Куначество дружба, подлость или корысть?
Андриан Петров
«Казаки на Линии, имеют кунаков
среди черкесов, чеченцев и других народностей,
с которыми они поддерживают
дружеские отношения в мирное время».
Иоганн Бларамберг
Содержание данной статьи сложно охарактеризовать однозначно, она историко-культурная или этнопсихологическая, поскольку здесь затронуты аспекты культуры, истории и психологии! Затронутая тема очень непростая, и на основе впервые приведенных фактов, и свидетельств, вероятно, она произведет неоднозначное впечатление на читателей знакомых с историей и культурой Кавказа.
В былые времена, на Кавказе, была традиция, укреплявшей дружбу между народами, называемая - куначество. Следует заметить, что фактического материала о кунаках с указанием имен, событий и датировкой по времени, где и в каких местах они проявили свое благородство и великодушие, крайне мало. Все разговоры на эту тему ведутся в общих чертах и только в позитивном ключе, с явным сожалением, что это часть общекавказской культуры стала достоянием истории. Предлагаю еще раз взглянуть и попытаться понять, что-же представляло из себя куначество в былые времена, и насколько оно соответствуют тем взглядам, которыми его наделяют современные авторы.
Когда заходит речь о куначестве и кунаках, как правило, речь идет исключительно в романтическом и через чур в идеализированном ключе. Кунаков-горцев авторы различных современных публикаций преподносят как некую элитарную прослойку среди многочисленных народов Кавказа. На самом деле, кунаки-горцы, которые водили дружбу с казаками-кунаками, ничем не отличались от своих соплеменников. Чем глубже изучаешь тему русско-кавказских отношений и истории Большой Кавказской войны, тем больше понимаешь суть куначества в отношении горцев и казаков. Кунаки-горцы, периодически бывая в гостях в казачьих станицах, в меньшей степени интересовались заботами и нуждами казака, и гораздо больше старались узнать о положении в станице или отдельных станичников. По сути, эти кунаки были разведчиками, которые вместе с хабаром (новостями) наводили определенные справки по интересующим их вопросам. Возвращаясь обратно в свой аул, они с удовольствием, в кругу соплеменников, подробно делились полученными новостями. Справедливости ради, в беседе со своим кунаком-казаком, они не менее охотно рассказывали о новостях своего аула или в целом, что происходило в горах. Нет сомнения, что подобная коммуникация была взаимовыгодной, но происходила она под видом дружеского общения, а не военной разведки.
Некоторые современники, жившие или служившие на Кавказе в 19 веке, оставили о своих кунаках очень точные и подробные характеристики, и тем более интересно, что все эти авторы бывали в разные годы и находились в различных его уголках. Считаю вполне уместным начать рассказ со слов Льва Николаевича Толстого, о о куначестве и его кунаке-чеченце Садо Мисербиеве (1832-1900), из аула Старый-Юрт. «Чтобы стать кунаком, т.е. другом, по обычаю нужно, во-первых, обменяться подарками и затем принять пищу в доме кунака. И тогда, по древнему народному обычаю (который сохраняется только по традиции), становятся друзьями на живот и на смерть, и о чем бы я ни попросил его — деньги, жену, его оружие, всё то, что у него есть самого драгоценного, он должен мне отдать, и, равно, я ни в чем не могу отказать ему. Садо позвал меня к себе и предложил быть кунаком. Я пошел; угостив меня по их обычаю, он предложил мне взять, что мне понравится: оружие, коня, чего бы я ни захотел. Я хотел выбрать что-нибудь менее дорогое и взял уздечку с серебряным набором; но он сказал, что сочтет это за обиду и принудил меня взять шашку, которой цена по крайней мере 100 рублей серебром". Далее граф Толстой уже характеризуют самого своего кунака, что он был за человек, и это заслуживает внимания. "Отец у Садо, человек зажиточный, но деньги у него закопаны, и он сыну не дает ни копейки. Чтобы раздобыть денег, сын выкрадывает у врага коней или коров и рискует иногда 20 раз своей жизнью, чтобы своровать вещь, не стоящую и 10 рублей, делает он это не из корысти, а из удали. Самый ловкий вор пользуется большим почетом и зовется джигит-молодец. У Садо то 1000 рублей серебром, а то ни копейки». [1]
Само слово кунак имеет много значений, и все варианты этого явления перечислить сложно. По сути, слово кунак, оно общекавказское и не принадлежит какому-либо народу, хотя имеет тюркские корни, и означает, приятель, побратим. Кунаки-горцы произносили клятву на Коране с обнаженным оружием, и после произношения клятвы менялись им. У казаков был похожий обряд побратимства, когда они между собой обменивались нательными крестами. Казак и горец куначество скрепляли подарками друг другу, как правило, чаще всего, кунаки, менялись оружием. Если кому-то из них что-то понравилось у кунака, он обязан был подарить данную вещь, а тот в свою очередь должен был отдариться чем-то равноценным.
Смысл, и значение слова «кунак» по словам князя Волконского Н.В. заключалось в следующем. «Горцы зовут кунаком того, с кем удалось им обменяться каким-нибудь более или менее значительными услугами. Горец, раз сделавшись кунаком своего единоверца, держался этих отношений, по возможности и большей частью, в течении всей своей жизни; мало того, они нередко переходили и в наследство. Если же, как бывает иногда в жизни, какое-нибудь непредвиденное обстоятельство, послужив предметом ссоры, прерывало куначество, то последнее сменялось полной ненавистью и местью, не имея в исходе никакого иного чувства. Кунак в буквальном переводе значит – приятель, покуначиться – значит сойтись, но не подружиться». [2]
«Связь кунаков была так крепка, что один из них часто платил жизнью за жизнь другого, или выкупал его, идя вместо него в кабалу. Тело убитого кунака друг обязан был доставить семье, иначе он был обязан содержать семью погибшего до замужества его дочерей и до взросления сыновей. Казаки очень ценили куначество, этот глубокий по внутреннему смыслу и благородству обычай. Он обеспечивал гостеприимство в опасных местах и много взаимных услуг, нередко совершенно неоценимых. Истинные кунаки считали своей священной обязанностью выручать своих друзей и даже их близких в самые тяжелые минуты совершенно бескорыстно, ради одной только чести и сознания долга», - писал Александр Кулебякин. [3]
К сожалению, этот изначально благородный обычай нередко становился промыслом и средством обмена хороших вещей взамен плохих, а также привычкой жить за чужой счет. Привожу один из примеров, когда кунаки-горцы обогащались за счет своих кунаков, армейских или казачьих офицеров.
«С появлением новых войск в крепости Назрань, обыкновенно, является целая толпа оборванных мальчишек, от 10 и до 23 лет, и предлагает себя в кунаки первому встречному. Отказаться от этой чести, значит заслужить презрительные насмешки этой толпы оборванцев. Все они довольно сносно говорят по-русски и народец продувной. Мой кунак Магометка при первом свидании очень любезно подошел ко мне, с парой петухов в руке и объявил, что он намерен быть моим кунаком. Я покорился моей участи и взял петухов, напоил кунака чаем, нагрузил его табаком, сахаром и другими припасами, и дружба наша расцвела.
С тех пор Магометка ни одного дня не давал мне покоя. Являясь чуть свет, и уже без петухов, он целыми днями просиживал у меня в палатке, увы, не говоря ни слова. На вопросы мои он отвечал как-то неохотно, сурово и глупо. Досадно было, что на мою долю достался такой медведь, но переменить кунака нет возможности. Видя непостоянство вашей дружбы, кто захочет стать вашим кунаком, да и разделаться с кунаком значит нажить себе отчаянного врага. Нечего делать, надо было удовольствоваться тем, что есть.
К прекрасному достоинству сурового Магометки надо было прибавить необыкновенную обжорливость, - он мог жевать, не переставая несколько столетий, пил как верблюд, курил как целая рота солдат. Запасы мои исчезали с удивительной быстротой. Если случалось, что меня не было дома, то Магометка, по праву кунака, входил в палатку, забирал всё съестное и с улыбкой истинного друга говорил мне после, что он сделал это для того, чтобы доказать, что он не забыл кунака и удостоил его своим посещением. Одним словом, это средство заменяло у него визитные карточки. Видя разрушительную сметливость моего приятеля, я должен был держаться в постоянном боевом порядке и, не иметь при себе ничего. Это не понравилось Магометке и он стал реже делать на меня опустошительные набеги. Прошла неделя, и он не являлся. Я начал думать, что между нами всё кончено, - но, увы! Кунак вновь появился со своей значительной улыбкой, и нежно сжал мою руку, - на этот раз, я был почти рад его посещению. Мне вздумалось заставить его петь.
- Кунак, ты поешь песни?
- Пою, ответил он сердито.
- Спой, что-нибудь!
- Хорошо!
Он затянул. Не знаю отчего не пользуется он в ауле славою певца, по крайней мере я, в жизни моей не слышал ничего противнее его кошачьего пения. По окончанию, он с улыбкой торжества посмотрел на меня, истерзанного совершенно.
- Что же ты пел? – спросил я.
- Что я пел? – закричал злодей, глаза его засверкали, я вздрогнул.
- Хочешь, скажу?
- Ну, говори!
- Я пел, что у меня хороший кунак, добрый кунак, всё меня ждет, лежит на ковре, чай пьёт, а я смотрю на кинжал в серебре, хороший кинжал, чистый Базалай, - кунак мне его подарит. Правда? – заключил алчный певец, обращаясь ко мне.
Я отвязал кинжал от древка палатки, и отдал его кровопийце. С тех пор, казалось, Магометка опять полюбил меня и, прощая великодушно недостаток в съестных припасах, стал являться каждый день, пел без приглашения, переводил текст песни, забирал воспетые им вещи, и возвращался в свой дом.
Страдая нервным расстройством, и предвидя свое конечное разорение, я не выдержал, и объявил алчному приятелю, что ежели он, хочет сохранить мою дружбу и уважение, то должен перестать петь, и никогда ничего не просить, потому, что мне уже нечего ему давать. Кунак выслушал мою тираду с суровым видом, плюнул в опустошенную им же палатку, - и ушел. С тех пор я его не видел, - и дал себе слово не иметь более кунаков и прекратить напрасные попытки изучать народную поэзию чеченцев». [4]
В подобном духе продолжает полковник Аполлон Игнатович Шпаковский, автор замечательных воспоминаний о своей службе на Кавказе, с массой любопытных деталей, кстати, он был женат на дочери черкесского князя Магомеда Хирписова. «Был у меня кунак, Ахмат-Султан, потомок по боковой линии грозного Чингиз-хана, он владел многими аулами, поселенными на правом берегу реки Уруп, напротив станицы Урупской. Основанием всей его дружбы был пешкеш, т.е. подарок. Как-то пришел он рано утром и застал меня еще в постели. Глаза его остановились на висевшей, на стене арабской винтовке с золотой насечкой по всему стволу. Зная хорошо, что этой вещью я дорожу не по ее достоинству и ценности, а как памятью любимого человека, он и тут не выдержал, и принялся хитрить. Заходя со всех сторон: то рассыпался в похвалах моим достоинствам, выставляя меня каким-то сказочным героем, то находил во мне источники доброты и преданности в дружбе. Как ни превозносил он мою личность и как ни хвалил винтовку, я не предложил ее в пешкеш, не угостив даже гостя, аракой и чаем, повесил винтовку на прежнее место и отправился в штаб.
Через несколько дней, он явился опять, веселый, разговорчивый и, проболтав с полчаса, позвал меня во двор взглянуть на жеребчика своего завода. Конь был действительно статный и стоил гораздо более 100 рублей. Султан опять рассыпался в похвалах, смешивая мои качества с его конем, и наоборот, и вдруг прервал речь, предложив мне прямо жеребчика в пешкеш. Поблагодарил я кунака, похвалил подарок и угостил на славу.
На следующее утро приходит снова ко мне кунак, жалуется на головную боль, говорит, что моя арака просто огонь. Я велел, однако, подать ему опять водки и рому. Он долго не соглашался пить один, зная хорошо, что, когда я выпью лишнее, всякий может обобрать меня как хочет. Ссылаясь на нездоровье и спешные дела, я наотрез отказался пить, а между тем усердно угощал кунака. Оживился мой Султан; винтовка опять явилась на сцену. Полились рекой похвалы нашей дружбе и достоинствам винтовки, и вдруг, среди самых патетических излияний, я поразил оратора словами: «А что, султан, винтовка тебе, видно, очень нравится? Что ж, для такого кунака изволь, я продам, давай деньги». Кажется, удар грома, разразившийся у ног моего кунака, не произвел бы на него такого действия, как эти слова. Ругал меня на всех знакомых ему диалектах, не исключая и русского, он выбежал вон и с тех пор ни ногой ко мне.
Прошло около года, а бывший кунак и носу ко мне не показывал. Если и был в станице и случайно встречался со мной, показывал вид, будто не замечает или не видит меня. Возвращаясь, раз ночью, прямой дорогой с Кубани, я должен был проехать через султановские аулы.
Только что я начал переправляться вброд по Урупу, как раздался выстрел. Мой конь взвился на дыбы и, отчаянно крутя головой, кинулся в сторону, так что едва не выбросил меня из седла. Пуля пробила бедному животному храп. Бросились конвойные на выстрел, долго шарили в кустах, и наконец, притащили связанного арканом горца. Это был Султан!
Думал, было, я отправить его в станицу, и пошла бы процедура суда да казачья натура взяла свое. Я велел раздеть его догола, ввалить ему без счета добрых нагаек и привязать к дереву. По нашему обычаю, оружие и шашку я отдал казакам. Как я узнал впоследствии, кунак мой оставался привязанным к дереву до полудня. Его отвязали свои и, изъеденного комарами и мошкарой, отвели домой, где, он провалялся месяц в постели. Оправясь, он убежал в горы, со страшной местью в сердце, передав мне через своего узденя, что отомстит за свой позор. Но скоро его уколотили свои же, в горах, за какую-то подлую, даже и по их понятию, проделку…». [5]
О странностях в поведении кунаков писал и офицер Дидимов К., в своих записках, датированных 15 октября 1858 года.
«Можно ручаться, что действительно чеченец-кунак, не позволит никогда меня убить или обидеть в своей сакле, или, если он имеет силу, то и в целом ауле. Но можно тут же утвердительно сказать, что это бывает решительно ни от правил гостеприимства, а непременно от обстоятельств, на которые верно рассчитывает чеченец. Имея меня у себя в доме, как кунака, он, в душе своей, считает меня верною и, если я богат, то богатою добычею. Уничтожить меня и приобрести себе все бывшее на мне и со мною, для него ничего не значит. Но, он боится сделать это потому, что почти все знают, что я его кунак и у него часто бываю, И потому, чтобы не выказать себя в этом поступке, за который он может быть наказан нашими, выжидает удобного случая. А между тем оберегает меня на каждом шагу от своих же земляков, и для спасения моего готов идти с нами на кинжалы; но и тут можно сказать, что он делает это никак не из куначества, т. е. дружбы, а прямо из-за того, чтобы, убив меня, кто-нибудь другой, не воспользовался моею собственностью, на которую он так верно и давно уже рассчитывал». [6]
Слова Дидимова, о коварстве кунаков, подтверждает и Н. Семенов, который также был хорошо знаком с нравами горцев, был многократно в их аулах и опубликовал целый ряд замечательных статей и очерков посвященным описанию быта, культуры и истории кавказских горцев. "В Чечне бывали случаи, когда хозяин, исполнив в отношении гостя все требования гостеприимства, настигал его на только что показанной ему дороге, и как человек, свободный от бремени гостеприимства, обирал его или убивал. Это показывает, что обычай гостеприимства понимаются формально, и что они только формально бывают препятствием для достижения заветной цели" [7]
Барон фон Эк на личном примере познавший, что такое куначество, пришел к выводу, что оно не столь бескорыстно, и рано или поздно за него приходиться платить. «Прием, оказанный кунаку, не есть, так сказать, зерно, не дающее плода. Завтра, через месяц или год, гостеприимный хозяин, оказавшись путником, сам пользуется в чужом ауле всеми удобствами куначества. А если ему придется попасть в место жительство своего бывшего гостя-иноземца, будь то Петербург или Москва, где угодно, он обязательно разыщет вас, заботливо осведомиться о вашем здоровье, житье-бытье и, конечно, вправе рассчитывать на полное к себе внимание с вашей стороны». [8]
В рассказе генерал-майора Кулебякина Александра Парфентьевича «Кунаки», удостоенного в 1913 году 1-й премии на конкурсе сочинений Терского общества любителей казачьей старины, красиво, живым языком описан случай, произошедший в молодости с его дедом Фроловым Власом Ефимовичем. В рассказе, говорится о помощи, оказанной раненому Власу Фролову кунаками-горцами, его отца. В первых строках обращает внимание описание имущественных отношений между кунаками и Фроловым Ефимом, человеком заслуженным, уважаемым и, судя по всему, не бедный.
«Фролов Ефим Лукьянович служил майором в Гребенском полку. Это был известный в свое время воин, старый служака, всеми уважаемый человек геройской храбрости и властного характера. Его отлично знали чеченцы, среди которых у него было немало преданных друзей, по туземному «кунаков». Эти кунаки оказывали ему множество услуг, пользуясь в свою очередь его помощью, влиянием у начальства и широким кавказским гостеприимством. Они были его верными друзьями, а когда нужно, и усердными слугами не за плату, а из-за одного только желания помочь.
По понятиям горцев оплачивать эти добровольные услуги считалось неудобным, потому что это унижало тех, кому платили. Однако, по тем-же понятиям кунак, не смевший платить своему кунаку за его услугу, как бы она ни была велика, не мог и отказать ему ни в чем, и со своей стороны, дарил из своего имущества то, что кунаку понравилось или в чем он нуждался».
Вот как описывает автор подобные эпизоды.
«Придет, бывало, к Ефиму Лукьяновичу кунак из гор. За разговором выяснится, что у него на переправе через Терек ружье утонуло. Хозяин снимает со стены одно из своих ружей и дает кунаку. Тот сначала отказывается, но в конце концов благодарит и принимает подарок.
- Эй, Ефим, какой беда: у моего брата, Эльмурзы, лошадь сдохла. Эй-ей-ей! Что будем делать? Другой такой конь нету!
Ефим едет с кунаком в свой табун, какой конь кунаку понравится, велит заарканить и дарит в знак дружбы. Но за то уж если сам Ефим к кунакам попадет, от подарков тоже не отвертится. Кунаки гордились своей дружбой и передавали ее детям, как священный завет от поколения к поколению. Таков был и Эрис-хан – сын кунака покойного отца Ефима Лукьяновича, старого войскового знаменщика Лукьяна Максимовича Фролова, испытанный друг Ефима и всей его семьи. Он жил в Брагунах - мирном затеречном ауле, что против станицы Щедринской».
В этом рассказе, идет речь, как кунаки-чеченцы приняли самое активное участие в излечении раненого сына войскового старшины, которому грозила ампутация ноги.
«Влас был ранен маленькими чеченскими пульками, одной ниже левого темени, а другой - в мякоть икры правой ноги. Пуля по голове скользнула по черепу под кожей и ее вырезали благополучно; но пуля в ноге засела глубоко, и хотя кости не тронула, но крови вышло много».
Используя рецепты народной горской медицины, лекарю Юсуфу, привезенного кунаками, удалось вылечить раненого казака. «Через 2 месяца Влас стал уже ходить на 2-х костылях. Прошел еще месяц, пуля не давалась. Тогда Юсуф сказал: - Далеко пошла; не достанешь – и стал заживлять рану. На 4-й месяц раненый обходился уже одним костылем, потом палкой и поправился, только пуля в ноге отзывалась, особенно в дурную погоду. Юсуф успокоил его, сказал, что когда она опустится еще ниже вдоль кости, то ее можно будет вырезать без особых трудностей. Через 5 месяцев Влас, слегка прихрамывая, явился к командиру полка и стал ездить верхом.
Семья радостно отпраздновала его выздоровление. Юсуф от вознаграждения отказался, заявив, что лечил по просьбе своего кунака Эрис-хана. Поэтому Ефим Лукьянович подождал, когда он уехал и послал ему вслед своего коня с седлом и пару быков, запряженных в арбу с домашними припасами. Муслиму и Бетти отправили по ружью с золотой насечкой, а Эрис-хана одарили после, когда можно было на его вопрос: - За что даришь? за сына? – ответить: - Нет, не за сына, за то, что ты мой верный друг, за то, что я люблю тебя! Кунак крепко пожал руку Ефиму Лукьяновичу и с глубоким чувством сказал: - Спасибо, Ефим! Пусть это слово наши внуки скажут!». [9]
Есть примеры, когда кунаки-горцы во время набегов, при нападениях на казаков, спасали от смерти членов семьи своих кунаков-казаков, это подтверждают устные рассказы терских казаков.
При нападении ингушей на станицу Тарская 5 июня 1918 года, кунак-ингуш, участник нападения (!), спас малолетнего сына своего кунака от неминуемой гибели. «Мать отпустила 10-летнего Павлушу на хутор Тарский к бабушке за фруктами. Павлуша с соседями пошли рано утром, по прохладе, прихватив с собой корзины для фруктов. Вдруг часа в 2 за городом послышалась канонада, разрывы бомб, пулеметная строчка. Выскочили на улицу, а нам кричат: «Ингуши бомбят казачьи станицы!». Мать сорвалась бежать на хутор, но патрули ее за городом не пропустили. А часа в 4 нашего Павлушу привез на арбе сосед наш ингуш Мирза Албаков и тихо так, с извинением, говорит: «Я сразу узнал, Абрамовна, что это ваш мальчик, и забрал его с собой». Все кинулись к Павлуше с расспросами, а он заплаканный, заикается, весь трясется, слова с языка не идут, одно мычание. Пока его отхаживали, сосед наш словно сквозь землю провалился. Дом пустой – ни арбы, ни семейства, ни пожиток.
Когда мы брата Павлушу немного отпоили, он перестал стучать зубами и, всхлипывая, рассказал: Всех оставшихся в живых станичников ингуши выволокли на улицу и погнали вместе со скотом в горы. И меня тоже. Кто сопротивлялся, всех убивали. Там так много народа лежало на улице… Ингуши отрезали мертвым женщинам уши с серьгами и пальцы с кольцами… По дороге в горы нам встретился дядя Мирза на арбе, увидел меня, сказал что-то своим и меня забрал…» [10]
Были и другие примеры помощи кунаков-горцев. Узнав о надвигающейся угрозе, они, накануне нападения пробирались в станицы и предупреждали своих кунаков о грозившей опасности, об этом также свидетельствуют устные рассказы станичников. Из воспоминаний казачки станицы Фельдмаршальская Шебловской М.М.: "На момент нападения к отцу пришел кунак-ингуш, и сказал о том, что готовится погром станицы. Мне тогда было 7 лет, помню, что отец, Шабловский Михаил Павлович (1888-1942), ночью вывел боевого коня, предмет его особой гордости, и зависти абреков, покидали в повозку добро и уехали чудом за несколько часов до нападения".
Далее привожу сразу несколько похожих эпизодов имевших отношение к нападению чеченцев на станицу Кахановскую, на рассвете 29 декабря 1917 года. "Мама рассказывала, как ее отцу Стрельцову Никифору Михайловичу (1886-1962), кунак-чеченец, помогал убегать из Кахановской станицы во время погрома в декабре 1917 года, и сопровождал его до моста через реку Терек возле станицы Червленной. Дед успел схватить только детей на подводу". В роду казаков Негодновых из станицы Кахановская, сохранилось предание, что благодаря кунаку-чеченцу, семья их предка, была предупреждена о готовящемся нападении. «Накануне разгрома станицы, ночью к прадеду Негоднову Феодосию пришел чеченец, и предупредил его готовящимся погроме. Батюшка собрал свой нехитрый скарб, детей на телегу, предупредил соседей, ударил в колокол и выехал из станицы, чем спас многих станичников». Казачка Щедринской станицы Баданкина З.И., со слов своей мамы Негодновой Лидия Федосеевны, рассказала, про нападения. «Когда чеченцы напали на станицу, жители, собрав свой скарб, поехали в сторону станицы Щедринская. Чеченцы догоняли их подводы, грабили и, если среди них не было кунаков из чеченцев, то убивали на месте. Тех, кто остался в Кахановке, вырезали на месте, где их застали, на печи, на топчане, во дворе и т.д.».
Случаев, когда кунаки-горцы участвовали в набегах, в том числе и на станицы где проживали их кунаки-казаки, в исторической литературе довольно немало. Привожу несколько таких.
14 сентября 1828 года, состоялся неравный бой линейных казаков и черкесов, под предводительством двух кунаков, темиргоевского князя Джам-Булат Айтекова и сотника Кавказского линейного казачьего полка Андрея Леонтьевича Гречишкина. В районе Песчаного Брода, в междуречье Лабы и Кубани 3 урядника и 56 казаками (39 казаков станицы Казанской и 20 казаков станицы Тифлисской) встретили 400 конных и 100 пеших черкесов. Горцами командовал, князь Джам-Булат Айтеков, кунак Гречишкина. Черкесский князь предлагал кунаку и его казакам сложить оружие в обмен на жизнь, в ответ Гречишкин заявил, что ни он, ни его казаки без боя не сдадутся. Не в добрый час встретились кунаки на поле брани. И разговор между ними случился вот такой:
— Не здесь бы нам встретиться с тобою, Андрей, — проговорил Джам-Булат.
— Не мы, а Бог устраивает встречи, — ответил Гречишкин.
— Да, но будь на моем месте другой, ни один из вас не ушел бы отсюда живым.
— Мы и теперь не уйдем, — спокойно возразил Гречишкин.
— Подумай, Андрей! Вас горсть, а у меня 500 человек. Кто может упрекнуть, если вы сдадитесь? Ты будешь не пленником, а моим кунаком; о казаках я тоже позабочусь — волос не упадет с их головы.
— Меня удивляет твое предложение, — прервал его Гречишкин. – Ты знаешь, что ни я, ни мои казаки живыми не отдадим оружия. Ты делай свое дело, а мы будем делать свое. Пусть совершится то, что предназначено каждому.
Справедливости ради стоит отметить, что Джам-Булат еще пытался спасти кунака. Он пробовал уговорить своих черкесов не ввязываться в бой, просто обойти такой маленький отряд казаков… Безнадежно, горцы уже рвались в атаку
Неравный бой продолжался более 2-х часов. Сотник Гречишкин, видя не минуемую гибель, застрелил свою лошадь, сломал шашку и, воодушевляя казаков личной храбростью, пал смертельно раненый. Половина казаков была уже перебита, оставшиеся в живых, сомкнувшись возле тела своего командира, продолжали вести бой, отчаянно защищаясь. Заметив, сильно ослабевший огонь, со стороны казаков, горцы поняли, что настал решительный момент боя, и все массой бросились в шашки, порубив все еще стоявших на ногах храбрецов. [11]
Как видим из этой славной, но трагической истории, далеко не всегда, кунак мог оказать помощь своему кунаку, который оказался в тяжелой ситуации.
Василий Александрович Потто, имея возможность наблюдать жизнь казаков и горцев, обратил внимание и на их взаимоотношения, которые охарактеризовал следующим образом. «Наружные отношения между мирными горцами и нашими казаками вообще самые дружественные, что не мешает, однако, первым быть в самых тесных отношениях с немирными своими соседями. Их аулы искони служили верным пристанищем шатающихся абреков, а потому, безусловно, доверяться горскому кунаку, вне его дома, не совсем благоразумно. Казаки знают это и в своих сношениях с кунаками не забывают осторожности». Далее генерал делает свое весьма любопытное резюме относительно поведения тех, кого казаки считали своими кунаками: «Мирные горцы устраивают дела так, что находятся под покровительством обеих сторон. Со своими единоверцами они дерутся по обязанности, страшась навлечь на себя неудовольствие Русских, а с нами - из любви к боевой жизни. Оттого милиция их, по большей части, плоха, а шайки абреков очень хороши» [12].
В подтверждение словам генерала Потто, привожу фрагмент из воспоминаний Степана Кондратенко, казака станицы Прохладная, который в 1859 году, в 14 летнем возрасте, побывал в плену у чеченцев. Этот эпизод как нельзя лучше подтверждает выше сказанное. "Заехав в лес, абреки слезли с коней и привязали их к кустам. Трое со мной расположились под большой грушей, а четвертый вскарабкался на ее макушку, нас сторожить. Тут я узнал, что их имена Джамбот, Хусейн, Магомед и Нагуй. Последнего я сразу узнал, он был из аула Тамбиева ближайшего к нашей станице, и часто бывал в доме моего дяди. Я упрекнул его в том, что он в благодарность за дядин хлеб и соль, так нехорошо поступил со мной. Ему очень не понравились мои слова. Он стал уверять, что он не тот, за кого я его принимаю, и стал бить меня, веселя этим своих товарищей ..." [13]
Далее привожу несколько историй со счастливым концом, когда благодаря кунакам-горцам, казакам удалось сохранить жизнь и благополучно вернуться домой. Данный эпизод как нельзя лучше подтверждает слова генерала Потто, приведенные выше. «Мирные горцы устраивают дела так, что находятся под покровительством обеих сторон. Со своими единоверцами они дерутся по обязанности, страшась навлечь на себя неудовольствие Русских, а с нами - из любви к боевой жизни».
Во время нападения чеченцев на казаков станицы Щедринская, 10 апреля 1836 года, в числе захваченных, была девочка-подросток по имени Дуня. Захватил ее, кунак отца. Переправившись на правый берег Терека, кунак завез ее в камыши, остановился, снял ее с коня, слез сам, и за плечи пригнул Дуню к земле. Юхлай, юхлай (ложись)! Я тебя камышом прикрою. Надо чтобы из наших никто тебя не видел. Если бы я тебя не взял, другой бы взял, а ты девка молодой, хороший, плохо тебе будет, если наши джигиты увидят. Ложись, ложись! Юхлай надо! Он насильно уложил ее, плачущую, перепуганную на сырую землю. Наломал, камышу и прикрыл:
- Лежи! А, я уеду. Скажу, что утонула. А ты молчи, пока все наши джигиты не проедут! А потом ваши казаки в погоню скакать будут, - ты и подымись! Кричи тогда, чтобы тебя услышали!… Ну, прощай, девка! Моли своего Бога за меня! Если бы я не кунак вашей семье был, плохо тебе было, наш народ ой-ой какой!…Ну, прощай! - и он ускакал.
Спустя время, послышались русские голоса. Она встала и начала звать. Казаки, ее чуть не убили, выстрелив на ее крик, но потом опознали и привезли в станицу. После, приезжая в станицу, этот кунак, видя Дуню, при встрече, на людях, виду не подавал; - Не знаю! Не я! Может, кто другой и брал тебя, только не я, другой верно! Но, однажды, наедине, он сознался, и просил никому не говорить про тот случай, чтобы свои не узнали и, не убили его. [14]
Далее привожу несколько историй со счастливым концом, когда благодаря кунакам-горцам, казакам удалось сохранить жизнь и благополучно вернуться домой.
Летом 1860 года, с тремя казаками станицы Червленная, произошел случай, когда от гибели они спаслись благодаря кунаку одного из них, который в тот момент находился среди партии абреков. В один летних из дней, Карпушкин Венедикт Михайлович собрался возить из степи сено. Вмести с ним поехали его брат Тарас и Рогожин Гавриил Лукьянович, которые в то время были еще подростками. Благополучно добравшись до стогов, казаки стали грузить арбы. Солнце уже склонилось к горизонту, когда нагруженные арбы двинулись в обратный путь. Выехав на дорогу и поднявшись на небольшой бугорок, казаки остолбенели от ужаса. Навстречу им, на противоположном бугре стояла конная партия абреков из 12 всадников. Первым пришел в себя Венедикт Михайлович и, взяв ружье в руки, приготовился достойно умереть. Абреки в это время о чем-то совещались, поглядывая на арбы. Затем, один из них, положив винтовку на сошки, стал целится в казаков. Тогда Венедикт Михайлович набравшись мужества громко закричал:
- Лучше не стреляйте, а то хуже будет, тут недалеко сотня казаков разделилась на партии, и ищет вас, а потому уходите подобру по здорову!
Эти слова очевидно подействовали на абреков, так как приготовившийся стрелять опустил ружье, и они вновь начали совещаться. В это время, перепуганные подростки попрятались за арбами, выжидая развязки, и только благодаря строгому окрику Карпушкина, они взяли винтовки в руки и встали рядом с ним. Вдруг со стороны абреков послышалась правильная русская речь.
- Венгитка, хлеба дай!
Присмотревшись внимательно, Карпушкин узнал своего хорошего кунака, ставшего знаменитым ногайским абреком Манку, который в силу каких-то обстоятельств перешел к чеченцам.
- Манка! - ответил Венедикт Михайлович. - Ты ел нашу хлеб-соль, а потому, как старый кунак, скажи своим товарищам, чтобы они не стреляли, и я принесу тебе хлеба.
Сказав это, Карпушкин в одну руку взял хлеб, в другую ружье и, приблизившись шагов на 50 к чеченцам, положил хлеб на землю. Затем, следя за чеченцами, которые живо воспользовались этим хлебом, разделив его между собой, отошел пятясь задом к своим арбам. Чеченцы действительно не тронули щедрых казаков и, сев на лошадей, отправились в степь. [15]
Очень красивый эпизод о кунаках, из истории Кавказской войны, есть и в воспоминаниях офицера Орехова И.И., он настолько яркий, что привожу его почти дословно. "Я познакомился с офицером одного из Кавказских линейных батальонов, штабс-капитаном Павлом Дементьевичем И-вым. На наших ночевках после трудных переходов, Павел Дементьевич иногда пускался в рассказы о походах на Правом и Левом флангах и о проделках горцев. Многое в этих рассказах показывало в нем большую наблюдательность и то понимание дела, которое черпается не из книг, а из опыта не всегда сладкого.
- Эти горцы чудной народ были, право! Шут их знает, какой в них характер. Иной мирный; десять лет отряды водил против своих же, награды получал от наших, а потом - глядь, такую тебе штуку выкинет, что хуже немирного. Зато, который кунаком назвался, положиться можно - не выдаст.
Вел я, знаете, раз партию поселенцев. Прикрытие было маленькое, всего один взвод, а транспорт большой. Только, знаете, эдак под вечер, подошли к балочке, как вдруг из-за кустов начали стрелять по нашим. Рассыпал я с этой стороны цепь, да и думаю себе: дело неладно, взвод не бог весть что за армия, а транспорт чуть не на полверсты растянулся. Хотел было в сторону свернуть, да из-за возов обороняться, так с бабьем управы нет: ревут как оглашенные.
А горцы, тем временем, чаще да чаще постреливают, да уже и из-за деревьев высыпать начинают, того и гляди в шашки ударят. Поехал я вдоль по цепи своей, а сам так рассчитываю, что навряд наш транспорт благополучно доберется. Вижу, выбежал из лесу конный один, машет папахой, кричит что-то, и все ко мне ближе, да ближе, и рука одна перевязанная. - Что за притча такая? - думаю.
Поехал я к нему навстречу, гляжу: кланяется, и опять на своих машет. Те стрелять перестали, наши - тоже.
Что-ж бы вы думали? - кунак старый оказался, Маметкой звали. Мы с ним в станице часто чай вместе пивали. Тогда он совсем мирный был, и по-русски хорошо болтал.
- Признал я, говорит, тебя и не велел своим стрелять, чтоб как-нибудь кунака не убили.
- Спасибо, говорю, тебе, Маметка, что помнишь старую дружбу. Как есть, настоящий ты джигит; жалко вот только, что у тебя покалечили руку-то.
- Это, говорит, все ваши длинные ружья, штуцера значит. На прошлой неделе на отряд ваш, наткнулся, так ранили.
Что ж бы вы думали? Ведь так и пропустил нас всех без драки. Спасибо ему!" [16]
Об участии кунаков-горцев в набегах, есть достаточно воспоминаний как устных, так и опубликованных. Это как раз свидетельствует о том, что куначество не было некой кастой или социальной прослойкой в среде горцев Кавказа, и кунак-горец он ничем не отличался от обычного абрека или соплеменника. Более того, после набега на станицу, он мог через некоторое время, приехать в эту же станицу к своему кунаку-казаку, и что особо удивляет, рассказать подробности совершенного набега и о своем участии в нем. «Эта история произошла в 20-х годах прошлого века. Кунаком моего прадеда Ерёмкина Семена Яковлевича был чеченец Абдул-хаджи, в последние годы жизни он жил в ауле Кень-Юрте.
Буквально в километре от станицы Ермоловская стояла электростанция, которая работала на мазуте, она обеспечивала рабочие поселки нефтяников, которые находились рядом с хутором Васильев входившей в юрт станицы Ермоловская. Однажды, чеченцы, с целью грабежа, решили сделать нападение на эту электростанцию. Рабочие узнали о намерение чеченцев, и огородили территорию колючей проволокой, пустив по ней электрический ток. И вот, чеченцы, подъехали до ограждения, некоторые схватились за проволоку, ну и соответственно, получили электрошок. Они с криками шайтан, шайтан отступили, поскольку еще не знали, что это такое.
После этого неудачного случая, обозленные чеченцы решили напасть на хутор Васильев, который находилась рядом с электростанцией. Казаки также узнали об угрозе, и огородили проволокой весь хутор, но электричества тогда у них не было. И когда ночью абреки подъехали, они увидели проволоку, и уже имея печальный опыт с таким делом, не стали рисковать, повернули назад.
После этого случая Абдул-хаджи гостил у деда Семена, они пили чихирь, и дед спросил у кунака:
– Был ли он тот день в числе абреков?
Тот, честно признался, сказал:
– Да!
Тогда дед спросил, если бы у них получилось вырезать весь хутор, и он (Ерёмкин), попался бы ему под руку, убил бы он Семена? Тот ответил:
– Да, убил бы!
– Ах, вот значит, ты какой мне кунак! воскликнул дед, и приказал Абдулу выйти на баз и поставил его возле катуха к стенке, и сказал ему:
– Молись, я тебя сейчас буду кончать!
Он начал молиться Аллаху, а Семен начал стрелять в него с карабина, но он стрелял над головой, и ноги у кунака ослабели, и он опустился на колени, Потом Семен сказал ему:
– Я не буду убивать тебя, потому, что мой кунак!
Абдул-хаджи сам нам рассказывал, как это было. Этот Абдул-хаджи, как «верный» кунак, до последнего проведывал мою бабушку (1913г.р.), дочь Семена Яковлевича».
От станицы Ассиновской до Ачхой-Мартана около 18-20 км. Казаки ездили туда на базар, торговать овощами и фруктами. Выезжали рано утром, и поздно вечером возвращались, по дороге приходилось пересекать негласную границу с горцами через речку Чемульга, которую казаки назвали Желтушку (Чемульга). Когда казаки возвращались с базара в этом месте, их частенько поджидали абреки, грабили, отбирали деньги, и то, что везли на обмен. Были случаи убийств, не только отдельных лиц, но и даже целых семей. Нападали ни на всех и не всегда, в основном на тех, кто ехал один или отставал от основной массы станичников, поскольку казаки ездили не меньше 5 подвод, как они назвали гуртом.
Вот на этой речке в 1927-1928 году, произошел случай с казаком Андреем Афанасьевичем Болотовым (1887-1975) который ехал с базара со своей дочерью Анной (1916-1997). Дорога проходила по мелкому лесу, они отстали от гурта станичников метров на 500, случалась поломка подводы. Быстро отремонтировав подводу, Болотов начал догонять своих станичников, но попал в засаду абреков. Передние подводы казаков, абреки пропустили, зная, что у них было оружие на каждой подводе. Четыре абрека выскочили из кустов, и остановили его подводу. К счастью Андрея Болотова, главарь абреков оказался его кунаком, по имени Измаил. Они сразу узнали друг друга. В годы гражданской войны, они оба служили в Красной армии, и однажды в бою, Андрей Афанасьевич спас жизнь Измаилу. Годы спустя, Измаил 1-2 раза в год приезжал в гости к своему кунаку Андрею. И вот, когда казак провожал своего кунака до реки Асса, то, он ехали немного впереди, а Измаил говорил ему: - Андрюшка, нэ эды пэрэди меня, хоть ты спас мнэ жизнь, но мне, так и хочется пристрелить тебя сзади!
О скрытом коварстве кунаков рассказывал и казак станицы Червленная, Сергеев Галактион Терентьевич (1887-1963). «Ехал я на арбе в Грозный за товаром, вернее свой товар возил и обменивал на другой. Ну, вот ко мне, по дороге на своей арбе пристроился кунак, чеченец Ахмед. Я ехал впереди, а Ахмед сзади. Едем потихоньку, и вот Ахмед говорит мне: - Галактион не езжай переди, езжай зади, моя твоя резать хочет!». Похожий случай рассказывал другой червленский станичник, Андрей Васильевич Артамонов, у которого тоже был кунак-чеченец, и однажды, когда они были в дороге вместе, чеченец шел сзади, и он говорит: – Слушай Андрей, не иди впереди меня, я могу не выдержать и зарезать тебя». Эту же тему дополняет казачка станицы Слепцовская, со слов своего деда: «Эпизод произошел на охоте, с моим дедом Колеровым Михаилом Архиповичем (1878-1974), его кунак сказал ему: - Мишка, ты, впереди меня не ходи, а то, я и - убить могу! Сын этого кунака жил 4 года в доме Колеровых, и учился в Слепцовской школе, и за эту доброту, и несмотря на это, этот кунак позволил себе такие реплики!?».
Похожих примеров, в памяти казаков сохранилось не мало. «У моего деда Михаила Федуловича Пономарева был кунак Уцманка из Старого-Юрта, он часто бывал у нас. В молодости они ходили на охоту, так он говорил деду: - Не ходи, Мишка, впереди меня, так и хочется нож всадить в спину! А сколько чихиря попили, они вмести…».
Подобные откровения со стороны кунаков-горцев иногда приводили к трагическому концу, не каждый казак мог безразлично воспринять подобные слова. В ходе личного общения с одной терской казачкой, она поделилась семейной историей как раз относящейся к этой крылатой фразе.
«Прабабушка рассказывала такую историю. Среди друзей ее отца - был чеченец – как-то раз, они возвращались откуда-то, через горный тракт. И чеченец говорит - "Ты впереди меня не иди, а то руки так и чешутся что бы тебя зарезать". Ее отец, недолго думая, поменялся с ним местами - и пока шли - зарезал первый. Мол, если уже руки зачесались. Значит - зарежит рано или поздно. Дорога которой шли - была очень опасной. Он просто скинул в ущелье тело и отпустил коня. А дружили они вроде очень долгое время». Надо заметить, что трагический исход для кунака-горца, после признания в желании убить своего кунака, были не редкость, приведенный случай, лишь один из подобных. Зная нрав и поведение горцев, казаки настоятельно рекомендовали своим детям «Даже находясь у себя дома, никогда не поворачивайся к горцу спиной!»
Казачка Рябова Ефимия Захаровна, вдова войскового старшины Рябова Парфентия, проживала в станице Щедринская. В ночь с 9 на 10 апреля 1881 года, к ней в жилище ворвались абреки, они ограбили 60-летнею казачку, и зарезали ее. Утром, когда станичники узнали об убийстве, они отправились в усадьбу Рябовых, где их взорам предстала ужасная картина. В доме все окна и двери были открыты, в комнатах страшный беспорядок, разбит большой сундук и шкатулка, находившаяся в нем, в которой, хранились деньги и столовое серебро с вензелями покойного мужа, а также дорогой бриллиантовый перстень.
Убитая женщина лежала в сенях на спине, в луже собственной крови, с открытыми глазами и сжатым кулаком правой руки, левая рука была согнута к шее, волосы на голове были в беспорядке. Главная рана была в правом боку, из которой торчали кишки, на обеих руках были отрезаны пальцы, на шее также были видны небольшие уколы кинжала. Общая сумма украденного имущества составила 800 рублей.
В ходе следствия, были установлены подозреваемые в убийстве, ими оказались чеченцы из аула Брагуны, кунаки покойного мужа, один из которых был у Ефимии Захаровны накануне убийства, без видимых на то причин. [17] Каковы были итоги расследования не удалось обнаружить, но факт, что в этой трагедии были замешаны кунаки, которым ночью, пожилая женщина открыла дверь и пускать их в дом.
Общаясь главным образом с терскими казаками и их потомками, мне удалось услышать и зафиксировать несколько любопытных моментов из дореволюционной жизни на Кавказе. На мой взгляд, эти уже бесценные воспоминания, интересны тем, что оказывается, ради безопасности своих кунаков-казаков в дальних поездках или на полевых работах, некоторые кунаки-горцы отдавали им своих малолетних детей, которые служили неким оберегом всей казачьей семьи. Из воспоминаний казачки Карабулакской станицы Феклы Изотовны Лукьянченко (1912г.р.) "У нас были кунаки, - ингуши Плиевы. Мой отец, Лукьянченко Изот Николаевич (1876-1937), рассказывал, было ему лет 6, его отце повез зерно на базар во Владикавказ, так Плиевы своего мальчонку посадили в арбу. Отец с ним в кинжалы играли всю дорогу ...но, на полпути из балки 8 бородатых ингушей выехали и сказали... лошадь распрягай, зерно сгружай... иди казак пешком домой в Карабулакскую... Но этот мальчонка Плиевский им что-то сказал, те подумали и уехали обратно ... Потом отец спросил у деда Николая, что Плиев им сказал? Дед перевел: - Этот казак, кунак рода Плиевых и если вы его ограбите или убьете, то ...дальше будет мой тейп с вами общаться! "
Примерно тоже вспоминают и казаки станицы Слепцовская: "Бабушка Анастасия Константиновна (1902-1993) рассказывала, что, когда они ехали в горы, где находились у них поля, так ее отец Константин Филиппович Шуликин (1867-1953), просили чиченов-кунаков чтобы их проводили. Так они отправляли вместо себя ребенка - мальчика, и тогда абреки их не трогали. Еще кунаки говорили, возьми мою папаху, положи рядом с собой, если наши спросят, скажи чья, и езжай свободно, но мои всегда брали мальчика».
Из всего вышесказанного, как видим, куначество и отношения между кунаками-горцами и их кунаками-казаками, далеко не всегда были позитивные и взаимовыгодные. Особо удивляет то, что кунак-горец в одной и той же ситуации, например, во время набега или грабежа, мог с одной стороны проявить милость и благородство к членам семьи своего кунака, и в то же время применять оружие против незнакомых ему людей! Судя по такому поведению, для горцев, это была нормальная ситуация, а для их соплеменников, образец для подражания! Примеры спасения девочки Дуни из Щедринов, мальчика Павлика из Тарской, а также убийство Ефимии Рябовой, вызывают с одной стороны приятное удивление, с другой недоумение!
Собирая сведения по этой теме, я обратил внимание, что казаки в слово кунак, вкладывают больше иронии, для них это слова равнозначно слову земляк, но никак не друг, или тем более побратим. Даже в недавнее советское время, в регионах Кавказа можно было услышать обращение незнакомых людей с использованием словом кунак, например, «Привет, кунак…, как дела…, и прочее». Если в регионах центральной России незнакомцы обращались друг к другу, со словом, господин, милый человек, товарищ и прочее, то на Кавказе, в форме обращения, использовали понятное для всех слово кунак. Получилось, что слово кунак и его значение, с годами трансформировалось и в большей степени утратило свой первичный смысл и значение!
Я не открою тайну, что культуру и психологию человека, помимо образования, в большей степени формирует общество, социум, в котором он находится, его менталитет, религиозные и региональные особенности. Привожу фрагмент из воспоминаний князя Ивана Гивича Амилахвари, в котором очень удачно показана психология, мораль и нравственность общества в котором проживали кунаки-горцы, что в целом характеризует и объясняет странности в поведении некоторых кунаков. Эти эпизоды относятся к боям в Чечне, 9 июня 1852 года, в междуречье реки Натхой и Фортангой, и 10 апреля 1859 года в ущелье речки Джиги. Обратите внимание на поведение «мирных» чеченцев, которые в обоих случаях, в реальном времени и полном вооружении, наблюдали за ходом боя между своими соплеменниками и русским отрядом, в ожидание, чья сторона одержит победу, чтобы потом поддержать победителя и уже совместными усилиями добить побежденного. «Проходя мимо аула Ачхой, драгуны видели во дворах множество оседланных лошадей, а жители стояли на крышах в полном вооружении и провожали нас весьма недружелюбными взглядами». Согласитесь, такое поведение выглядит более чем странным, и по сути подлым, как по отношению к своим соплеменникам, так и к тем, кому давали присягу на верность! «Проходя мимо мирных аулов, Айтемир и Гайдархан, нас пропустили беспрепятственно, но жители их стояли на кровлях сакель и были вооружены с головы до ног. ««Идите, идите», — говорили они, — но, если вы не разобьете Османа, мы вынуждены будет драться вместе с тавлинцами, и тогда никто из вас не вернется назад». [18]
В воспоминаниях полковника Генерального штаба Георгия Степановича Хутиева, есть любопытный эпизод относительно выселения, в августе 1918 года, казаков станицы Сунженская. Из этого эпизода видно, без комментариев, какова цена данного слова со стороны, не простых, а авторитетных горцев. «Совет народных комиссаров Терской области настаивал на том, чтобы казаки сдали оружие и покинули станицу, как постановил III Областной Народный съезд в Грозном. Казакам была обещана свобода перехода в назначенные им места, они могли взять с собой все движимое имущество. За недвижимое имущество, ценность которого должна была выяснить в двухнедельный срок смешанная комиссия, казаки должны были быть вознаграждены. Условия были приняты, но так как казаки опасались вероломства, они потребовали исполнения некоторых дополнительных условий, а именно: несколько мулл и представителей ингушей должны были на Коране поклясться, что обезоруженные казаки не подвергнутся нападению со стороны ингушей и не будут ограблены. Ингуши приняли и эти предложения. В условленный день 5 ингушских мулл под охраной взвода ингушей прибыли в станицу и в присутствии большого собрания казаков поклялись Кораном, что после обезоруживании личная безопасность и их имущества будут ограждены».
Казалось бы, что после клятвы ингушей на священном Коране, казаки могли чувствовать себя в полной безопасности. Но, 21 августа в станицу вошли 2 сотни ингушей, казаки начали сдавать оружие и готовиться к выходу из станицы. После занятия станицы и разоружения казаков, большевики и ингуши по списку разыскали офицеров, казаков и некоторых из них расстреляли. Тогда были убиты комендант станицы прапорщик Зимогляд Сергей Михайлович и несколько казаков. Ранены были прапорщик Кулеш и другие, одно или два убийства произвели отдельные ингуши на почве кровавой мести. В другом случае был убит казак, когда у него отбирали лошадь, а он оказывал сопротивление. Возникает логичный вопрос, а как же клятва на священной книге!?
На этом дело не закончилось, грабежи продолжились, не смотря данные клятвы и гарантии безопасности. Далее Хутиев Г.С. продолжает «23 августа казаки с семьями и обозом выступили из станицы Сунженской на Назрань и далее через станицу Вознесенскую на Моздок, колонна сопровождалась ингушской вооруженной частью. Тем не менее, были случаи, когда ингуши отбирали у казаков хороших лошадей, оставляя взамен своих кляч. В Ачалуках же и еще в одном месте ингуши этих аулов за пропуск потребовали с воза по 50 рублей, оправдываясь тем, что соглашение с казаками не они устанавливали. Деньги поневоле пришлось уплатить…». К сказанному, добавить нечего! [19]
Неудивительно, учитывая подобное поведение всего общества, разве можно говорить о его представителях (кунаках) как верных данному слову, об их чести, достоинстве, преданности, искренней дружбы! Кстати сказать, подобных эпизодов в воспоминаниях участников Кавказской войны встречается не мало, более того, они повторились в полной мере уже в 90-е годы в ходе трагических событий на территории ЧИАССР.
В целом, если дать оценку всей фактологии, приведенной в данной статье, по моему субъективному мнению, куначество для горцев по отношению к казакам было в большинстве случаев обусловлено возможной выгодой, учитывая более высокий уровень зажиточности казачества. При этом конечно же были и случаи настоящих дружеских отношений, но из единичных случаев, по моему мнению, невозможно выстроить систему.
Коллективные действия этнических групп в период исторических обострений часто нивелировали дружеские отношения, бывшие до этого в относительно стабильных периодах сосуществования, и это мы можем видеть на свежем примере массового (поголовного) исхода русских из ЧИАССР.
Выстраивание процессов сближения народов в наше время возможно не столько на мифологизированном и выдернутом из исторического контекста куначестве, сколько на развитии и внедрении в северокавказском обществе высокого уровня социальных и культурных отношений.
Источники:
1. Дневники Толстого 6 января 1852 г. Тифлис, Собрание сочинений т.18, стр. 338
2. Волконский Н.А. 1858 год в Чечне// Кавказский сборник, Том 3. 1879г.
3. Кулебякин А.П. Кунаки.//, «ЗТОЛКС» 1913г.
4. Ливенцов. М. «Из моих воспоминаний о Кавказе» газета Кавказ №45 1850г.
5. Шпаковский А. Записки старого казака// Военный сборник №7. 1870г.
6. Дидимов К. Экспедиция в Чанты-Аргунское ущелье с 1-го июля по 19-е августа 1858 года// Военный сборник №8 1859г.
7. Н. Семенов. "Терские Ведомости" №37 1881г.
8. фон Эк. «На окраине», журнал Разведчик, №204-211, 1894г.
9. Кулебякин А.П. «Кунаки» «ЗТОЛКС» 1913г.
10. Милославская. Дневник терской казачки. Живой журнал, Часть 6
11. Потто В.А. Геройская смерть Гречишкина// Исторический вестник №10. 1906
12. Потто В.А. Несколько дней на Кубани (из путевых записок, веденных на Кавказе в 1853-1856 годах) // Военный сборник, № 5. 1861г.
13. В плену (рассказ казака Кондратенко из станицы Прохладная). «Терские Ведомости» №148 1899г.
14. Кулебякин А.П. Гребеничка в плену (казачья старина)// Терские ведомости 1913г.
15. Панкратов Ф.С. Манка (из путевых заметок). "Терские Ведомости" №104 1900г.
16. И. И. Орехов По южному склону Западного Кавказа в 1865 году// Военный сборник, №11. 1869г.
17. Абрамов Н.Г. Из станицы Щедринская. "Терские Ведомости" №19 1881г.
18. Из записок князя Амилахвари// Кавказский сборник, т.26 1907г.
19. Хутиев Г.С. «Воспоминания», Терский сборник №12, г. Екатеринбург, 2024г.
Опубликована «Терский сборник» №13, г. Екатеринбург, 2025г.