Российское неоказачество. Сергей Маркедонов
Источник:  http://www.statusquo.ru/689/article_800.html/
2004-07-29

Путь в XXI век

В последнее десятилетие “русские регионы” Кавказа – Ростовская область, Краснодарский и Ставропольский края – стали своеобразной опытной “площадкой” для “возрождения” казачества. Ставший следствием политической либерализации 1980-1990 гг. казачий “Ренессанс”, позволил российским аналитикам говорить о проблемах “конструирования” особой национальной (этнической) идентичности, о партикуляризме и сепаратизме “русских регионов” и возможности восстановления казачьего сословия в российском государстве, о перспективах развития национально-демократической модели.
Отстаивая свою “особость”, лидеры и активисты казачьего “возрождения” зачастую приводят афоризм известного исследователя истории и теории национализма Э. Геллнера: “Национализм формирует нации, а не нации национализм”. Подобную мысль высказал на одной из прессконференций атаман Всевеликого Войска Донского (а по совместительству и вице-губернатор Ростовской области) Виктор Водолацкий: “Казаки – это один из восточнославянских народов, имеющий свой особый физический и духовный облик. Казаки отличаются соборностью, отвагой, развитой взаимовыручкой. Мы нисколько не сомневаемся, что казак- это национальность”. А отсюда требования разрешить в ходе переписи использовать в графе национальность запись “казак”.
Тезис о казачестве как “самобытном народе в общей семье народов мира”, который в ХХ столетии “подвергся геноциду и репрессиям” со стороны России, был включен первым пунктом в Декларацию съезда донских казаков Всевеликого Войска Донского, прошедшего 5 сентября 2002 года в Новочеркасске. Столь экстравагантный стиль его доказательства (в самом деле, разве отвага и взаимовыручка – черты, присущие одним лишь казакам, и что это за новый этнический маркер – соборность, а логика, базирующаяся на отсутствии сомнений в собственной “инаковости”?) заставил не раз вспомнить слова, сказанные еще в середине века XIX-го известным донским историком и журналистом Михаилом Сенюткиным: “В самом деле, кто знает у нас историю Войска Донского? Кто с охотою и удовольствием занимается ею?.. Ныне много у нас таких, которые любят заниматься донскими историями только ради развлечения, от нечего делать, словно, как сказками о Еруслане Лазаревиче и Бове-королевиче”.
Можно ли считать всплеск исторических изысканий и политической активности казачьих вождей исключительно экстремистским и неконструктивным? К сожалению, многие современные публикации, посвященные казачьей идее, грешат эдаким “правовым детерминизмом”. Атаманы, допустившие резкие высказывания (установление заслонов на пути мигрантов на территории казачьих областей, недопущение строительства мечетей и пр.), обвиняются в нарушении нынешнего уголовного кодекса. Другие аналитики с удовольствием выискивают темные страницы в прошлом казачьих “возрожденцев”. А ведь “казачий Ренессанс”, как феномен современной политики, требует серьезного комплексного анализа.
Между тем, многочисленные публикации 1991-2003 гг. на эту тему имеют существенные пробелы. Во-первых, теоретико-методологическое осмысление казачьего “Ренессанса” не поспевает за сбором и публикацией эмпирического материала, многочисленных фактов и событий, документов и материалов по организации той или иной “службы” казаков. Во-вторых, проводимые исследования полны практическими советами по организации военной службы, самоуправления казаков, налаживанию различных сторон казачьей жизни. Но рекомендации эти строятся на основе исторического прошлого “степных рыцарей”, без должного учета специфики современного российского казачества и социально-политических и экономических реалий. Причем, авторы монографий и статей по казачьей проблематике ограничиваются или историческими экзерсисами, или событиями последнего десятилетия. В результате, осмысление современного движения за “возрождение” казачества ведется без должного учета событий прошлого. Между нынешним казачьим “Ренессансом” и многовековой историей казачества рвется связующая нить.
Все это рождает множество вопросов. Можно ли свести феномен возрождения казачества к “конструированию этносов”? Где истоки казачьего “Ренессанса”, и имеют ли современные казаки шанс на участие в российском модернизационном проекте?

Казаки – кто они?

По истории казаков написаны, без преувеличения, тома литературы, но до сих пор остается открытым вопрос, насколько справедливо объединение различных групп казаков в рамках одной конструкции – “казачество”? Можно ли рассматривать как единый феномен донских казаков эпохи позднего средневековья и уссурийское, забайкальское казачество рубежа двух прошлых столетий, запорожское “лыцарство” и “Игнат-казаков”, казаков Московской Руси, относящихся к категории “служилых по прибору” и “воровских казаков” Ивашки Заруцкого, “советских казаков” и участников коллаборационистских частей и соединений?
Все исследователи едины в своем стремлении представить казачество неким монолитом, вывести общее в его развитии, а то и “распрямить” некоторые острые углы прошлого “степных рыцарей”. Между тем, без проведения серьезной работы по типологизации казачества невозможно преодолеть “смешение понятий” и выйти за рамки дискуссий, ставших “основными вопросами” казаковедения в 1980-1990- е гг. Является ли казачество этносом или субэтносом русского народа? Можно ли говорить об автохтонном происхождении казаков? Справедливо ли видеть в казаках рыцарей православия и авангард российской государственности?
Казаки – субэтнос русского народа или даже отдельный “восточнославянский народ”. Но кем в таком случае являются украинские казаки (запорожские и реестровые), донские казаки-калмыки и забайкальские казаки-буряты? В самом крупном из казачьих войск Российской империи – Донском – несли службу порядка 30 тыс. калмыков, а в Забайкальском войске – более 27 тыс. бурят. Кто может упрекнуть их в некачественном исполнении их служебных обязанностей по сравнению с восточнославянской частью казачества? Можно ли считать единой в этническом отношении группой кубанских казаков? Обзор Кубанской области за 1911 год давал на сей счет однозначный ответ: “С 1860 года черноморцы и линейцы соединены в одно войско, но, несмотря на то, что с этого времени прошло 50 лет, до сих пор в жизненном войсковом обиходе сохранилось подразделение на черноморцев и линейцев с добавлением еще и закубанцев”.
Казаки – рыцари православия. Но в таком случае – вопрос: какого направления православия? Среди уральских казаков значительный процент составляли старообрядцы. Согласно данным Всероссийской переписи 1897 г., число казаков-раскольников среди уральцев составляло 63 346 человек, что составляло 50 % от общей численности Уральского войска. Если же подсчитать удельный вес казаков-старообрядцев на юге Российской империи, то среди терских казаков он составлял 15,6 %, среди донских 10,1 %, среди кубанцев 1,5 %. Если же говорить об “Игнат-казаках” (казаках-некрасовцах), то, сохраняя приверженность “старой вере”, они выступали проводниками политики Крымского ханства и Османской империи. По словам полковника русской армии И. П. Липранди (автора работы “Особенности войн с турками”), донским казакам тяжелее всего было вести войну против казаков-некрасовцев, сражавшихся на турецкой стороне, поскольку им приходилось вести борьбу против своего “зеркала” (методы, приемы ведения боевых действий были практически идентичны). Почему в казаках – защитниках русской государственности – видели естественного союзника в своей антигосударственной борьбе представители революционной интеллигенции России от А.И.Герцена и М.А.Бакунина до Г.В.Плеханова, и почему казачество, считавшееся “опорой трона”, в феврале 1917-го ничего для спасения этого самого трона не сделало? Очевидно, что спор между сторонниками автохтонной и миграционной теорий происхождения казаков относится к донским, запорожским, терским казакам, но малополезен для специалистов по истории казачества Дальнего Востока и Сибири.
Многие поколения исследователей считают казачество уникальным российским явлением. Но казачьи общины создавались и за пределами России (Московского государства) – на Украине, входившей на тот момент в состав Речи Посполитой, в Крымском ханстве и Османской империи (некрасовцы, задунайцы). Поэтому, признавая казачество ярким феноменом истории нашего Отечества, мы не можем говорить исключительно о российском казачестве.
Известны и иные обобщения – “казачество немыслимо без государственной службы”, “казак – защитник Отечества” (под Отечеством понимается Россия). Но какое Отечество защищали казаки-некрасовцы, запорожские казаки до Переяславской Рады, казаки под командованием Краснова и фон Панвица? “Имперская модель была устойчиво впечатана в их (казаков – прим. автора) культурный код”, “казак – разбойник и главный смутьян”.
Многих вопросов можно было бы избежать, если более четко уяснить, о какой из групп казаков, объединенных под общим термином “казачество”, идет речь. Для этого необходима типологизация прошлых и ныне существующих казачьих сообществ, определение общего и особенного в их истории. Такие попытки уже не раз предпринимались, однако ученые ограничивались дореволюционным периодом или эпохой петровских преобразований.

Казачьи сообщества

В источниках конца XV – начала XVI вв. упоминания о казаках встречаются и на севере, и на юге, и на западе Московского государства. Среди них выделяются “служилые”, которые нанимались выполнять “различные службы государству”, “знатным людям” и даже патриарху, и вольные, “казаковавшие в поле” без государева соизволения (а иногда и вопреки оному). На Украине мы видим свои аналоги “вольных” и служилых казаков – запорожское “лыцарство” и реестровые казаки. Грани между служилыми и вольными казаками легко преодолевались. Зачастую служилые казаки уходили “казаковать в поле”, а вольные – поступали на “государеву службу”. Тем не менее, “вольные казаки” не несли (до 1671 г.) “крестного целования”, а территории Дона, Терека и Яика не рассматривались как московские провинции, как и не занесенные в реестр запорожцы находились вне сферы Польско-Литовского государства (имели, по словам короля Сигизмунда III, свое Rzech Pospolito).
История старого служилого, равно как и вольного казачества заканчивается в эпоху Петра Великого. Первые, за исключением ряда регионов, были превращены в крестьян, обложенных подушным окладом, вторые – подчинены Военной коллегии, перейдя из вольных “степных рыцарей” в служилое казачество. Поэтому, с этого времени в “служилом казачестве” объединились старослужилые казаки Московской Руси и новые служилые казаки, появившиеся в результате подчинения “вольных войск” и создания государством новых казачьих образований, особого сословия Российской империи вплоть до 1917 года.
С распадом имперского государства, в 1917-м, возникают казачьи государственные образования. Казачество перестало быть служилым сословием, но оказалось разделенным по политическим признакам. По мнению историка О. В. Кондрашенко (автора специального исследования по истории казачьей государственности на юге России в период с 1917 по 1920 гг.), “в ходе Гражданской войны, в связи с распадом прежних государственных связей, в казачьих войсках изменилась система внутреннего управления. Ее статус, прежде всего, на Дону “дорос” до локально-государственного уровня”. На наш взгляд, было бы справедливо рассматривать казаков, поддержавших свои собственные государственные образования, как отдельную группу казачества, казаков-граждан. Казаков-сторонников новой революционной власти лучше всего определила сама власть – “советское казачество”. В результате победы Советской власти значительная часть казаков оказалась в эмиграции. Жизнь вдали от Родины, адаптация к новым социокультурным реалиям наложили свой отпечаток на казаков-изгнанников, казаков-эмигрантов.
С 1989 года мы наблюдаем процесс “казачьего возрождения”. Очевидно, что советский период существенно изменил облик прежних казачьих социумов. Те, кто считает себя казаками, представляют все основные социальные группы российского общества. А потому, современное казачье движение было бы более правильно называть “неоказачеством”. Схожий процесс “казачьего возрождения” (с той лишь разницей, что “возрождать” казачество пришлось после почти полуторовекового перерыва) происходил в 1917-1918 гг. на Украине, когда параллельно с созданием нового украинского государства возникло движение Украинского Вольного казачества. Декларировавшее своей целью именно “возрождение” некогда сошедшего с исторической арены социума, типологически оно близко неоказачеству.
Казачество – сложный и многоплановый социально-политический и социокультурный феномен восточноевропейской (евразийской) истории. Говорить о казачестве или исключительно как об этносе, или как о военно-служилом сословии, или, напротив, как об антигосударственном элементе не представляется возможным. Как не представляется возможным характеризовать и нынешнее движение за “возрождение” казачества иначе как неоказачество, несмотря на острое желание его вождей изображать себя преемниками Платова или Ермака.

Выход на авансцену

В результате политической либерализации 1980-1990 гг. появилось множество общественно-политических объединений. Наряду с проектами по социальной модернизации, произошел невиданный всплеск традиционализма и политической архаики. Концепт “светлое будущее” сменился “светлым прошлым”, начались интенсивные поиски “золотого века” или в виде “России, которую мы потеряли”, или ностальгии по “великой эпохе” и “великой державе”.
Ярким проявлением политической архаики стало движение за “возрождение казачества”. С момента своего возникновения оно прошло несколько стадий: “перестроечную” (1989-1991 гг.), стадию поисков, или переходную (1992-1996 гг.) и “служилую”, связанную с государственной регистрацией войсковых казачьих обществ.
Целью нового движения провозгласили “возрождение казачества”. И с первого дня его существования идеологи казачьего “Ренессанса” отдали приоритет историческому прошлому, что выражалось в разных формах: от возрождения флагов Всевеликого Войска Донского, Кубанского Войска периода гражданской войны, казачьих гимнов и прочей символики до выдвижения территориальных претензий соседям, незаконно занимающим “исконные земли казачьего присуда”. Поиски “золотого века” обрекли современных казаков метаться из крайности в крайность, оставив им весьма незначительные шансы на участие в модернизационном проекте.
Главная проблема “возрожденцев” в том, что казачество (до упразднения территориальных казачьих образований в 1920 году и ликвидации Советской властью казачьего сословия) не являлось чем-то раз и навсегда данным, не было социально-политическим монолитом, а представляло собой сложнейший клубок проблем и противоречий (в особенности вследствие процессов складывания “индустриального общества” в конце XIX – начале XX вв). Однако до 1917 г. казаков объединяла обязательная военная служба за привилегии. Это искусственно поддерживалось российскими государями, не желавшими терять фактически бесплатную военную силу (казаки снаряжались за свой счет). Государственную политику в отношении казаков блестяще охарактеризовал потомственный донской казак, писатель, депутат первой Государственной Думы Ф. Д. Крюков: “Всякое пребывание вне станицы, вне атмосферы начальственной опеки, всякая частная служба, посторонние заработки для него (казака – прим. автора) закрыты. Ему закрыт доступ к образованию, ибо невежество признано лучшим средством сохранить воинский казачий дух”. Подобное социальное положение позволило другому донскому казаку, историку и публицисту А. А. Карасеву назвать казачество “крепостными Российской империи”. Позиция, занятая “степными рыцарями” в феврале 1917 года, со всей очевидностью продемонстрировала всю бесперспективность политики государства по “казачьему вопросу”. Ни один из казачьих полков, считавшихся опорой трона, не выступил в поддержку свергнутого императора.
В своих историософских штудиях идеологи неоказачества опираются на избирательный анализ юбилейных фолиантов Военного министерства. Акцентируя внимание на военной службе казаков и многочисленных льготах, полученных за нее, лидеры неоказаков меньшее внимание уделяют традициям казачьей демократии и самоуправления, выгодно отличавшие обитателей казачьих областей от большей части населения Российской империи. Неслучайно еще светлейший князь Г. А. Потемкин-Таврический отмечал, что те из крестьян, которые были зачислены в казаки, “счастливы в новом звании своем”. В “Записке о Войске Донском” 1861 года начальник его Войскового штаба А. Дондуков-Корсаков писал: “Выборное начало составляет одно из существенных прав Войска Донского, коим масса преимущественно дорожит. Простой казак гордится своим правом голоса с прежним своим командиром полка, офицерами, генералами, если они граждане одной с ним станицы”. Несмотря на правительственные попытки ограничить права станичного и хуторского самоуправления (замена схода станицы собранием домохозяев 1870 г. и пр.), круг оставался важным инструментом казачьей демократии.
Гражданская война воздвигла много разделяющих граней между казаками, и не только по принципу “белые” – “красные”, но и монархисты – республиканцы, “единонеделимцы” – федералисты – “самостийники”. А еще земельные отношения, взаимоотношения казачьего и неказачьего населения (особенно на Кубани и Тереке), внутриказачьи противоречия (на Кубани, например между линейцами и черноморцами, на Дону – между верховыми и низовыми казаками). В 1917 году, после принятия декрета об уничтожении сословий в течение пяти лет, казачьи войска были ликвидированы. Процесс этот протекал в крайне острой форме и с тяжелыми последствиями. Часть казаков оказалась в белой армии, однако далеко не все перешли на ее сторону. Если к началу своего формирования деникинская армия состояла на 60-80 % из казаков, то к концу войны в ее рядах их уже оставалось 15-20 %. Советская власть способствовала образованию новой идентичности – “советских казаков”. Накануне Второй мировой войны Постановлением ЦИК СССР от 20 апреля 1936 года с казачества были сняты ограничения по службе в Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
Семь десятилетий советского режима способствовали “перемешиванию” социума, результат – проникновение казаков во все основные социальные группы. Во многих случаях этот процесс сопровождался утратой казачьего самосознания, а порой наоборот обострял его. Для одних принадлежность к казачеству ассоциировалась с чем-то архаичным, для других – с возможностью самоидентификации, самовыражения.
Ко времени появления первых неоказачьих объединений (1989-1990 гг.) понять, кто из жителей республик, краев и областей Северного Кавказа больший казак, а кто меньший, было уже невозможно. Но никакой особой “процедуры” приема или выхода из казачества не существовало, а значит, говорить о социальной преемственности “старого” и “нового” казачества не приходилось. Потому мы и называем современное казачье движение “неоказачеством”.

Реставраторы противоречий

Высказывая претензии на возрождение, лидеры казачьих Союзов и Рад не учли того, что вместе с казачьей формой и традициями вернутся и все существовавшие в мифический “золотой век” противоречия. Это отсюда родом единодушно отмечаемый СМИ политический экстремизм, – своеобразный “счет” истории. По сути дела, “возрождение” оказалось единственным интегрирующим началом для тех, кто в конце перестройки примерил на себя казачий мундир, так как дальше начинались различные, а порой диаметрально противоположные трактовки того, что же возрождать, что, собственно, считать казачеством.
В 1989-1991 гг. движение неоказаков “опекало” руководство КПСС. Идеологическую поддержку “красноказачьей идеи” осуществляли печатные органы Ростовского обкома, Краснодарского крайкома КПСС. “Перестройка” политической линии КПСС по отношению к казачеству, наметившаяся в конце 80-х, вполне объяснима. Во-первых, партийное руководство держало под контролем процесс формирования многопартийности и возникшие в его результате партии и общественные движения. Во-вторых, в условиях кризиса официальной идеологии КПСС требовались новые идеологемы. Встраивание в них казачества было удобно тем, что оно определяло себя как “возрожденческое”, обращенное к поискам идеала в “делах давно минувших дней”. В-третьих, партийное руководство стремилось превратить казачье движение в проводника своей политики, “сдерживания” Б. Н. Ельцина, однако попытка не имела того успеха, на который рассчитывали.
Выборы первого российского президента вызвали первый раскол в движении казаков. Атаман Союза казаков (общероссийской организации) А. Г. Мартынов поддержал пару Н.Рыжков – Б. Громов, 11 казачьих организаций высказалось в поддержку Б. Ельцина.
Последующие политические события (августовский путч 1991-го, октябрьские события 1993 года, президентские, парламентские, местные выборы) показали, что казаки, как и в 1917-1920 гг., стали по разные стороны баррикад, а их политические пристрастия оказались важнее “общеказачьего единства”. Попытки Всекубанского казачьего войска четко зафиксировать в своем Уставе невозможность членства казаков в политических партиях оказались лишь благим намерением. Сами представители ВКВ поддержали на губернаторских выборах в крае в 1996 году ангажированного политика Н. Кондратенко (лидер ВКВ В. Громов занял в его администрации пост вице-губернатора). Иными словами, принадлежность к казачеству уже не требовала единства взглядов, общности целей. Перенесенная из средневековой сословной политической культуры конструкция “казачье братство” была хороша лишь в определенных исторических условиях, и с их исчезновением она безвозвратно исчезла.
С распадом СССР неоказачество оказалось в “свободном плавании”. Поиск им новой ниши, методом проб и ошибок, стал квинтэссенцией второго этапа казачьего возрождения. В условиях “атомизации” российского общества, превращения России в “сообщество регионов”, умами лидеров казачьего возрождения завладела идея национально-государственного самоопределения. Уверенности им прибавляло “триумфальное шествие парада суверенитетов”. Государству был брошен вызов в виде казачьего сепаратизма (по крайней мере, партикуляризма). В Ростовской области, например, после неудачных попыток “восстановить незаконно упраздненное национально-государственное образование на Дону в составе РСФСР” лидеры казачьего движения продолжали выдвигать требования повышения ее статуса, возвращения ее к границам Области Войска Донского 1913 года, куда входили части Волгоградской области, Донецкой и Луганской областей Украины. “Пограничные” споры стали главным фактором развития рассеянных по северокавказским республикам терских казаков.
Явное несоответствие чувствовалась и в претензии казачьего движения на этническое возрождение казаков. Провозглашая себя отдельным от русских этносом, требуя писать в паспортах граждан России “казак” в графе “национальность”, а также использовать формулировку “казаки – народ” в будущей переписи населения, не принимая определения историков, социологов казачества в XVIII – начале XX вв. как сословия, идеологи “казачьей идеи” все же выдвигали требования налоговых, таможенных льгот, особого порядка прохождения воинской службы, то есть, исключительно сословные требования.
Однако “самостийнический вызов” был крайне опасен и для самого казачества. В условиях роста этнонационалистических настроений в республиках Северного Кавказа разрыв “казаков” с Москвой был им явно невыгоден, по сути, возвращая их во времена борьбы с “Диким полем” и имамами Дагестана и Чечни. Свои попытки добиться мира на Кавказе (“Договор о дружбе и сотрудничестве между Всевеликим Войском Донским и Чеченской республикой Ичкерия”, подписанный донским атаманом Н.Козициным и Д.Дудаевым в 1994 году) дискредитировали казачьих лидеров среди своих же активистов. Статьи 18-19 Договора провозглашали взаимные обязательства ВВД и дудаевской Ичкерии в области обороны и безопасности: “Стороны обязуются не допускать прямых или косвенных агрессивных действий против другой Стороны и в случае угрозы безопасности одной из Сторон оказывать помощь и поддержку”. “Стороны обязуются не допускать со своей территории, а также через свою территорию вооруженные силы и формирования, оружие, боеприпасы, военное снаряжение, предназначенное для использования в борьбе против одной из Договаривающихся сторон”. Договор вызвал негативную реакцию со стороны Союза казаков России и казаков Терека. В официальном заявлении, подписанном терским атаманом А.Стародубцевым, говорилось: “Мы, казаки Терека, выражаем глубокое возмущение по поводу подписания договора между президентом Чечни Дудаевым и атаманом Козициным, который явился предательским ударом в спину всему казачьему движению России и Терскому Войску, в особенности. Мы, терские казаки, требуем справедливого суда казачьей чести над предателем казачества”.
Политический инфантилизм, обращенность в “светлое прошлое” стали причиной поражений казачьего движения на выборах всех уровней, начиная с 1993 года. Ни один из казачьих лидеров оказался не в состоянии занять кресло губернатора (президента) какого-либо из субъектов Северного Кавказа. В 1995 году информационно-аналитический отдел Администрации Ростовской области провел комплексное социологическое исследование, результаты которого были впоследствии использованы при подготовке проекта Программы стабилизации межнациональных отношений на Дону (увы, далее проектных разработок дело не пошло). Данные соцопросов однозначно зафиксировали разочарование в казачьем движении и его лидерах. На вопрос: “Кто может защитить интересы населения в случае межнациональных конфликтов?” лишь 3,6 процента респондентов ответили, что ждут защиты от неоказачьих атаманов, а 9,5 процентов опрошенных расценили деятельность неоказаков как угрозу (!) для русского неказачьего населения. Опрос жителей традиционных “казачьих” (Шолоховский, Боковский и др.) районов показал: всего 11,3 процента рассчитывает на лидеров казачьего “возрождения”.

“Государева служба” в новой России

Потерпев неудачи в политических баталиях, оказавшись движением для казаков, но фактически без казаков (лидеры казачьего “Ренессанса” так и не получили массовой поддержки), не имея ответа на вопрос о том, по какой дороге идти современному казачеству, находясь в плену исторических воспоминаний, казачье движение превратилось в маргинальное политизированное сообщество, готовое в поисках сиюминутной выгоды идти за политическими радикалами. Это подтверждает альянс экс-ельциниста Н. И. Козицина с Движением в поддержку армии Л. Я. Рохлина.
Тысяча девятьсот девяноста шестой год стал началом нового этапа в истории неоказачества, связанного с переходом казаков на государственную службу. Попытки перевести бурную казачью стихию в конструктивное русло предпринимались и ранее, в период общественного возрождения казачества. В 1993-1995 гг. Президентом и Правительством РФ была принята серия нормативных актов, создающих фундамент для государственной казачьей службы, ставших “ответом” государства казачьему “вызову”. В январе 1996-го было создано Главное Управление Казачьих Войск при Президенте РФ, и на него возложена задача организации казачьей государственной службы.
Свой вариант “огосударствления” казачества предлагала и Государственная Дума. Законопроект, разработанный под руководством Л. А. Иванченко, предполагал создание казачьего объединения, организационно как две капли воды похожего на КПСС. Но идея добровольно-принудительного объединения всех звеньев казачьих организаций в одно “Общероссийское казачье объединение” во главе с Верховным атаманом, утверждаемым Президентом Российской Федерации, не встретила поддержки в Кремле.
Новые тенденции были связаны с отстранением от службы политических экстремистов, с привлечением к “возрождению” менее ангажированных, но более квалифицированных лидеров, с введением единых (на основе российских) законов, а не обычного права. И в этом смысле “огосударствление”, бесспорно, есть шанс на приведение нынешнего казачества в некоторое соответствие с реалиями современного общества. Но решение вопросов, связанных с определением основ казачьей государственной службы, еще предстоит. В правовых документах Администрации Президента можно усмотреть все ту же знакомую тенденцию к возрождению казачества как сословия, хотя и несколько измененного.
Статус войсковых казачьих обществ, возникших под эгидой государства, четко не определен, сочетает в себе черты и общественной, и государственной организации. В уставе Войскового казачьего общества “Всевеликое Войско Донское” (ВКО ВВД) есть немало “странностей”. Кандидату в атаманы, например, надлежит быть не только хорошим организатором и волевым лидером, но и обладать “высокой нравственностью”. Не праздный вопрос: “А судьи кто?” Какая инстанция будет определять степень нравственности или безнравственности того или иного неоказачьего вождя? Не превратится ли ВКО ВВД и другие реестровые организации в некое подобие парткомов, на которых будет разбираться моральный облик атаманов?
Вставшие же во главе государственных (реестровых) организаций атаманы напоминают украинских реестровых атаманов Речи Посполитой, вынужденных демонстрировать лояльность государству и, в то же время, играть роль вождя “запорожской вольницы”. Ярким примером такого “совместительства” стала позиция уже упомянутого нами атамана ВКО ВВД (одновременно вице-губернатора Ростовской области) В.П.Водолацкого по вопросу строительства и пуска Ростовской АЭС (первого атомного реактора в России после чернобыльской катастрофы). В то время, как губернатор Дона В.Ф.Чуб избрал для себя путь “непредрешения”, повторяя не единожды, что вопрос о судьбе АЭС – прерогатива федеральной, а не областной власти, его заместитель негодовал по поводу возведения ядерного монстра на казачьей земле, угрожая массовыми акциями гражданского неповиновения в случае окончательного решения “атомного вопроса”. Сегодня пуск АЭС уже реальность. Но что-то не видно бравых казаков во главе с граждански сознательным атаманом, перекрывающих железнодорожные пути и устраивающих пикеты и митинги против “мирного атома”.
Роль послушных фрондеров в лице неоказаков выгодна и нынешним региональным элитам юга России в деле ослабления властной вертикали. С другой стороны, пугая федеральный центр радикалами-казаками, самим региональным вождям Ростовской области, Краснодарского края можно выглядеть вполне респектабельными политиками. Предоставим слово донскому казачьему атаману, лоббировавшему идею “казаки – отдельный народ” в канун Всероссийской переписи: “Если перепись выявит, что на территории Всевеликого Войска Донского компактно проживает многочисленная народность казаков, мы сможем претендовать на существенные федеральные ассигнования”. Создадим нацию, а затем можно будет заняться любимым делом российского чиновничества на местах – “рулежом и пилежом”. “Вот, посмотрите, как хорошо живут люди в Энгельсском районе Саратовской области. Прекрасные дороги, газ, свет. А все потому, что территория заселена поволжскими немцами, которым федеральный бюджет выделяет дополнительные деньги на социальное обустройство. Допустим, перепись выявит, что две трети населения Дона – казаки. Тогда Москва уже не сможет отмахнуться от дополнительного финансирования программ по сохранению наших традиций, обычаев. Деньги на эти цели выделяются сейчас, но если перепись пройдет удачно, подобные ассигнования многократно увеличатся. Мы сможем открыть новые кадетские корпуса, казачьи школы, активно бороться с наркоманией, более эффективно вести военно-патриотическое воспитание”, – перечисляет казачий атаман выгоды от победы казачьей идеи на отдельно взятой территории. Добавим сюда и то, о чем атаман предпочел умолчать – новые должности в областной администрации, органах местного самоуправления и т. д.
Один из последних казачьих съездов, 2002 года, констатировал: “Россия собиралась, укреплялась и охранялась казаками. Вклад казаков в упрочение государственной мощи и независимости России очевиден, и все это трудно переоценить”. Тезис, с которым не поспоришь. Как трудно спорить и с тем, что конструирование казачьего народа и противопоставление казаков и неказаков (прежде всего, русского неказачьего населения, которое, к слову сказать, и в 1917 году составляло большинство населения в Области Войска Донского) приведет к формированию нового сепаратизма, на сей раз под казачьими знаменами. И это прекрасно понимают радикальные, умеренные и “просвещенные” сепаратисты из кавказских республик в составе России, поддерживая “братьев казаков” в их “национально-освободительных” устремлениях. Не зря ведь известный пантюркистский писатель и историк Мурад Аджиев относит к потомкам половцев карачаевцев, балкарцев и казаков, противопоставляя последних “русским крепостным и холопам”. Вероятно, не случайно в учебнике по истории народов Карачаево-Черкесии есть раздел о казаках, но нет специального раздела о русских. Стоило бы задуматься и нынешним поборникам казачьей самостийности о том, к чему приводит конструирование новых наций. Особенно, если не забывать, что Ростов – это ворота Кавказа, а Ростовская область – оазис мира в этом неспокойном регионе.

“Возрождение” или вырождение?

Лидерам неоказачества стоило бы задуматься и о самом понятии “возрождение”. Возникшее под влиянием перестроечной конъюнктуры, оно нуждается в существенной корректировке. Вопрос: “А что, собственно, неоказачьи лидеры собираются возрождать?” не просто досужее любопытство. Ведь нельзя же “возрождать” походы за зипунами, дуваны, феодальное, по сути, общинное землепользование и сословные привилегии за военную службу. Да и традиции казачьей демократии и местного самоуправления могут быть востребованы только с учетом современных социально-политических реалий. Очевидно, что уже к 1917 году казачья служба, казачье землепользование стали архаизмами. Об этом писал исследователь истории Астраханского казачьего войска первой трети прошлого века О. О. Антропова: “Попытка именно “возрождения” во многом себя исчерпала, и само общественное “движение” имеет устойчивую тенденцию к вырождению”, а “возрождаемое Астраханское войско превращается в еще более искусственное явление, чем его исторический предшественник, без корней и без будущего”.
Для современных неоказаков единственным шансом на участие в модернизационном проекте остается преодоление ностальгии по “золотому веку”, отказ от мифотворчества во всех его видах. Казачество как род войск в условиях технического прогресса маловероятно. Да и организация военной службы казачества не в виде кавалерийских частей весьма проблематична. Без ответа остаются и вопросы о характере современной казачьей военной службы (добровольная или обязательная), о характере набора курсантов для последующего их распределения на офицерские должности в казачьих частях (должны ли это быть исключительно “коренные казаки” и если да, то какой принцип положить в основу определения “казачьей самости”. Не забор же крови?). Не все ясно и с выполнением неоказаками полицейско-охранительных функций. Не станут ли в нынешних условиях казачьи дружины по охране общественного порядка новыми “крышевыми структурами”?
При общем кризисе российских правоохранительных органов и частичной их “приватизации” такой вариант исключать нельзя. Развитие по сословному пути невозможно в обществе равных прав и возможностей. Претензии на этническое возрождение, конструирование особой “казачьей этничности” опасно и для самих неоказаков, вступающих в такой ситуации в двойной конфликт как с федеральным государством, так и с неказачьим (прежде всего, русским) населением бывших казачьих областей.
Лидерам неоказаков (и реестровых, и общественных) было бы небесполезно обратиться к мнению крупнейшего исследователя социально-политической истории казачества и казачьего права профессора С. Г. Сватикова о том, что “казачество не есть явление вечное. Оно вызвано к жизни определенными условиями исторической жизни и исчезнет как таковое, когда эти условия исчезнут”. Очевидно, что сейчас говорить о “конце истории” казачества преждевременно, поскольку само имя его притягательно для многих россиян. Но будущее развитие казачества возможно лишь с опорой на лучшие традиции, выработанные в его среде: демократию, местное самоуправление, уважение к труду и собственности, патриотизм. Всякий иной вариант будет лишь консервацией архаичного сообщества, пребывающего в состоянии перманентной ностальгии и сверяющего каждый свой шаг с тем, как было до 1913 года.