пугачев, в свою очередь, отказался от казарменной медицины и уехал домой — «выздоравливать на своем коште».

Из героев — в преступники

Российская государственная система, традиционно очень милосердная к высокопоставленным мздоимцам и казнокрадам, во все века обладала редким умением превращать добропорядочного человека в преступника, методично загоняя его на социальное дно.
В личной судьбе Пугачева это извечное правило российского социально-политического бытия проявило себя очень ярко. Буквально по месяцам можно восстановить жуткую картину, как жесточайшие ведомственные инструкции и тупоумные полицейские чинуши превращали «отлично храброго» хорунжего в беглого преступника, которому место только на каторге.
За незначительный, казалось бы, проступок — несанкционированный начальством перевоз родственника на лодке через Нижний Дон на «калмыцкую сторону» — Пугачева последовательно стали «загонять в угол» полицейские приставы. Итог вскоре стал очевиден: за несколько лет добропорядочный семейный казак превратился в профессионального беглеца от имперского правосудия. Арест же Пугачева в 1772 году — с неизбежными пересыльными камерами и дубовыми колодками на ногах — очень быстро превратил отчаявшегося беглеца в последовательного, изобретательного борца с имперскими порядками.
Январь 1772 года застает Пугачева на Тереке, в станице Ищерской. Здесь, на вновь создаваемой Терской казацкой линии, служило немало переселенных сюда донских казаков. В среде донских побратимов он очень скоро выдвинулся на позиции лидера. На Кругу нескольких станиц казаки избрали хорунжего Пугачева своим делегатом в Военную коллегию в Петербурге. Он должен был передать петербургским администраторам коллективное ходатайство казаков об усилении денежного и продовольственного довольствия на Терской линии.
Выполнить просьбу побратимов не получилось. По дороге в Петербург, в Моздоке, казацкий делегат был арестован, но, сумев расположить к себе караульного солдата, бежал и в скором времени оказался в родной станице Зимовейской. Здесь его вновь арестовали, но сослуживец Пугачева по Прусскому походу, казак Худяков устроил ему побег. Так совершенно не нужными арестами российские держиморды создали Пугачеву репутацию одиозной, преступной фигуры — человека крайне опасного, склонного к бунту, за любую связь с которым следовало строго наказывать.
22 ноября 1772 года, воспользовавшись помощью старообрядцев, Пугачев смог пробраться в Яицкий городок, где остановился в доме  Дениса Пьянова. Казак Пьянов всегда крайне неодобрительно расценивал вмешательство Петербурга в социально-политическое бытие этнических казаков на Яике.
В тайных разговорах с побратимом Пугачев обсуждал возможность переселения всех не смирившихся с царским произволом казаков «Войсковой руки» на Кубань, к атаману Игнату Некрасову. Пьянов заверил своего собеседника, что казаки охотно уйдут в Войско Некрасова, поскольку «життя на Яике немае стало».
Увидев в Пьянове надежного человека, Пугачев впервые назвал себя спасшимся царем Петром III. «Я-де вить не купец, — заявил бывший хорунжий оторопевшему побратиму, — а государь Петр Федорович, я был-де и в Царицыне, да Бог меня и добрые люди сохранили, а вместо меня засекли караульного солдата, а и в Питере-де сохранил меня один офицер, а капитан Маслов отпустил».
Изумленный и, конечно, вряд ли поверивший Пугачеву Пьянов посоветовался «с хорошими казаками». Решили подождать до Рождества, когда мужчины-казаки из всех семейств съедутся к устью Яика на багренье осетра (вид ловли этой рыбы). Побратимы уверяли Пугачева, что негласный, проведенный втайне от властей Круг Яицкого Войска «примет» (признает) его царский титул.

При шелесте казацких знамен

Признания Пугачева «царем» на казацком Кругу в дни багренья не произошло. В слободе Малыковке, по доносу русского крестьянина Филиппова, еще не утвержденного Кругом «казацкого царя» схватили приставы. Его обвинили в намерении увести яицких казаков на Кубань.
Из Малыковки Пугачева отправили в Симбирск, оттуда в Казань, где в январе 1773 года заключили в тюрьму. Вскоре он заболел, с него сняли ручные кандалы и заменили тяжелые ножные кандалы на легкие. Проявить такую милость тюремные служащие согласились, вероятно, благодаря полновесным монетам из тугой мошны купца-старообрядца Василия Щелокова. Купчина же выполнял просьбу старообрядческого игумена Филарета из Мечетной слободы (ныне город Пугачев Саратовской области), который проникся к Пугачеву искренним сочувствием.
Явно не без закулисного участия старообрядцев опасного государственного преступника во второй половине марта 1773 года стали отпускать бродить по Казани, в сопровождении солдата, — «для прошения милостыни».
В этот же период Пугачева решил лично допросить казанский губернатор Яков Илларион фон Брандт. В истощенном, с рябыми оспинами лице, затравленном арестанте вельможный немец не увидел ничего, что бы могло внушать серьезные опасения. Планы Пугачева о переселении яицких казаков на Кубань, о которых донес начальству крестьянин Филиппов, в своем письме в Сенат казанский губернатор расценил как «пьяную болтовню невежественного казака». Далее фон Брандт предлагал наказать Пугачева кнутом и сослать на вечное поселение в Сибирь.
Петербург крайне настороженно относился к любой информации, связанной с кубанским Войском атамана Некрасова. Поэтому изменения в дальнейшей судьбе Пугачева санкционировались на самом высоком уровне. Именной указ Екатерины II предписывал наказать казака плетьми, а затем навечно отправить в колодках в Пелым, «где употреблять его в казенную работу, давая за то ему в пропитание по три копейки в день».
Письмо генерал-прокурора Сената А.А. Вяземского с «именным повелением» императрицы губернатор фон Брандт получил 3 июня 1773 года, но исполнить предписание не смог. 29 мая Пугачев, вместе с еще одним арестантом, Парфеном Дружининым, напоив мертвецки одного охранника и уговорив другого уйти к казакам, благополучно бежали из казанской тюрьмы. Это был четвертый и, по-видимому, очень комфортный побег Пугачева, поскольку арестанты уехали в теплой войлочной кибитке.
Не теряя времени даром, через Алат, Котловку и Сарсасы на Каме Пугачев направился прямо на Яик и вскоре был в станице Таловый Умет, у своего доброго друга Степана Оболяева.
Своим прибытием в добротной кибитке, запряженной парой лошадей, вчерашний узник прямо-таки поразил склонных к мистицизму казаков, — они начинали верить, что Пугачеву действительно Бог «поновляе». Пугачев был одет тоже не по-арестантски - хотя и просто, но очень добротно. «Платье на нем было крестьянское доброе, — так описывает внешний вид будущего атамана очевидец, — кафтан сермяжный, кушак верблюжий, шляпа распущенная добрая, рубашка крестьянская, холстинная, у которой ворот вышит был шелком, наподобие как у верховых казаков, на ногах коты и чулки шерстяные белые». Не иначе как старообрядцы Казани так хорошо экипировали беглеца перед дальней дорогой.
В Таловом Умете Пугачев действовал решительно — он знал, что за ним по пятам следуют розыскные команды. Степан Оболяев очень помог будущему атаману, поскольку всю первичную организационную работу он взял на себя. На встречу с «императором Петром Федоровичем» собрались активные участники борьбы — казаки Г.Закладнов, Д.Караваев, С.Кунишников, М.Шигаев, И.Зарубин-Чика, Т.Мясников. Вновь пересказав побратимам историю своего «чудесного спасения», Пугачев в конце августа переехал на степной хутор казака Кожевникова — подальше от возможных полицейских филеров.
Здесь, на хуторе Кожевникова, был фактически создан штаб казацкого национального восстания: сюда съезжались из Яицкого городка и окрестных хуторов казаки для обсуждения планов выступления. Вскоре казацкая старшина «Войсковой руки» передала Пугачеву 12 древних войсковых знамен, символизирующих политический суверенитет Яицкого Войска. Эти знамена чудом удалось спасти от карательных войск генерала Магнуса фон Фреймана в июне 1772 года. Теперь они вновь трепетали на ветру над формируемыми повстанческими полками.
На хуторе Кожевникова, в каком-то душевном порыве, Емельян Пугачев решился открыться казацкой старшине, что он на самом деле не царь, а обычный донской казак. Суровые сотники и есаулы спокойно выслушали покаявшегося «царя». За всю старшину ответил уважаемый всеми Иван Зарубин-Чика: «Вить-де нам в том нужды нет: хоша ты и донской казак, только-де мы уже за государя тебя признали, так тому-де и быть».
Казаки, никогда не признававшие на уровне ментального восприятия, в отличие от русских людей, за царями свойство богоизбранности или божественного помазанничества, очень спокойно восприняли весть, что их «царь» — простой донской казак. Активный деятель «Войсковой руки» есаул Д. Караваев выразил это казацкое кредо так: «Это не государь, а донской казак, а как вместо государя за нас, казаков, заступит — нам-де все равно, лишь быть в добре».

«И оставлю Войско Яицкое при прежних вольностях»

Вновь прибывающие к Пугачеву казаки присягали «государю Петру Федоровичу» на верность. В свою очередь Емельян Пугачев, негласно избранный в атаманы, пообещал «любить и жаловать Яицкое войско». «И буду вас, казаков, жаловать рекою Яиком и впадающими во оную реками и притоками, — говорилось в первом манифесте Пугачева, адресованном казакам, — рыбными ловлями, землею, сенокосными покосами и всеми угодьями безданно и беспошлинно. И распространю соль на все четыре стороны. И оставлю Войско Яицкое при прежней их вольности».
Страстный призыв Емельяна Пугачева к восстановлению вооруженной рукой прежних казацких вольностей нашел самую широкую поддержку в среде яицкого казачества. Иначе и быть не могло, поскольку на собраниях казацкой старшины Пугачев неоднократно заявлял, что «когда всю Россию завоюет, то сделает Яик Петербургом (то есть столицей государства — Н.Л.), а яицких казаков возведет в первое достоинство». Тем самым предполагалось, что казаки будут уравнены во всех правах с дворянским сословием.
Вначале отряд повстанцев насчитывал чуть больше 60 человек, причем в это число, кроме этнических казаков, входили несколько лично знающих Пугачева русских, татар и калмыков. «Поражает та исключительная смелость, – пишет известный историк, академик В.В. Мавродин, — с которой действовали Пугачев и его соратники. Надо было свято верить в правоту своего дела, в активную поддержку со стороны казачества, трудового люда нерусских народностей, для того чтобы с таким малочисленным отрядом бросить вызов всей крепостнической России».
Полномочный представитель той самой крепостнической России, комендант русского гарнизона в Яицком городке, полковник И.Д. Симонов очень забеспокоился, узнав о появлении среди яицких казаков человека, выдающегося себя за «царя Петра III». Срочно были организованы две команды солдат для захвата самозванца — счет шел буквально на часы.
13 сентября 1773 года в Яицком городке один из агитаторов повстанцев случайно проговорился среди толпы, что «государь-де на хутор Толкачев переехал». 15 сентября информацию об этом донесли до коменданта Симонова, который в тот же день направил на этот степной хутор бригаду захвата под командованием старшины Михаила Бородина. Что произошло далее не совсем ясно: то ли Бородин чуть заплутал в степи и вовремя не успел на Толкачев-хутор, то ли он не слишком хотел туда «успевать», резонно полагая, что без ожесточенного боя «казацкого царя» захватить вряд ли получится.
Как бы там ни было, но 17 сентября 1773 года атаман Емельян Пугачев беспрепятственно выдвинулся с хутора казаков Толкачевых в сторону Яицкого городка. Впереди ехали знаменосцы с развернутыми древними штандартами. За счет прибывающих вооруженных конных казаков отряд Пугачева рос быстро — уже в конце дня 17 сентября «казацкий царь» имел в своем распоряжении больше 200 сабель.

Царь-освободитель в походе по Яику

К вечеру 18 сентября повстанцы без боя заняли Бударинский форпост, располагавшийся всего в 5 верстах от Яицкого городка. Вмиг оробевший полковник Симонов выслал против Пугачева отряд русских пехотинцев и около сотни казаков под командованием секунд-майора Наумова и войскового старшины Окутина. Когда отряды сблизились, Пугачев послал к Окутину своего вестового с новым именным указом о восстановлении вольностей казачества. Войсковой старшина отказался прочесть этот указ казакам, и тогда более 50 казаков из его сотни, в знак протеста, ускакали под знамена Пугачева. Видя такой оборот дела, секунд-майор Наумов развернул свое оторопевшее войско на обратный курс — под защиту пушек Яицкого городка.
Русский гарнизон Яицкого городка более чем вдвое превышал отряд повстанцев. Не имея ни одного артиллерийского орудия, Пугачев мог захватить столицу Яицкого Войска только ценой большой крови своих побратимов. «Казацкий царь» не стал этого делать.
Повстанцы двинулись вверх по Яику, рассчитывая постепенно накопить силы и захватить Оренбург. У озера Белые Берега по древнему казацкому национальному обычаю состоялся Круг, на котором походным атаманом избрали Д.С. Овчинникова.
Емельян Пугачев шел по Яику буквально как царь-освободитель. Все казацкие станицы в единодушном порыве переходили на его сторону, повстанцев встречали красным вином и хлебом-солью, радостно звонили колокола.
Вскоре в руках повстанцев оказались Илецкий, Гниловский, Рубежный, Кирсановский, Ирекский, Сакмарский городки, многие другие местечки и форпосты. Фактически без боя сдавались крупные крепости — Рассыпная, Нижне-Озерная, Татищева. В последней казаки захватили 13 пушек, много пороха и ядер, а также продовольствие и большое количество армейской амуниции.
Успешное продвижение в начале очень немногочисленного отряда Пугачева в значительной степени объясняется чудовищно несправедливыми социальными отношениями внутри русских крепостей. Командиры крепостей в яицких степях вели себя совершенно разнузданно, они прямо копировали крепостнические порядки центральной России. Здесь, вместо крестьянских холопов, объектом самой циничной эксплуатации служили абсолютно бесправные русские солдаты.
При подходе знамен Пугачева к какой-либо крепости, солдаты с большим воодушевлением поднимали на штыки своих «отцов-командиров», ибо видели в них прежде всего не офицеров, а обнаглевших от безнаказанности барчуков-дворян. Казаки старались, по мере возможностей, поддерживать подобные умонастроения русских солдат. Сдавшихся «братушек» не подвергали ни малейшей этнической дискриминации, напротив, подстригая их на казацкий манер, старались внушить им представление об исконной вольности человека любой национальности.
Так начиналась освободительная казацкая война, постепенно переросшая в борьбу всех антикрепостнических сил страны с «немецким» петербургским самодержавием.