Привожу ниже текст М.О. Косвена о деле Атарщикова С.С. в связи с появлением в Сети http://maxpark.com/community/4765/content/5067661 антироссийской статьи некоего М. Горюнова, построенной на фейковых фантазиях М. Ходарковского, профессора Университета Лойолы в Чикаго, автора книги: «Горький выбор: верность и предательство в эпоху российского завоевания Северного Кавказа» (М.: Новое литературное обозрение, 2016).
По Ходарковскому Атарщиков имеет якобы «чеченские корни». Даже ичкерийские идеологи не додумались до этого.
М.О. Косвен. Дело сотника Атарщикова
Текст взят здесь: https://vk.com/@caucasian_histories-del … arschikova
В сентябре 1841 г. служивший на Северном Кавказе русский кадровый офицер, сотник казачьего полка, Атарщиков дезертировал и бежал в горы к так называемым тогда «немирным» адыгам.
Историю этого побега и вместе с тем последующей судьбы Атарщикова раскрывает дело, хранящееся в Центральном Государственном Военно-историческом архиве в Москве, а также некоторые другие архивные и литературные источники.
Семен Семенович Атарщиков родился в 1807 г. в станице Наурской. Как он сообщал в данных им после возвращения из бегов показаниях, он ребенком был отдан своим отцом, служившим переводчиком, на воспитание в кумыкский аул, для того, чтобы приготовить и сына к той же должности. Таким образом, Атарщиков в детстве научился кумыкскому и чеченскому языкам. Запись в его формулярном списке, составленном в 1839 г., гласит: «по-арабски, чеченски и кумыкски знает».
В 1823. г., т. е. 16 лет, Атарщиков начал военную службу в Моздокском казачьем полку, принимая участие в военных действиях в Чечне и Северном Дагестане и исполняя обязанности переводчика. Около 1830 г. Атарщиков был прикомандирован в качестве переводчика к стоявшему в Петербурге Кавказско-горскому полуэскадрону и в 1830-1831 гг. участвовал вместе со своей частью в военных действиях в Польше, состоя, между прочим, в команде офицера этого полуэскадрона, известного адыгейского писателя, Хан-Гирея. В 1832 г. Атарщиков был уже вновь на Кавказе, участвуя в военных действиях в Чечне и считаясь специалистом по сношениям с чеченцами. Так отзывается о нем декабрист Е. Е. Лачинов в своем дневнике — описании экспедиции 1832 г.
В том же 1832 г. Атарщиков был переведен на правый фланг Кавказской линии, а в 1836 г. назначен приставом карачаевского народа. Состоя в этой должности, Атарщиков летом 1838 г. принял участие в небольшой экспедиции, прошедшей из Нальчика через Балкарию и вышедшей за хребет в Вольную Сванетию. Вслед затем Атарщиков был переведен в Лабинский казачий полк с чином сотника. В казачьих линейных полках на Кавказе служили одновременно офицерами двое братьев Атарщикова.
Предоставляем теперь слово самому Атарщикову, обращаясь к его написанным им собственноручно показаниям, данным 25 февраля 1842 г. после его возвращения из побега.
«В самом раннем детстве, — писал Атарщиков, — я был отдан для воспитания в мирный кумыкский аул отцом моим, который, служа переводчиком, желал и меня приготовить к той же должности. Обучаясь тамо несколько лет татарскому (т. е. кумыкскому; кумыки в те времена часто именовались татарами. — М. К.) и чеченскому языку, я невольно сроднился с бытом, нравами и обычаями горцев.
После нескольких лет службы переводчиком при Горском эскадроне и в других должностях, я был назначен в 1836 г. приставом карачаевского народа. Состоя под управлением начальника Правого фланга Кавказской линии г. генерал-лейтенанта Засса , я по делам должности моей часто бывал у его превосходительства и находился при нем в экспедициях за Кубанью. Там познакомился я с бесленеевским князем Айтеком Каноковым. Наслышавшись об его удальстве и видя, как он во многих случаях служил нашему правительству, я полюбил его и подружился с ним. Прошло несколько лет. Князь Айтек изменил и бежал в горы. Вскоре после того меня перечислили в Лабинский казачий полк, с назначением в переводчики к начальнику Лабинской линии. Так как семейство мое находилось в Бекешевской станице, то я получил позволение моего начальства съездить туда за ним, чтобы перебраться совсем на жительство на Лабу.
Взойдя в дом свой, я нашел мертвыми тела двух детей моих и жену, в отчаянии оплакивающую их внезапную кончину. Это несчастие убило меня до того, что я не знал, куда деваться от горести, не понимал сам, что делал, расстроенная голова моя искала тогда одного — скрыться куда-нибудь, где бы ничто не напоминало о постигшей меня потере. Для этого мне представилась привычная жизнь между горцами одним верным и безвестным убежищем. Помню только, что в этом волнении я оседлал коня и пустился прямо к Айтеку, жившему тогда среди баракаевцев в вершине Гупса, куда я мог доскакать в одни сутки. Айтек принял меня дружелюбно, и когда я объявил ему, что решительно отказываюся от всякого участия в каких-либо действиях противу моего отечества, желаю только одного безвестного уединения, он поклялся мне исполнить мое желание, упрочить мою безопасность.
Но когда, по мере возвращения здоровья, стало проходить во мне расстройство рассудка и памяти, я увидел всю бездну несчастия, в которое вверг меня поступок мой, он представился мне во всем его ужасе, только ложный стыд удерживал меня от немедленного возвращения. К тому же мне блеснула надежда загладить преступление мое услугою правительству — склонить Айтека к возвращению и вывесть из гор многих беглых русских солдат, которые в крайней бедности скитаются в горах по аулам.
Я начал с первого, но вместо успеха в убеждении встретил подозрение, что я подослан к нему начальством, и с тем вместе совершенную перемену в обращении со мною. Однакож я еще не отчаивался вывести с собою вышепомянутых русских беглых и выжидал время, чтобы, разузнав число их и место, где они находятся, стараться потом собрать их в один аул при Нефтяных колодцах на левом берегу Белой, откуда уже удобнее было бы привесть их на Лабу.
Вскоре затем сам Айтек, несмотря на клятву свою, и другие старшины стали требовать от меня непременного участия в их наездах и грабеже в наших границах. Получив в том решительный от меня отказ, они показали мне свою досаду. Спустя некоторое время, когда стало приготовляться в горах сборище, намеревавшееся обратиться на низовья Кубани против черноморцев, Айтек и абадзехские старшины вторично стали усиленно требовать от меня идти с ними. Я объявил им, что никогда не соглашусь на то и, как гость Айтеков, имею право на охранение моей свободы располагать собою.
Видя общее в них явное негодование и подозрение против меня и с тем вместе потеряв надежду успеть в своем предприятии, я поспешил принести повинную свою голову на суд великого и всемилостивейшего государя нашего, для чего в ночь на 30 генваря, уйдя от князя Айтека, прибыл в Махошевское укрепление».
Таким образом, пробыв в горах около четырех месяцев, Атарщиков вышел из гор и явился с повинной. Вместе с ним вышел также бывший тоже в бегах казак Василий Фенев.
Приведенный рассказ самого Атарщикова можно несколько дополнить или исправить: по другим сведениям Атарщиков бежал в сентябре 1841 г. в горы не один, а вместе с адыгейскими узденями Шереметом Лоовым и Лафишевым, абазинским князем Лоовым и двумя станичными казаками. В своем донесении о деле Атарщикова его начальник генерал Засс писал, что сотник Атарщиков, «находясь у него под командованием более десяти лет, всегда отличался истинно благородными правилами и преданностью своему долгу», вследствие чего просил о прощении Атарщикова, ручаясь за «будущую его благонадежность».
По докладу этого дела Николаю I, Атарщиков (как и казак Фенев) был прощен, однако царь приказал отправить его вместе с тем же Феневым на службу в Финляндию с прикомандированием к стоявшему там Донскому казачьему полку.
Получив прогонные и кормовые деньги для следования своим коштом к месту нового назначения, Атарщиков в ноябре 1842 г. вновь один бежал в горы. Какие мотивы и настроения руководили теперь Атарщиковым — неизвестно, но на сей раз он не только бежал, но в горах принял магометанство, женился на дочери ногайского узденя и уже активно стал участвовать в набегах горцев.
В августе 1845 г. Атарщиков, подговорив тоже беглого казака Головина, отправился в набег на окрестности Ставрополя. В пути, близ укрепления Прочный окоп, когда Атарщиков на отдыхе уснул, Головин, замыслив выдать Атарщикова начальству и тем заслужить себе прощение, выстрелил в спавшего Атарщикова и тяжело ранил его. Затем, уведя лошадей, явился в укрепление Новогеоргиевское. К Атарщикову была послана вооруженная команда, он приготовился защищаться и пытался зубами взвести курок пистолета, но «вняв словесным убеждениям, бросил оружие и сдался». Ему сделали перевязку и под караулом повезли в Прочный окоп, но по дороге он умер.
Случаи дезертирства «в горы» солдат кавказской армии были на протяжении всего времени Кавказской войны довольно распространенным явлением. Об этом свидетельствует, между прочим, обилие соответствующих материалов, находящихся в фондах Центрального Государственного Военно-исторического архива и в других архивах. Побеги солдат к горцам вызывались различными обстоятельствами и причинами, главным образом — тяжелыми для «нижних чинов» условиями тогдашней военной службы и жесточайшей палочной дисциплиной николаевского времени.
Но дезертирство и бегство к «немирным» горцам русского офицера, частности казачьего офицера, представляет собой дело совершенно неслыханное, и побег сотника Атарщикова является, насколько мы знаем, случаем подобного рода единственным.
Каковы причины или мотивы побега Атарщикова?
Быть может, если бы данный сюжет стал бы известен и был бы взят такими великими исследователями человека, какими были Пушкин, Лермонтов или Лев Толстой, то они, руководясь своей глубоко вдохновенной художественной интуицией, возможно, разгадали, раскрыли и истолковали бы тайну душевных движений и поступков казачьего сотника.
Нам лично доступны только те посильные выводы и заключения, которые вытекают непосредственно из лежащих перед нами письменных исторических источников.
Если первый побег Атарщикова еще можно считать сколько-нибудь объяснимым из тех настроений и мотивов, о которых он рассказывает в своих показаниях, данных после этого побега, то для второго побега мы не имеем никакого от самого Атарщикова исходящего объяснения. Можно поэтому высказать догадку, что его, природного кавказца, офицера Терского линейного казачьего войска, которое резко отличалось от других русских воинских частей своим особым укладом, своими обычаями и нравами, своей особой вольностью, совершенно не устраивала перспектива службы в чуждом ему Донском казачьем полку, да еще в далекой, холодной Финляндии. К этому присоединялась, конечно, тягостная перспектива положения бывшего дезертира, штрафованного и пр.
Нас, однако, должны в настоящем нашем очерке интересовать не личные мотивы побега Атарщикова, а особая историко-бытовая сторона этого единственного в своем роде кавказского дела, сторона, которая, быть может, прольет и некий луч света на мотивы самого побега.
Не может не привлечь к себе внимание прежде всего то, что Атарщиков получил воспитание в вольном кумыкском ауле. Остается совершенно неисследованным, но оказывается довольно распространенным явлением существовавшая среди народов Северного Кавказа, в частности среди ингушей, чеченцев и кумыков, практика отдачи детей — мальчиков к другому кавказскому же народу в целях изучения чужого языка. Отдавались дети шести-семи лет и оставались в чужом ауле до 14—15 лет. Такая практика существовала на Северном Кавказе вплоть до начала XX в. Обычай этот, будучи, видимо, заимствован от кавказских соседей, существовал и у русского северокавказского казачества. Возможно, что и отец Атарщикова, служивший, как мы знаем, тоже переводчиком, получил в свою очередь воспитание в горском ауле.
Такое воспитание оставляло, конечно, навсегда глубокие следы — следы влияния горского быта, горской вольности, и эти следы были, быть может, действительно одним из тех движений, которые, как он пишет, владели Атарщиковым.
К этому присоединилось еще одно обстоятельство из истории русско-горских взаимоотношений, остающееся также совершенно недостаточно исследованным, — случаи тесной дружбы русских, в частности казаков, с кавказскими горцами, — еще одна черта умонастроения Атарщикова.
Воспитание в горском ауле, приобретенные навыки горского вольного быта, позднейшее общение его с горцами, дружба Атарщикова с отдельными представителями горских народов и, наконец, его побег в горы, все это, вместе с его потаенными душевными переживаниями, — звенья одной цепи. И таким образом, оба побега Атарщикова имеют в основе одно одинаковое объяснение.
Во всяком случае, трагическое все же дело сотника Атарщикова, исключительный в истории Кавказской войны случай побега в горы русского офицера, представляет собой примечательный эпизод из истории русско-горских отношений далекого прошлого.
Источник: Косвен М. О. Этнография и история Кавказа [Текст] : Исследования и материалы / Акад. наук СССР/ М.О. Косвен. - Москва : Изд-во вост. лит., 1961. С. 254-258.
Отредактировано львович (2019-07-28 18:36:47)
