АРСЕНЬЕВ А.А. -
«Годы летят, и нас, живых свидетелей борьбы за честь и бытие Великой России, становится все меньше. Вот почему, я считаю своим долгом, не ожидая юбилейных сроков, молодежи рассказать, а старикам напомнить о совершенных российскими патриотами подвигах. Кто знает, чья очередь переступить за порог вечности? В будущем 1958 году исполнится 40 лет тяжелому, но малоизвестному походу — отступлению остатков Терского фронта на Кубань, на соединение с Добрармией. Принимая участие в самом зарождении восстания на Тереке в 1918 году, участвуя в самом восстании и находясь впоследствии при генерале Левшине, представителе Добрармии в Терской области и Дагестане, я имел возможность непосредственно воспринимать все развертывание событий. В момент восстания, политическая обстановка на Тереке сложилась, для казачества, неудачно: руководящие посты захватила и цепко за них держалась, энергичная группа социалистов, возглавляемая эс-эр-ом Бичераховым, братом генерала. Занимавшие в это время Баку, англичане дали возможность генералу создать там для них прекрасный отряд, обеспеченный всем необходимым. Крохи от его снабжения, благодаря родственным отношениям того и другого Бичераховых, перепадали и восставшим терцам, полагаю — без ведома англичан. Великодержавно мыслящие круги Терского казачества планомерно подготовляли восстание, но оно в июне месяце вспыхнуло неожиданно, стихийно и, волею судеб, все руководство им оказалось в чуждых казачеству руках, ведших его чуждыми путями, к чуждым политическим идеалам. К ноябрю 1918 года, разочарование Казаков и самоубийство последнего Командующего фронтом, героя и патриота, генерала Э. М. Мистулова послужило сигналом к прекращению борьбы: Казаки кинулись к своим хатам, а пресловутое "правительство" в Баку, под защиту англичан. На фоне общего развала и растерянности, особенно ярко выделилась спокойная, уверенная фигура Представителя Добрармии, Свиты Его Величества генерал-майора Д. Ф. Левшина. С самого начала Белой борьбы, он находился в Кисловодске, занятом большевиками, и держал связь с Белым командованием. Весной 1918 года ему пришлось покинуть Кисловодск, оставя там, среди большевиков, всю свою семью, и скрыться на берегах Терека. Одаренный большой энергией, проницательностью и организаторским талантом, он еще с самого своего появления в Кисловодске вошел в контакт с государственно-мыслящими деятелями Терека и стал маяком великодержавной идеи. Возглавившее восстание, социалистическое правительство предполагало освободить Область собственными силами, до подхода Добрармии, что позволило бы ему разговаривать с ее командованием в духе равенства и независимости. Осмотрительная политика генерала Левшина дала возможность лучшим элементам казачества сорганизоваться и, таким образом, сохранить свое лицо оставшись верным России. В первых числах августа я получил приказание от генерала Левшина остаться при нем в качестве адъютанта, таким образом я оказался в курсе всей, ведшейся им, работы. К этому времени у него были в разных местах, в том числе и в составе самого Правительства, свои наблюдатели. Позднее создан был и штаб, числом около 12 человек. Наши сношения с Добрармией осуществлялись изредка курьерами, (двое из них подпол. Амелуйг и ротм. Ломакин погибли, пробираясь в Кисловодск, один — мичман Иовлев — жив и поныне), а обычно, при помощи Правительства, получившего из Баку радиостанцию, но не имевшего нашего шифра, и потому до некоторой степени нуждавшегося в генерале. Отношение к нему было холодно-вежливым и настороженным: Правительство чувствовало рост его престижа. В середине августа, генерал, из верных источников получил предупреждение: соблюдать осторожность и нигде не показываться одному и без оружия. С этого времени я к своим обязанностям адъютанта присоединил и обязанности неотлучного телохранителя, что, как показало время, невидимому было не лишним. В конце ноября месяца я, заболев свирепствовавшей тогда "испанкой" с тяжелым осложнением, лежал в ж. дор. гостинице, в Нальчике. Сначала распространились слухи о самоубийстве Командующего фронтом, а к концу того же дня прибыл ген. Левшин со своим штабом. На другой день стали подходить отдельные части, ставя себя в распоряжение генерала. Пришел войсковой старшина К. К. Агоев, Георгиевский кавалер, пользовавшийся общею любовью, е большим числом Казаков всех родов оружия, полковник Литвинов со своей офицерской ротой, человек около 80-90, штабс-ротмистр Даутоков-Серебряков с отрядом Кабардинцев в несколько сот человек. Всего набралось около 3.000 бойцов при 11 орудиях и 1 аэроплане. Это был отбор людей, решивших биться до конца. Цель у всех была одна: влиться в ряды Добрармии, находившейся в то время в районе Екатеринодара. Среди прибывших было много больных "испанкой", едва двигавшихся, людей, были и легко раненые. Переполненный всякого рода беженцами Нальчик заволновался и закипел. К гостинице все время приходили люди справляться что решил предпринять генерал. Находясь в Нальчике, мы были прижаты к горам: с севера надвигалась красная армия, с запада грозила Минераловодская группа красных, по железным дорогам курсировали бронепоезда. На состоявшемся военном совете выяснилась полная невозможность идти к Добрармии степью, на Минераловодскую группу. Оставался единственный путь — по горам, в обход Кисловодска с юга. Ввиду поздней осени, почти зимы, горные дороги были едва ли проходимы, кроме того, во все время похода мы подставляли свой фланг под удар Минераловодской группы. Но выбора не было. По приблизительному подсчету с нами готовилось отходить около 2.000 беженцев из Нальчика и окрестностей. Первым распоряжением генерала было — собрать все, что можно из перевозочных средств. Начальником штаба он назначил явившегося в его распоряжение пехотного ген. майора Русаковского. Утро следующего дня выдалось холодное и пасмурное. Все окутывал густой туман, от одного телеграфного столба не было видно другого. Собрать удалось около 500 тачанок и подвод, и на них в первую очередь погрузили всех, кто не мог идти пешком. Вследствие невозможности улететь, аэроплан был приведен в негодность и оставлен. Поход наш, с соблюдением всех мер охранения, начался в 9 часов. По направлению Кошерокова селений (аула) вытянулась на покрытой лужами дороге длинная вереница повозок и пеших людей. Позади нее следовал арьергард. По мере удаления от Нальчика все чаще и чаще, стали долетать до нашего слуха выстрелы: это местные большевики не то выражали радость от избавления от присутствия белых, не то расправлялись с немогшими уйти и оставшимися. За Кошероковым мы почувствовали весь ужас горных дорог, арбяных, проложенных лишь двухколесными арбами. На крутых подъемах и спусках они имели вид просто широких промоин. Тачанка, на которой полулежал я, и примащивалось, сменяясь, несколько офицеров нашего штаба, шла в хвосте колонны. Начали попадаться то перевернувшаяся и брошенная походная кухня, то сломанные повозки, то павшие лошади. Это было начало, а впереди лежали еще не десятки, а сотни верст такого пути. В офицерской роте полковника Литвинова, Туркестанского стрелка и Георгиевского кавалера, едва ли не половину составляли кадеты. Некоторые из них ростом не превышали носимых ими с гордостью тяжелых пехотных винтовок. Эта рота, иногда именовавшаяся по-казачьи, — сотней, считалась надежной частью и в боях сбивала и гнала перед собой толпы красноармейцев, далеко превышавших их числом. На подъемах, в разряженном воздухе, где и здоровому взрослому, но непривычному человеку было тяжело идти, больные "испанкой" с желтыми, испитыми лицами, хватались за задки повозок и только таким образом передвигались шаг за шагом. Особенно тяжело было видеть полу-детей, кадет. Упоение ли легко достигнутой ликвидацией Терского фронта лишило красных их обычной предприимчивости, или горное бездорожье и зимняя погода, но они нас не преследовали и лишь один раз попытались со стороны Кисловодска перерезать нам путь. Наступление их было отбито Кабардинцами отряда шт. ротм. Даутокова-Серебрякова. Трудность похода состояла в преодолении подъемов и спусков и в отвратительной погоде. Герои-Терцы ухитрялись все же с нечеловеческим напряжением тащить все свои 11 орудий, в том числе тяжелые гаубицы. Все эти орудия они дотянули до Добрармии. Потекли однообразные и утомительные дни похода, в долинах по грязи, на вершинах по снегу. И все время в густом тумане. Запасов провианта конечно не было и приходилось питаться главным образом мясом, без хлеба, а часто и без соли. К счастью, баранов доставать удавалось, сена для лошадей, по пути, попадалось вдоволь. Врезался в память один из наших ночлегов. В сумерках, мы поднялись на высокое плоскогорье, густо покрытое стогами; для ночевки это было самое удобное место. Тотчас же запылали костры. Уставшие, измученные переходом, люди зарывались в душистое горное сено. Ветер и холод давали себя знать. Не ужинавши, я расстелил на сене бурку, и, закутавшись в нее по-кавказски, конвертом, заснул мгновенно. Проснулся я утром, с ощущением приятной теплоты, попробовал откинуть полу бурки — она не поддается: за ночь выпад снег и все было покрыто толстым слоем. Бивуак наш был уже в движении: куда- то вели поить коней, строились части, запрягались повозки. В авангард была назначена офицерская рота. Раздалась команда и рота, стараясь в пушистом снегу отбивать шаг, молодцевато прошла перед генералом - "нашим генералом", как его называли эти кадетики и офицеры. Он стоял навытяжку, с сосредоточенным выражением лица, держа руку у папахи, во время прохождения части, полк. Литвинов скомандовал песню и тенор-запевала начал "Бородино". В горном воздухе голоса звучали глухо и слабо. На месте ночевки роты чернели на снегу своими кадетскими шинелями девять жалких фигурок, положенные рядом. Бедные, милые мальчики-герои, жизнь свою за честь России отдавшие. Несколько человек с лопатами в руках готовилось рыть неглубокую братскую могилу. Сколько подобных безвестных могил оставили мы на местах наших следующих ночевок — кто знает? Считать их было некому. Вспоминается еще одна картина. Дня за три до конца нашего похода — высокое плоскогорье, снег по щиколотку и густой, густой туман. Вечереет и подмораживает. Черное месиво, образовавшейся от движения колонны дороги, твердеет, колеса повозок время от времени перестают вертеться. Мы кончаем особенно длинный и утомительный переход. Ночевать негде, надо во что бы то ни стало дойти до лежащего где то впереди большого, полуразрушенного и брошенного хутора: там найдется и сено, и какие то обломки для костров, найдутся и навесы, или крыши. Колонна еле-еле движется. И вот, справа и слева начинают попадаться лежащие в снегу темные фигуры упавших и не могущих подняться людей, выбившихся из сил. Поднимать и класть их некуда, повозки и так все уже перегружены. Этот переход мы кончили уже в темноте, и лишь тогда генерал мог отрядить подводы подбирать их. Всех ли удалось найти? Я ходил еще с трудом и потому не видел, что мы оставили на этом ночлеге, знаю лишь, что на рассвете тут скончалась жена моего однодивизионника ротмистра Баранова. Поход наш окончился в станице Бекешевской. Атаман полковник Беломестов принял все меры, чтобы радушно принять, разместить и накормить всех, что было не легко, так как станица сама много пострадала от красных. Это была уже земля Добрармии. Нас окружали приветливые лица и люди, носившие погоны. Особое ликование вызвало у артиллеристов появление 2-х наших тяжелых гаубиц, в тот период Добрармия в них чувствовала недостаток. На следующий день генерал Левшин со штабом двинулся на повозках в Екатеринодар, где находилось Командование. За этот поход начальники частей были представлены к производству. Штабс-ротмистр Даутоков-Серебряков, произведенный в генерал-майоры (!!!!-Л.С.), погиб под Царицыным, командуя созданной им Кабардинской дивизей. Полковник Литвинов — также генерал-майор, в 1945 году захвачен в Югославии большевиками и отвезен в СССР. Войсковой старшина, тоже генерал-майор. К. К. Агоев, ныне здравствующий Атаман Терского Войска находится в Америке. Генерал Д. Ф. Левшин скончался в эмиграции в Париже. Его самоотверженной и дальновидной политической работе Добрармия обязана тем, что, придя на Терек, она встретила там верное России Терское Казачество, а не самостоятельную Терскую Казаче-крестьянскую республику, созданную Бичераховым и его друзьями. Мало кому известно, какого напряжения и решимости стоила генералу его деятельность: окончив свое дело, он благородно остался в тени. Я далек от мысли равнять этот поход с Ледяным, но вся борьба восставшего Терского Казачества, протекавшая в ненормальных условиях недоверия Правительства к командному составу, когда им менялись Командующие фронтом и были введены выборное начало, запрещение носить погоны и пользоваться дисциплинарной властью, когда недостаток боеприпасов, находившихся в руках Правительства, заставлял иногда выдавать пехоте перед боем лишь по три патрона на винтовку, наконец — самый отход зимой по горам измученных и полуголодных людей, стремившихся лишь к продолжению борьбы с большевиками, конечно, заслуживают наименование: "Героические времена". (А.А. Арсеньев. Из героических времен. Военная быль, 1958 г., №32)

АРСЕНЬЕВ Константин Константинович, 73 лет, отставной действительный статский советник, академик, редактор политического журнала «Вестник Европы», живет в Царском Селе, по Московской улице, в доме Сутугиной. Вместе с ним живет его жена Евгения Ивановна Арсеньева, 64 лет, председательница общества «Единение», каковое общество, согласно уставу, имеет целью общение между его членами на основах православной церкви, христианской любви и содержит на ст. Плюсса, С.-Петербургско-Варшавской железной дороги приют «Семейный очаг» на 17 девочек в возрасте от 3 до 15 лет. Названные Константин Константинович и Евгения Ивановна Арсеньевы, вместе с их дочерью Марией, 20 лет, в период времени до весны 1906 г., в течение нескольких лет жили в д. N43, по набережной реки Мойки, где они снимали квартиру N 4 из 7 комнат. Еженедельно по разным дням, около 8 часов вечера, у них собиралось общество в числе до 30 человек на беседы мистического характера. Эти беседы продолжались каждый раз по три часа, но точный характер их ныне не мог быть выяснен. Как дознано, в беседах принимали участие некая графиня Игнатьева и княгиня Гагарина, по-видимому, вдова генерал-адъютанта графиня София Сергеевна Игнатьева, известная благотворительница, интересующаяся религиозными вопросами, и вдова шталмейстера княгиня Вера Федоровна Гагарина, 68 лет. Последняя большую часть года живет за границей и известна как покровительница второй общины евангельских христиан в С.-Петербурге, объединившей, так называемых, «пашковцев» и «толстовцев». В квартире Константина Константиновича Арсеньева, наездами, жили и его сыновья, есаул Терско-Кубанского полка Евгений Арсеньев и надворный советник Борис Арсеньев, дипломат, но участия в собраниях не принимали. По поступившим сведениям, подобные собрания, с участием высокопоставленных лиц, у Константина Арсеньева происходят и теперь, к выяснению характера этих собраний и участвующих на них лиц — меры приняты. Отставной действительный статский советник Константин Константинович Арсеньев выяснялся отделением по требованию директора Департамента полиции от 28 января 1892 г. за N491 ввиду сведений о том, что, находясь в Воронежской губернии, занимался чтением лекций, в которых преувеличенно в тенденциозном виде изображал бедственное положение населения, пострадавшего от неурожая. В 1904 г. он принимал участие в известном съезде земских деятелей в С.-Петербурге, поднявшем вопрос о необходимости привлечения к законодательной деятельности представителей от населения

АРСЕНЬЕВ Евгений Константинович, есаул Терско-Кубанского полка, 41 года, флигель-адъютант, полковник лейб-гвардии Уланского Ее Величества полка, живет в д. N17, по Кирочной улице, в кв. 46, занимаемой состоящим по Военному ведомству подполковником гр. Владимиром Васильевичем Адлербергом, 39 лет, братом с.-петербургского губернатора графа Александра Васильевича Адлерберга. В квартире Арсеньева и Адлерберга собраний по определенным дням не бывает. Из числа же лиц, поддерживающих с ними более частые отношения, известны офицеры того же полка: полковник князь Владимир Михайлович Андроников, ротмистр Михаил Александрович Осоргин, лейб-гвардии Конно-Гренадерского полка ротмистр Константин Николаевич Скуратов, лейб-гвардии Конной артиллерии полковник Александр Оскарович Гриппенберг и флигель-адъютант Александр Николаевич Линевич, некие ротмистр Старосельский и Линдер, бывший офицер лейб-гвардии Уланского полка.

АРСЕНЬЕВ Борис Константинович, надворный советник, дипломат, 37 лет, камергер Высочайшего Двора, статский советник, состоит первым секретарем Императорского Российского посольства в Румынии. Был в С.-Петербурге проездом с 11 по 13 ноября 1913 года и останавливался в гостинице «Астория».

АРСЕНЬЕВА Мария Константиновна, на жительстве в С.-Петербурге не значится.