Л.П. Сукачев

В АЛБАНИИ

Стоял холодный декабрьский день. Я сидел в кафе на Теразии в Белграде и весь ушел в свои невеселые думы... Вспомнил Первый Кубанский поход, вспомнил, как я потом присоединился к формировавшемуся вновь в Добровольческой армии 5-му гусарскому Александрийскому Ее Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны полку145. В это время большинство моих однополчан по 5-му уланскому Его Величества короля Италии Виктора Эммануила 3-го полку были в Сибири. Из 5-го уланского Литовского полка к Черным Гусарам на Южном фронте, кроме меня, примкнул, уже несколько позже, только ротмистр Руднев. После Галлиполи, в августе 1921 года, вместе со всей кавалерийской дивизией я очутился в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев.

Несколько лет провел я в этой стране: был сначала в пограничной страже на албанской границе у Охридского озера, потом прокладывал шоссе Вальево — Осечна, учился на факультете гражданских инженеров в Белграде и в том же университете топил котлы; был истопником также на шоколадной фабрике Шонда; одно время имел даже свое дело — молочное. Вначале оно шло блестяще: торговал молоком, маслом, котлетами; особенным успехом пользовался “настоящий импортированный французский рокфор”, который получался из старых, прокисших от лежания сырков, приготовляемых в самом же Белграде... Кончилось мое предприятие тем, что пришлось закрыть лавочку, а ключ от нее бросить в уличную сточную трубу...

Пытался я также устроиться при Женской медицинской академии, но, не будучи ни женщиной, ни медиком, вместо докторской должности принял скромный пост садовника. И там удержался недолго. Самое обидное, что моя отставка была вызвана не романтическими похождениями, как предполагали мои приятели, — нет, среди моего начальства не было ни одной хорошенькой докторши: какая мало-мальски интересная женщина в начале нашего века поступала на медицинский факультет вместо того, чтобы просто выйти замуж? Выгнали меня, ученого садовника-агронома, за которого я себя выдавал, по причине моего невежества в моей же профессии... Велели мне пересадить из леса “црный” тополь в парк академии. Я возился с этим предприятием несколько дней, но когда пересаженные деревья разрослись на новом месте, то они оказались не тополями, а обыкновенной калиной... Были еще и другие неудачи... Осенью 1924 года я решил переехать во Францию. Для получения визы прибег к “Технопомощи”, которая, однако, в моем случае оправдала данную ей кличку “Себепомощи”. Я было уже совсем размечтался попасть в Париж и там сделаться шофером такси, как многие мои приятели. Они писали, что лихо разъезжают на красных “рено”, спасших в свое время Париж под Марной, а после войны вернувшихся к своим обязанностям моторизованных извозчиков... Конечно, нелегко зазубрить названия улиц всех 20 аррон-дисманов (тогда их было только 20!), но зато зарабатывать в три раза больше, чем в Белграде — совсем неплохо!..

Сидя в этот памятный для меня день за столиком белградского кафе, я очень огорчался тем, что виза не приходила. Не знал еще тогда, что Судьба мне наконец улыбнулась, задержав меня в Белграде. Правда, эта Судьба, приведшая меня в этот декабрьский день 1924 года на Теразию, хотя действовала и в моем интересе, но пользовалась странными методами. Она устроила так, что с моей визой (как я это узнал много позже) поехал во Францию не я, а кто-то другой из “Технопомощи”... Но конечно, в дальнейшем я не жалел об этой “пропавшей грамоте” или, вернее, “спертой визе”...

Итак, мои мечты о Париже и о шоферском счастье внезапно прервались подошедшим к моему столику полковником Миклашевским. Знал я его еще по Екатеринославской губернии. Его имение было недалеко от нашего. Во время войны он был послан на Румынский фронт, отличился и получил Георгиевский крест. Боевая операция была настолько удачна, что, кроме русских наград, и сербское правительство послало ордена нашим отличившимся воинам. Среди этих орденов было несколько “Андрея Первозванного” и одна “Карагеоргева звезда”. Русские не знали значения сербских отличий, и старшим офицерам достались ордена Андрея Первозванного, а Миклашевскому, как младшему, получившему наш Георгиевский крест, досталась “Карагеоргева звезда”.

Только попав после эвакуации из России в С.Х.С., Миклашевский узнал, что он был награжден высшим сербским орденом. Его моментально приняли в сербскую армию с сохранением чина полковника, в котором он закончил службу в Добровольческой армии.

В Белграде я встречал время от времени Миклашевского, но никогда не видел его в таком радостно возбужденном состоянии, как в этот день. Он объяснил мне, что Ахмет-бей Зогу, который в это время был эмигрантом в С.Х.С., решил свергнуть просоветское правительство православного епископа Фаноли в Албании и для этого идти походом на Тирану. Как это ни звучит странно для 20-х годов XX века, но Зогу лично владел несколькими тысячами матьян (название одного из албанских племен), из которых 300 человек он забрал с собой в С.Х.С. На помощь к ним феодальный князь (которым фактически являлся Ахмет) решил привлечь “белых” русских, справедливо считая бывших участников Добровольческой армии самым подходящим элементом для ведения борьбы против “албанских красных”, все более и более наглеющих под ловким предводительством Краковецкого, главы советской миссии в Тиране.

Сербское правительство, которое тоже начинало опасаться прокоммунистических влияний в соседней стране, охотно согласилось не противиться найму Ахметом русских добровольцев. Однако оно поставило условием, чтобы командовал ими сербский офицер. Им оказался Миклашевский. Зогу предоставил в его распоряжение большую сумму денег в “наполеонах”, то есть золотых французских монетах.

Средневековый колорит начинавшейся, казалось, фантастической (но оказавшейся вполне реальной) эпопеи был выдержан до конца: армия наемников, которой командовал потомок Александра Македонского (за которого выдавал себя Зогу), армия, оплачиваемая золотом (а не “керенками”), должна была привести к власти Ахмет-бея!

Как мне было сразу не заинтересоваться таким делом? Конечно, шоферство в Париже показалось неинтересной мелко-мещанской затеей! Миклашевский торжествующе мне сообщил, что только что встретил двух русских: один из них назвал себя казачьим войсковым старшиной, а другой — полковником; они оба с большим энтузиазмом отнеслись к предложению идти в поход на Албанию и сказали, что они приведут сейчас же 80 казаков. “Войсковой старшина” получил от Миклашевского, из золота, данного ему Ахмет-беем, 300 наполеонов и обещал вечером быть на вокзале вместе с этими 80 казаками для отправки в Скоплие. Миклашевский поручил мне сопровождать эту группу. Я прождал на белградской железнодорожной станции всю ночь, но никто не явился... Миклашевский стал жертвой каких-то ловких дельцов, выдавших себя за войскового старшину и полковника. Правда, в утешение они прислали Миклашевскому, по переезде сербской границы, очень любезную открытку, в которой вежливо благодарили за оказанную им финансовую поддержку...

Тогда на следующий день мы с Миклашевским начали на улицах Белграда вербовать русских, к вечеру того же дня в отряде оказалось 108 человек, и мы благополучно проехали в Скоплие.

Оттуда пешком прошли в Дебар, где 16 декабря был окончательно сформирован Русский отряд. Начальником его был назначен полковник Миклашевский, его помощником — полковник Берестовский, начальником штаба, причисленным к Генеральному штабу, — полковник Русинов, командиром батареи — полковник Барбович, начальником пулеметной команды — полковник Улагай. Меня назначили взводным командиром. Всего нас было на офицерских должностях 15 человек, при вооружении, состоявшем из 8 итальянских пулеметов “фиат” и 4 горных бронзовых австрийских орудий, помнивших раннюю молодость императора Франца Иосифа.

Начался поход. После перехода албанской границы, 17 декабря 1924 года, мы встретили сопротивление противника под Пешкопеей. Наступая от деревни Блато, мы с боем вошли в город, взяв в плен командира гарнизона Али Реза, пять офицеров, 400 солдат регулярной пехоты, много добровольцев, одно горное орудие (более “молодое”, чем наши четыре гаубицы) с прислугой, лошадьми и вьюками, четыре пулемета, три бомбомета, много ружей и снарядов.

Мы сразу освободили из городской тюрьмы сидевших там противников власти епископа Фаноли. На главной площади стояли приготовленные две виселицы. Конечно, мы полюбопытствовали узнать, кому они были предназначены: по словам одних — для албанцев, сторонников Ахмета Зогу; между тем как другие объясняли, что на них должны были висеть чины нашего отряда...

Там же, в Пешкопее, присоединился к нам отряд Гильярди. Интересна и красочно типична для Балкан начала XX века личность этого авантюриста, описанного Брешко-Брешковским. Итальянец по происхождению, он еще до Первой мировой войны был австрийским офицером. Брат его занимался в Австро-Венгрии крупной политической деятельностью. Во время очередного на него покушения вместо него по ошибке была убита его мать. На суде убийцу оправдали, признав политический характер преступления. По вынесении оправдательного приговора, защищая честь семьи, капитан Гильярди тут же на суде выстрелил в убийцу матери и убил его на месте. После этого ему не только пришлось уйти с австрийской военной службы, но и скрыться за пределами Австро-Венгрии, чтобы избежать преследований по закону. В Албании он начал заново военную карьеру: воевал 18 раз против Сербии. Имя его всегда было связано с разными авантюрами...

Итак, наша первая победа — взятие Пешкопеи — была позади. 18 декабря и Ахмет-бей со свитой приехали туда. В тот же день, в 10 часов 30 минут утра, будущий король Албании принял парад, во главе которого продефилировал наш Русский отряд. Это было наше первое, но далеко не последнее торжество на албанской территории. Жители города, так же как и албанцы местностей, расположенных поблизости и уже “освобожденных” от власти Фаноли полковником Цена-беем Криузиу, толпами стекались, чтобы приветствовать Зогу и Русский отряд.

Сознаюсь, что быть воином-освободителем мне нравилось, но нам недолго дали наслаждаться славой победителей: уже 20 декабря было велено выступить походом на Тирану. За это время репутация нашего отряда успела вырасти в какой-то сказочный миф. По-видимому, воскресли легенды времен Скобелева о непобедимости русского оружия, о могуществе русских войск. Словом, говорили, что с Ахмет-беем идет многотысячная русская армия. В результате такой “информации” враг отступал в панике: мы вообще больше не видели противника; иногда только проходили через вырытые, но брошенные окопы. Дойдя до “мали” (горы) Дайти, возвышающейся над Тираной, — был ясный зимний день, — мы увидели, как четыре парохода отплывали из “дурацкого” порта (то есть порта города Дураццо). Это епископ Фаноли, его приверженцы и советская миссия покидали Албанию... Для страны открывалась новая страница истории.

После ухода турок страной управляли “регенты”, но их правление было больше теоретическим. Жили они обыкновенно за границей, интересовались только получением жалованья, предоставив все государственные дела премьер-министрам. Таким премьером одно время после окончания Первой мировой войны был назначен Зогу; потом, путем разных интриг, Фаноли удалось занять его место, а Ахмет-бей оказался эмигрантом в С.Х.С.

Фаноли, как и его предшественники, не пытался производить реформ, не модернизировал страну, которая оставалась такой же отсталой, как и при владычестве турок. Внешнюю же политику он вел определенно просоветскую.

Па Рождество 1924 года мечта Зогу осуществилась. Тирана и власть Фаноли пали. 26 декабря Русский отряд вошел в столицу Албании. При входе в город нас встречал военный оркестр, разукрашенные флагами улицы были запружены народом, радостно нас приветствующим. Со всех сторон раздавалось громкое “Рофт!” — албанское “Ура!”.

Довольно долго наш отряд ничем другим, кроме пожинания лавров победителей, не занимался. Расквартировали нас в большом доме, коридоры которого через несколько недель оказались настолько заставленными пустыми водочными бутылками, что пройти было непростой задачей...

Между тем Ахмет-бей занимался государственными делами и лихорадочно готовился к изменению статута Албании. В первый раз за всю ее историю были произведены выборы в Учредительное собрание. Для этого “парламента”, как албанцы называли Учредительное собрание, было приспособлено здание Офицерского собрания.

Русский отряд в Тиране оказался единственной организованной воинской частью в Албании, и Ахмет-бей велел нас выстроить напротив дома, где собрались в первый раз выборные депутаты страны. Сам Зогу остался в своей личной резиденции в ожидании решения парламента относительно нового государственного статута: по предложению Ахмет-бея, Албания должна была быть объявлена Республикой (вместо Регентства), а сам он, Зогу, — президентом. Русскому отряду было приказано ждать появления на балконе здания парламента доверенного лица Ахмета.

В случае принятия депутатами предложения Зогу, это его доверенное лицо должно было помахать белым платком, а в случае отрицательного решения — быстро выбежать из здания и перебежать площадь к нашему отряду. Нам же было велено направить все имеющиеся в нашем распоряжении 4 пушки и 8 пулеметов на Учредительное собрание, по которому, в случае отрицательного решения, мы должны были дать залп...

Благоприятный ответ не заставил себя долго ждать. Нам помахали с балкона белым платком. Зогу был выбран единогласно первым президентом новой Албанской республики... Мы подняли дула пушек и пулеметов вверх и салютовали новую республику и ее президента, который не замедлил прибыть в парламент.

Через несколько лет король Италии Виктор Эммануил III провозгласил Ахмет-бея королем Албании Зогу I. Однако железной короной Скандер-бея ему короноваться не удалось: Венский музей, в котором хранилась эта реликвия, отказался выдать ее королю Албании...

Албания и король Зогу

Итак, с начала 1925 года и до апреля 1939-го Ахмет-бей управлял Албанией. Эти 14 лет жизни страны безусловно являются наиболее блестящими и счастливыми во всей ее новой истории. Сам Зогу вполне отдавал себе отчет в том, что победой над епископом Фаноли и его приверженцами он обязан главным образом Русскому отряду.

Вскоре после занятия Тираны нашу пулеметную команду послали в горы для разоружения населения. Оружия всюду было много: в одном доме мы даже нашли два горных орудия с зарядными ящиками и полным комплектом снарядов. Это было первое знакомство с Албанией. Кроме меня, в этом походе принимали участие Улагай, Конаплев и Красенский, все четверо — первопоходники.

Когда мы месяца через два вернулись в Тирану, то там уже начали формироваться регулярные албанские части, так как солдаты старой армии перед нашим приходом в столицу Албании разбежались по домам. Мулы и лошади остались на произвол судьбы. Судьба же вручила их нам, то есть Русскому отряду. Таким образом, мы оказались владельцами более 300 лошадей и мулов. Постепенно стали их передавать новым албанским частям.

Хотя к концу марта 1925 года кончился срок контракта отряда и нам, по условиям, нужно было уйти в отставку (и получить двухмесячное жалованье), ушел от нас только полковник Миклашевский, который вернулся в Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев для продления там военной службы. Мы же все подписали второй контракт, тоже на трехмесячный срок. На тех же условиях контракт возобновлялся шесть раз, и только через 18 месяцев после подписания первого договора Русский отряд, под командой Берестовского (заменившего Миклашевского), был окончательно расформирован.

Чинам отряда была предложена пожизненная пенсия в размере получаемого жалованья, но при условии, что они поселятся в стране. Вначале все решили было остаться и воспользоваться столь выгодным предложением, но мало-помалу стали разъезжаться, жалуясь на скуку жизни в Албании... Таким образом, в апреле 1939 года осталось всего 15 человек, не считая нас четырех — Улагая, Красенского, Белевского и меня, — поступивших на действительную албанскую военную службу. Полковник Кучук Улагай, Драгунской Кавказской дивизии146, начал свою службу командиром пулеметной команды. Затем был назначен начальником конского завода в городе Шияке; потом командиром “смешанной группы”, то есть полка в Скутари. Когда итальянцы в апреле 1939 года заняли Албанию, он ушел в Югославию. Во время Второй мировой войны командовал у генерала Краснова всеми горскими частями. После капитуляции Германии оказался в Лиенце, но ему чудом удалось спастись от выдачи Советам благодаря албанскому паспорту. После последующего короткого пребывания в Риме эмигрировал в Чили, где недавно скончался.

Ротмистр Красенский147, Нижегородского драгунского полка, был назначен младшим офицером пулеметной команды. Позже прошел артиллерийские курсы и перешел в артиллерию, в которой оставался до конца “албанской эпопеи”, командуя группой тяжелой артиллерии. Остался в Албании и после занятия ее Италией, перейдя на итальянскую военную службу. Во время Второй мировой войны был послан вместе с итальянскими войсками в Россию. Вернувшись с Восточного фронта в Тирану, был назначен итальянским правительством на пост председателя Особого Военного Трибунала по борьбе с коммунистами. При занятии красными Албании остался в Тиране, где и был повешен на площади албанскими коммунистами, возглавляемыми Энвером Ходжи.

Поручик Белевский148, Киевского гусарского полка, был с 1926 года младшим офицером пулеметной команды, но при сформировании албанского гвардейского эскадрона был назначен его командиром. После занятия Албании Италией перешел на итальянскую военную службу и во время Второй мировой войны тоже был послан в Россию, где за боевые отличия получил итальянскую Серебряную медаль, равную нашему Георгиевскому кресту. Вернувшись в Албанию, сражался против коммунистов и был ими убит в горах.

Русский отряд так долго не расформировывали, потому что он был нужен Зогу в его борьбе и с беями, которые с момента провозглашения независимости Албании в 1911 году по нескольку раз в год устраивали военные перевороты.

Таким же путем достиг власти и епископ Корчи Фаноли, изгнавший Ахмета Зогу из Албании. Последний понял, что единственный путь к укреплению собственной власти и умиротворению страны — это обезвредить беев. Эту задачу блестяще исполнил Русский отряд. Подвластные беям люди были освобождены, и при этом любопытно отметить, что, наконец, в середине XX века было упразднено в стране феодальное право. Однако еще много лет спустя после этого “раскрепощения”, обращаясь к какому-нибудь “вольному” Махмуту или Али с вопросом, кто он, — вместо ответа: “Я — албанец”, можно было услышать: “Я — человек такого-то бея”.

Приблизительно полтора года продолжалась то более, то менее активная борьба с феодалами. За это время была создана албанская национальная армия, которая должна была заменить “русских наемников”, так как прошла потенциальная опасность военных переворотов. Итак, благодаря русским Зогу удалось переменить весь государственный строй страны.

Возвращаюсь к биографии Ахмет-бея, отец которого был назначен султаном на ответственную государственную должность в Албанию. По существовавшему в то время в Оттоманской Империи правилу, вся семья Зогу-отца, то есть все жены и дети, должны были переехать в Турцию, без права выезда за границу, пока глава семьи был у власти у себя на родине. Систему “заложников” выдумали не большевики, но, в отличие от коммунистических правителей, турки предоставляли семьям назначенных за рубежом высших чиновников условия жизни, мало отличавшиеся по роскоши от тех условий, в которых и по сей день живут кремлевские сановники.

Воспоминания о полковнике Кучук Улагае

В первый раз я услышал его имя еще во время 1-го Кубанского похода. Вся кавалерия после Ганчбау пошла ночью (а ночь была совершенно темная, беззвездная) в колонне по 6, в неизвестном направлении, по пахоте. На рассвете мы подошли к железной дороге, спустились к ее полотну по крутому спуску, а потом поднялись по крутому подъему; мы услышали взрывы позади нас. Говорили, что кавалерию тогда провел Кучук Улагай... Много лет спустя, уже в эмиграции, он мне это лично подтвердил. Я спросил его, как он ориентировался, когда тогда так удачно провел в полной темноте всю колонну кавалерии, и он мне ответил, что даже компаса не мог достать, а шел просто “по наитию”...

Встретился я за границей с полковником Улагаем впервые в Белграде, на одной маленькой фабрике, на которой я выдавливал металлические абажуры, а рядом со мной Кучук Улагай их красил в зеленый и белый цвета.

Потом случайно встретил я его опять на улице Белграда, когда прогорело предприятие Миклашевского с казаками, и я предложил Улагаю пойти с нами в Албанию, на что он мгновенно согласился и сказал, что приведет с собой еще несколько человек. Он действительно привел полковника Коноплева, ротмистра Красенского и четырех черкесов.

В Албании полковник Улагай сначала командовал пулеметной командой, в которой я был командиром взвода. Затем, когда мы с ним, вместе приняли албанское подданство, его назначили начальником конного завода в городе Шияке. Потом мы с ним опять вместе держали экзамен на производство в следующий чин, предварительно пройдя четырехмесячный итальянский курс в городе Скадаре (Скутари). Тогда Улагай получил командование 3-й смешанной группой, центр которой находился в Скадаре. (Смешанная группа — итальянская организация альпийских частей, в которую входило неопределенное количество батальонов альпийских стрелков, артиллерии и инженерных частей.) Когда итальянцы заняли Албанию, то Улагай перебрался в Югославию, и я там его временно потерял из виду.

Встретился я с ним опять в Риме, после занятия Италии союзниками. Оказалось, что он у генерала Краснова командовал всеми кавказскими частями. Когда в Лиенце была выдача казаков, Улагая и других офицеров вызвали в британское командование, где их разоружили и передали Советам... В это время жена Улагая, почуяв недоброе, прибегала в английское командование, в котором показала албанский паспорт мужа. Перед самой выдачей Улагая и еще какого-то сотника, французского гражданина, вызвали английские офицеры, провели в подвал, в котором их заперли. Это было в том здании, из которого офицеров выдавали Советам, и Улагай слышал над собой стрельбу и топот ног... На следующее утро Улагая и сотника выпустили. Кучуку и его семье предоставили английский автомобиль, на котором их привезли в Рим.

Там он меня сразу нашел, рассказал всю эту историю, но в Риме не задержался, так как его выписала в Чили его сестра и ее муж Куракин. Эту свою сестру в свое время Кучук проклял и только из Рима впервые написал ей.

Романтическая история замужества сестры Улагая Фатимы следующая: когда Улагай, еще в Албании, был начальником конского завода и оттуда поехал в Скадар на курсы, то Куракин, который был албанским унтер-офицером и служил на том же конском заводе, похитил сестру Улагая. При этом он провез Фатиму через Скадар в то время, когда мы с Кучуком гуляли по городу. Мы видели автомобиль, в котором Фатима, как мусульманка, сидела с закрытым лицом, а Куракин был спрятан в мешок и лежал на полу автомобиля. Помог этому романтическому предприятию православный епископ Албании под условием, что Фатима сейчас же крестится, что она и сделала.

Потом Куракины оказались в Сантьяго-де-Чили, где муж Фатимы, как инженер, занимал хорошее место. Получив от Улагая письмо, он сейчас же выслал ему визу, и вся семья переселилась в Чили.

Несколько лет тому назад я узнал, что Кучук Улагай там и скончался от какой-то тропической болезни.

Примечания

143 Сукачев Лев Павлович, р. 3 марта 1895 г. в им. Яблочкино. Из дворян Екатеринославской губ. Тенишевское училище в Петрограде, Елисаветградское кавалерийское училище (1915). Штабс-ротмистр 5-го уланского полка, начальник команды в 1-м авиационном отряде. В Добровольческой армии; с января 1918 г. в 1-м экадроне 1-го кавалерийского дивизиона. Участник 1-го Кубанского (“Ледяного”) похода в отряде полковника Гершельмана, затем в 5-м гусарском полку до эвакуации Крыма. Галлиполиец. В эмиграции в Югославии, служил в пограничной страже. В 1924 г. участник Албанского похода, майор албанской армии, командир гвардейского полка. В 1939 —1949 гг. в итальянской армии, с 1947 г. бригадный генерал. С 1949 г. в США. Умер 29 января 1975 г. в Монтерее (США).

144 Впервые опубликовано: Вестник Первопоходника. Июнь—июль 1964. № 33—34.

145 5-й гусарский Александрийский полк. Полк Императорской армии. Возрожден во ВСЮР. Эскадрон полка в январе—марте 1919 г. входил в Запасный кавалерийский полк (I) и весной 1919 г. в состав Перекопского отряда Крымско-Азовской армии, затем переброшен на Кавказ. Собственный полк (6 эскадронов) сформирован 1 июля 1919 г. в Грозном (из ставропольцев — старых солдат кавалерии, ногайцев и калмыков) в составе Войск Северного Кавказа. Принимал участие в усмирении Чечни. К октябрю 1919 г. имел около 2000 человек при 3 штаб- и 27 обер-офицерах (на 5 октября 1919 г. насчитывал 861 саблю и 18 пулеметов), к 5 марта 1920 г. — около 400 человек. В марте отошел из Владикавказа в Грузию, откуда 11 апреля переброшен в Крым. С 16 апреля 1920 г, дивизион полка входил в 1-й кавалерийский полк. Командиры: полковник И.А. Глебов (весна—октябрь 1919 г.), полковник Доможиров (октябрь 1919-го — апрель 1920 г.). Кроме того, возрожден на Восточном фронте как Самарский гусарский полк. В эмиграции начальник полковой группы (Кавалерийской дивизии) во Франции — полковник С.А. Топорков.

146 Имеется в виду Кавказская кавалерийская дивизия, состоявшая из 16-го, 17-го и 18-го драгунских полков.

147 Красенский Михаил. Прапорщик 17-го драгунского полка (с декабря 1917 г. Кабардинского конного полка). В Добровольческой армии с весны 1918 г. из Ессентуков, Участник 1-го Кубанского (“Ледяного”) похода в 1-м конном полку; с 17 января 1919 г. корнет. Ротмистр. В эмиграции с 1924 г. в Албании, служил в албанской армии до 1939 г., затем в итальянской армии в России, председатель Особого военного трибунала по борьбе с коммунизмом в Албании. Повешен коммунистами в 1945 г. в Тиране.

148 Белевский Николай Александрович. Во ВСЮР и Русской Армии юнкер в Учебном кавалерийском дивизионе до эвакуации Крыма. На 28 декабря 1920 г. в 1-м эскадроне дивизиона в Галлиполи. Окончил Николаевское кавалерийское училище. Корнет 9-го гусарского полка. В эмиграции в Албании, с 1924-го по 1939 г. служил в албанской, затем в итальянской армии в России. Убит красными партизанами в Албании.

НАША РОДИНА.

Автор: А. Филиппенко  Источник: "КАВКАЗСКІЙ КАЗАКЪ" Ежемѣсячная информація о жизни Казачества. 1 марта 1930 г. Белград

Б. Россия представляет сейчас огромную лабораторию или клинику, в которой можно изучать действия различных социальных ядов. Рецепты этих ядов зародились в головах книжных теоретиков, которые в тиши своих кабинетов пробовали разрешить при помощи чернил и бумаги все вопросы о лечении общественных болезней.
Осторожные или добросовестные врачи, прежде чем испытывать действие какого либо нового лекарственного снадобья на человеческий организм, изучают сомнительный вопрос на кроликах, морских свинках и собаках. В истории медицинской науки бывали случаи, что для этой цели предназначали преступников, присужденных к смертной казни,
Во всей истории человечества, за исключением древнего Китая, не было ни одного случая, чтобы целый народ, по воле судьбы или добровольно оказался в положении такого преступника, тело которого искусственно заражается бактериями, разводками тифа, холеры или туберкулеза.
России первой пришлось испытать на себе прививку коммунизма, и опыт этот оказался убийственным. Яд поразил все ткани и органы недавно еще сильного организма и вызвал тяжелое психическое заболевание.
Многое из того, что происходило и происходит теперь в бывшей России, может быть понято и объяснено только с точки зрения учения о душевных болезнях. Душевные эпидемии давно известны в Европе. Французский ученый профессор Реньяр написал целую книгу об этих заболеваниях, которые разом поражают сотни и тысячи людей.
У нас заболели психическим расстройством или, вульгарно выражаясь, свихнулись миллионы.
Яд наиболее сильно поразил темную, отсталую Россию, которая все еще оставалась на границе удельно вечевого периода и до XX века донесла злое наследие татарщины.
По территории, говоря в грубых чертах, наибольшую податливость коммунистической проказе обнаружила северная и центральная Россия. Более богатый, более сильный духом, энергичный юг оказался в более счастливых условиях. Страшная болезнь, привитая коммунистическими шарлатанами, не затронула здесь глубоких органов и оказалась, если можно употребить такое сравнение, лишь на кожной болезнью.
В областях Дона, Кубани и Терека у большевизма нет корней. Здесь он — в завоеванной стране и должен повсюду бороться за свое подлое и позорное существование. Последние известия из Кубанской, Донской и Терской областей указывают на постоянное сопротивление населения этого края власти московского комиссародержавия.
В Черномории, при малейшей поддержке, готово вспыхнуть общее восстание. В станицах, как перед бурей или грозой, затишье, казаки говорят шёпотом, передавая друг другу все, что на копилось за эти годы против коммунистов.
Вольные Дон, Кубань и Терек никогда не станут добровольным данником большевистской орды. Там все время идет глухая борьба, и отряды красной конницы и пехоты мечутся из стороны в сторону, чтобы то там, то здесь гасить пламя пожара.
Ядовитые туманы все время ползут на наши южные степи из несчастной московской Руси, но южное солнце оказывается для них гибельным.
Преступный опыт над живым телом народа дал свои результаты. Покрытая язвами, вся в глубоких ранах, ослепленная, измученная наша родина, вступая в 1930 год, ждет приговора неба, ждет исцеления от Христа, в которого она все еще верит, несмотря на все старания интернационала лишить ее и этой веры.
А. Филиппенко

Из писем редактору (о генерале Баратове)
«В № 391 журнала «Наши Вести» за апрель-июнь с.г., на стр. 20 была напечатана короткая заметка «Отец русских инвалидов». В ней говорилось о гене­рале Н.Н.Баратове. Считаю своим долгом поделить­ся и своим воспоминанием о нем.

Я был представлен основателю Всезарубежного Союза русских военных инвалидов генералу-от-кавалерии Н.Н.Баратову в 30-е годы в Белграде, Юго­славия. В те годы одним из важных событий в жизни русской колонии были осенние благотворительные концерты-балы в пользу русских военных инвалидов. Эти балы происходили всегда в местном Офицерском собрании.

Помню, как на один из таких балов был пригла­шен король Александр 1. Когда стало известно, что Король прибудет на бал, генерал Баратов вызвал ме­ня и сказал, что хочет, чтобы я встречал Короля вместе с ним: он, как самый старый инвалид, без но­ги, а я, как самый молодой—без руки. Я был счаст­лив стоять рядом с генералом Баратовым при встре­че Короля Югославии.

Подробностей этого вечера не помню, но забыть об оказанной мне «отцом русских инвалидов» чести не могу».

Александр АЛЬБОВ
http://nashivesti.ru/iz-pisem-redaktoru … -baratove/

Первый съезд станичных и хуторских атаманов донских, кубанских и терских казаков состоялся 29 октября 1922 г. и также в Новом Саду.

В нач. 30-х гг. сформировалась большая Новосадская общеказачья станица; своим атаманом она избрала кубанца полковника Петра Ивановича Недбаевского, позднее — терского казака есаула Алексея Михайловича Протопопова.

Были случаи и бегства репатриантов из СССР обратно за границу. Так, 14 ноября 1925 года удалось бежать из Одесского ЧК и добраться до Варны 50-ти казакам. Среди них было пятеро терцев: Крылов, Марченко, Мальцев, Скляров и Тищенко

В мае 1921 года началась переправа казаков в Болгарию и Сербию. В первом эшелоне, через Салоники и сербский пограничный пункт Гевгели, 1 июля 1921 года прибыли саперные полки Донского и Кубанского корпуса (вместе с полком Первого армейского корпуса, всего 4000 бойцов). Они были причислены к штату Министерства строительства и направлены на постройку стратегических дорог: Вранье–Босилеград (впоследствии эта дорога стала называться «Русский путь»); Гостивар–Дебар, Косовска–Митровица–Рашка, Штип–Кочане. С 1926 года эшелон казаков получил работу на шахтах пирита в окрестностях города Доньи-Милановац, на руднике «Кленовик» возле города Пожаревац, затем работал на стройках железных дорог Кральево–Рашка и Мала-Крсна–Топчидер. Донские казаки строили железные дороги в Бихаче, Босанска-Крупе, а позднее, вместе с кубанскими – железную дорогу Ормож–Лютомер–Птуй (в Словении).

По секретному заданию Военного министерства Королевства сербов, хорватов и словен в декабре 1924 года вооруженные и хорошо обмундированные казачьи отряды, вместе с офицерами-добровольцами Русской армии (всего несколько сот бойцов под командованием полковника Миклашевского), провели успешное военное вторжение в Албанию, из Дебар, Призрен и Джаковица. Таким образом, они приняли непосредственное участие в свержении Фан Ноли в Тиране и вступлении Ахмета Бек-Зогу на албанский престол.

В отличие от основной массы гражданских лиц, создавшей во всех уголках страны «русские колонии», казаки, проживавшие вне казачьих военных подразделений, не желали подчиняться комитетам русских колоний. Они создавали «казачьи станицы», самостоятельно избирая представителя – атамана. Такие станицы, хутора и курени были трех видов: чисто кубанские, донские и терские; «общеказачьи» (смешанные) и полуподпольные – «вольно-казачьи», возникавшие в 30-е годы как политические группировки. С годами станицы реорганизовывались, объединялись или прекращали свое существование. Названия они получали по месту расквартирования или по округам. Некоторым присваивалось имя выдающихся атаманов – Булавина, Некрасова, Краснова, Кухаренко, Шкуро... Самое большое сосредоточение казачьих станиц было в хлебородной области Воеводина.
Среди казаков, проживавших в станицах, были развиты солидарность, патриотизм, лояльность к приютившему их государству и дружеские чувства к местному населению. Если вблизи станицы оказывалась русская колония или другое казачье поселение, царили сотрудничество и терпимость друг к другу. Образованные казаки принимали участие в культурной жизни русской эмиграции. В деревнях много казаков-священников оказалось на службе Сербской церкви; казаки были регентами церковных или любительских хоров, учителями начальных школ, инструкторами верховой езды. Традиционно привязанным к земле казакам на чужбине редко удавалось приобрести собственный участок и заниматься хлебопашеством. Гордость и жизнь в кругу станичников не позволяли казаку пойти батрачить в периоды полевых работ. В деревнях и на хуторах охотнее всего они занимались ремеслами или создавали артели-задруги: изготавливали кефир, сыр, пекли хлеб. Казаки со средним образованием, оказавшиеся в воеводинских селах, где преобладало население из национальных меньшинств (не всегда лояльное к Королевству сербов, хорватов и словен), получили места государственных чиновников, становились писарями, бухгалтерами, землемерами...

Оклады русских и казаков военнослужащих сербской пограничной стражи составляли от 700 до 1000 динаров, на строительных работах до 1500 динаров. В целях получения некоторых средств на случай болезни или безработицы из начисляемых сумм удерживалось финансовым контролем от 6% до 8%. Деньги эти составляли личную собственность каждого вкладчика, но расходовались только в определенных случаях. В группах работающих казаков создавались процентные отчисления на пополнение ремонтного, инвалидного, санитарного и запасного капитала. Особыми положениями и договорами, заключенными с дирекциями строительных работ, точно регламентировались порядок и распределение заработной платы во всех группах; семьи казаков, находящихся на работах, получали паек от дирекции.

Помощь инвалидам, нетрудоспособным и семьям чинов армии выделялась по большей части из внутренних средств Русской армии, хотя были случаи и правительственных дотаций в странах, приютивших эмигрантов. Сумма пособий и категории лиц, получающих их, все время менялись, и к 1924 году денежные средства отпускались для содержания 25 пенсионеров, 800 инвалидов, состоящих в рядах армии, и до 2000 членов семей. В Болгарии ежемесячное пособие получали до 1000 инвалидов, не числящихся в частях войск, через Российское Общество Красного Креста[2.].

одни из первых казаков, постоянно проживающих, на территории нынешней Сербии, — переселившиеся на территории Турции в начале XVIII века казаки — Некрасовцы на территории Баната, которые вскоре вошли в состав Австрийской империи.

Букановский Е.А. – в конце 30-х годов проживавший в Югославии председатель Терского правительства (в эмиграции), известный публицист Е.А. Букановский подготовил к изданию рукопись книги "История Терского Войска"