Гребенские казаки

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.

Вы здесь » Гребенские казаки » культура гребенского казачества » Воспоминания о Гребенских казаках

Воспоминания о Гребенских казаках

Страница: 1

Сообщений 1 страница 2 из 2

1

  • Автор: львович
  • Модератор
  • львович
  • Зарегистрирован: 2012-06-13
  • Приглашений: 0
  • Сообщений: 16858
  • Уважение: [+262/-1]
  • Позитив: [+356/-3]
  • Провел на форуме:
    2 месяца 9 дней
  • Последний визит:
    Сегодня 16:57:49

Кавказ, 1856 г. № 78

ВОСПОМИНАНИЯ о Гребенских Казаках и Кавказской линии.

Автор не указан. Текст воспроизведен в газете Кавказ №78-79 1856 г. со ссылкой на Моск. Вед.
«Все вышеприведенные  известия   собраны мною на месте во время (1840-е годы – О.Л.) довольно долгого пребывания  между Гребенцами, из рассказов старых казаков. Известия эти не имеют, конечно, важности исторических  документов, но зато не имеют и сухости обыкновенных   материалов»
Литературное произведение интересно тем, что вышло ранее повести 1852 г. Л.Н. Толстого «Казаки», впервые опубликованной в 1863 г.

Неизмеримой степью, простирающейся   от    Дона    и    Волги   до    Каспийского    и   Черного   морей,   тянулся     некогда   обоз.   Медленно,   с   жалобным      скрипом    подвигались   телеги,   высоко   накладенные      всяким       домашним       добром;   на   многих   из   них      покачивались    домашние    птицы,   привязанные   за   ногу;     коровы    и   овцы   брели    вокруг,   пощипывая   жирную   траву;     мужчины    и   женщины   шли   вслед.   На  многих    из   числа   первых  были   цветные   кафтаны   и   высокие      шапки     стрельцов;    некоторые,    были   вооружены      пищалями    и   ружьями;   сабли   были    почти на всех.   Эти   боевые     доспехи    не   отнимали    однако же у   каравана      его     вида   домовитости    и   патриархальности;  дети   наполняли   воздух      своими      восклицаниями,      овцы   блеянием;   иногда    торжественно    и   звучно    раздавались   церковные   напевы...    Кто   могли   быть   эти    путники?    Какая   цель   их
следования?...

Без   дорог,    голою      степью, иногда      придерживаясь      течения      ручьев,  руководствуясь     положением     солнца     или   звезд,   направлением      ветра, медленно,     но     неуклонно  подвигался  с   северо-запада    на   юго-восток  описанный      нами      обоз.      Испуганные    его    приближением,    стада   стрепетов   шумно   выпархивали    из   травы    и   отлетали,   табуны   диких    коней   с    косматыми   гривами    уносились   вдаль,      дико      озираясь   на   невиданное     зрелище:     вот   все,   что   было      из      числа      живых   существ    в    этих   пустынях.      Изредка      разве,    но   дну   оврага,    где    струится    мелководный    ручей     и    где    влажность    берегов    возбуждает   растительную   силу, можно   было      заметить какое-нибудь      жилье,    спрятанное   в   зелени.   Скоро   и   эти   признаки   обитаемости      исчезли;      нигде   ни  кустика,  ни   струйки.    И   посреди   этих   печальных   пустынь, как   зловещий   призрак,   вырезывался      иногда    черный    силуэт    калмыцкого   всадника    на   тощей   лошаденке,    который    с    высоты    кургана,   как   ястреб,   караулит    добычу.

Много  дней следовали наши путники этими и теперь   еще   почти   безлюдными   степями,   днем   страдая   от    жара,   ночью   опасаясь    нападений   со   стороны    хищных  Калмыков   и   диких   зверей,   не   находя      воды,   чтоб   утолить   жажду,   ни   деревца,   чтоб   развести   огонь.   Но  вот  вдали,   на   самом   краю   горизонта,   показалась   синяя    полоса   леса,   а   над     нею      гряды      беловатых,     розовых  облаков.      Обрадовались     близости    леса   странники,       но       чудно   им   показалось,    что   замеченные    ими   облака   имеют   все   одни    и    те   же   очертания, — как     вчера,   так    и    нынче,    и  завтра   так же,    как   сегодня.    И   догадались,    наконец,      уроженцы      северных    равнин,   что   это    горы,    высокие   горы:  Кавказ. 
—   Теперь   близко!   сказали   они,    и   стали   бодрее    подвигаться.

Наконец,   перед   ними   раскинулась     лесная   чаща;   но   что   это   за   лес,   что   за   невиданные   деревья!  Дубы,    клены,   липы   в   несколько     обхватов;    по    несокрушимым    их   стволам    взбегает      хмель   и   дикий     виноградник,     перекидывается   с   одной   ветви   на   другую,       спускается       к   земле   легкими,   колеблющимися     нитями.    А   вот    исполинские   деревья,      отягощенные      огромными     орехами;     вот   другие,   которые   стройно      возносятся    к    небесам,    как   колокольни      православных     церквей.   Кусты    розанов,   жимолости    и   дикого   жасмина   наполняют    воздух    раздражающим   ароматом:   шелковистая   трава   пестреет   как   ковер   цветами,   между    которыми   не   менее    яркими   цветами   мелькает    радужный   хвост   Фазана.    Чудный    край!   Точно   будто   вся    жизнь      из      пожженных    солнцем   степей   удалилась   в   окаймляющие    их    леса.   

Скоро   послышался   шум      живой   воды,   и   в   невысоких,   но   крутых   берегах   сверкнула     быстрая,    сердитая   река.   

—    Это   Терек-река:     здесь   конец      земли     русской!     сказали    старики.   

При   этом    многие   боязливо   взглянули   вперед    и тоскливо   оглянулись.   Стали   рассуждать,    советоваться:    идти    ли   дальше,    или   основаться      здесь?     Наконец,    решились    перебраться    на   ту   сторону    Терека.   

Верстах    в   15   от   этой   реки, — иногда       несколько       ближе   подходя   к   ней,      иногда   от   нее   удаляясь,   — тянется   по   правому   ее   берегу    невысокий    горный    хребет,    или   гребень,     составляющий    водораздел      Терека    и   Сунжи.   Подошва    и   скаты      этого      хребта     богаты   лесом    и    водою;   лес    и   равнина   полны     всякого   рода   пернатой   и   четвероногой   дичью,   почва   почти   не   требует   труда   для   прокормления    человека.   

—   Здесь    и   поселимся!   сказали   путники.   Земля   здесь   вольная,   а   Россию   видеть    будем   с   порогов    наших.   

Отпрягли    телеги,     разгрузили      их,      священник    отслужил   молебен.   Топоры   застучали,     повалились    вековые   деревья,   сошник    вонзился   в   девственную    почву.   

Так    совершилось,   по   свидетельству    местного    предания,   переселение    русских  выходцев   на    Староюртовский    хребет,    или   гребень;   такова   первая    глава    истории   знаменитых    на   Кавказе   Гребенских     казаков, — племени     воинственного,   расторопного,      красивого,     оригинального     по своим   обычаям    и   положению. 

Но   когда   произошло      это      переселение?    Положительных   данных   об   этом    я   не   мог  разыскать,   да  вряд  ли   они    и  существуют.    Но   с   одной  стороны    известно,    Гребенские   казаки—раскольники,  следовательно,  переселение   их   не   могло   случиться   ранее      поверки    духовных   книг,   то   есть   ранее    1654   года,      или    даже    последовавших   затем      преследований    раскольников;    с    другой,   местное   предание    говорит,    что   они   вновь    возвратились    на    русскую     землю,   где   живут    и   теперь,    в    1723    или   24   году;   а   приняв   во   внимание,   что    горские    обычаи   сильно   внедрились      между   Гребенцами, -  на что потребно,   конечно,   не   менее   50   лет,— должно         прийти         к   заключению,   что   вышеописанное      переселение     должно     было   совершиться     приблизительно    в   семидесятых    годах    XVII    столетия.     

Около  этого   же   времени   другое   предание    определяет    начало   чеченского    племени.   

«Отцов   (т.   е.   поколений)   за   9    или   за  10,  —  говорит  оно,—с    высоких     гор      Ичкерии   переселилось    племя    Начхай (Нохчи - О.Л.)    в   долины,   орошаемые   Сунжей    и   Аргуном.  Начхай    было   тогда   мирное,  пастушеское    племя;   обычай,     адат,     заменял им   законы;   старший   родич    был    начальником,     судьей    и   первосвященником,  — и   старики,   прибавляет   предание,    жили   долго    и   были    мудры».   

Страна,    в   которую   эти    мирные      люди    пришли,   была   изобильна    всякими   дарами   природы,    и   человек   проник   тогда   в   первый      еще    раз   в   девственное    ее    уединение;   но   свидетельству   того   же,  не   раз  слышанного  мною  предания,   зайцы    и   олени   сбегались   взглянуть   на    никогда    невиданного    ими    человека.   

Кто-бы      подумал,   что    эти     патриархальные,       буколические    Начхаи   суть    предки     нынешних       Чеченцев,—       самого   сурового    племени    из   всех   воинственных    племен      Кавказа?      Обстоятельства,      историческая       судьба       произвели    эту   перемену.    Хищные   Кумыки,      около   того   же   времени     распространившиеся     от      Каспийского    моря    по   рекам    Сулаку    и   Эксой,    кочевые       Калмыки-Ногайцы,   ныне   лишенные  всякой    доблести,      Кабардинцы,    искони   воинственные,   со   всех   сторон    теснили    Начхай,    обижали   их,   грабили.   Начхай   сначала   могли,    вероятно, только   оплакивать   свои   бедствия,   но,   наконец,       принуждены   были   подумать    и   о   средствах   к      защите.       И    у    них   явились   мало   помалу   луки   со    стрелами,     кольчуги,   шашки,   кинжалы.     Тукумы        (семейства,      роды)    их   увеличивались,    и   не     могли   уже      оставаться      в    первобытной   своей   форме   самоуправления;    каждый     из    этих    тукумов,     не   разрывая   еще    связи    с   прочими,      составил   отдельное    население,   отдельный   аул,      или   деревню,    и   по   имени   одного   из   них,     аула      Чечен,  — богатого    и   недалеко   от   русской    границы  расположенного, все   племя   стало   нам   известно    под      именем       Чеченцев,   с   которым   неразлучно   понятие      о   грубой   суровости,   о   грязной    бедности       и    о   храбрости,       имеющей       что-то   зверское.                                                                   

Но   в   то   время,   когда   прибыли   на    Гребень      русские      переселенцы,    Чеченцы    находились    еще      в       первобытном   состоянии   золотой     невинности     нравов.       Русские,       хотя    по   свидетельству    предания   они     и   были      стрельцы,      родившись   в   государстве    более      или      менее      благоустроенном,    разумеется,    не   могли     принести      с    собой    воинственного    духа,   свойственного       разбойническим    племенам   Кавказа.   Общая   опасность  естественно    должна       была   сблизить    новых    соседей;      она   же      должна    была  одновременно    принудить    их      прибегнуть      к      защите оружия;   потомки     идиллических      пастухов       Ичкерии    и    выходцы мирных   равнин   русских   стали    чаще   браться   за   лук    и    стрелы    или      винтовку,       выходили    на   покос   или   пашню   вооруженные,   научились    владеть    шашкой   и   конем,   стянули   бедра     ременным      поясом,    по    горскому   обычаю,   нарядились    в   черкеску       и   косматую   папаху (*),    и   Кабардинцы  и  Кумыки скоро  перестали    презирать   их,    а   Калмыки    и   Ногайцы    стали    их      бояться.
-----
(*)   Меховая шапка, употребляемая всеми горцами. 
-----
Под   влиянием   этих    обстоятельств,      многое,    естественно,   должно   было    измениться      в      самых       основных   элементах   быта   маленькой   русской     колонии,    почти   затерянной     между      чужими      племенами;      в   самый   язык   вкралось   немало   чеченских       и  еще      более   татарских   слов:   так   кожу   они   называют       сафьяном,       ворону    каргой.   Что   же   касается      до   отношений       между       Гребенцами    и   Чеченцами,   то   они   сделались       совершенно   те    же,   как    и   все   взаимные   отношения    соседственных    между   собою    горских   племен.      Продолжая    водить   хлеб-соль,    они   не    упускали     случая       поживиться       один      насчет   другого;   похищение   вызывало     сопротивление,  насилие  требовало   отплаты;   начинались   наезды,    похищение   стад,   пленниц,      затем    родственные       связи,       и   в   то   же    время     грозные      последствия       кровомщения,       ханлы.      Это   время   было    героической      эпохою       Гребенцов;    о   нем    живо   сохранились   между      ними    предания,    и,   повторяя   их,   старые   казаки      приговаривают:      славное   было    время!   

Прошло, таким    образом,     много      лет,      с    полвека,    может   быть.   Те,    которые   пришли    на   Гребень    взрослыми   людьми,  перемерли;   бывшие   тогда     детьми       приближались   к   старости;    молодое    племя   знало    Россию      только      по   рассказам,   но   между   ним    и    ею      существовала    та    таинственная,    кровная   связь,    которую      не   прерывает    и    продолжительная   разлука.    И   вот   по   горам     пронеслась     однажды    молва,   что   Русский    Царь     идет      к       Кавказу       с   войском;   что   имя   тому   царю    Петр    Алексеевич, а   рати   его   несть     числа,   что     она   тянется      на       конях       степью   от   Астрахани,    а   пешие   люди    плывут       морем       на     кораблях;    что     Белый   Царь      хочет      добраться    до    персидского   шаха.    Встрепенулись     наши     выходцы:     русское   сердце   в   них    сказалось!

Закопошились    в   горах;    внимание   всех       навострилось,    и   новости   не   успевали   следовать    одни     за   другими.   Говорили,    что   Кумыки     осмелились было       сопротивляться    царю   и   за   это   были    строго      наказаны;       славный       их   аул   Эндери,   Андреева    деревня    по-русски,      обращен    в   пепел,    а   лихие   наездники    Сурхай       и      Дауд-бег   (Дауд-Бек?),    разбитые      на   голову,      принуждены      были   бродить   по   горам,    укрываясь   как      шакалы,    из    страха    быть   выданными     царю.      Из      земли      Кумыков      царь  Петр - Грозные очи    пошел,    говорили,      в   Дагестан,    и   сам     шамхал     тарковский     принужден      был      ему   покориться.   Дербент    пал    перед      могучим      царем,    и   персидский   шах   дрожал   уже    на      своем   золотом   престоле...     Надо      знать      страсть      кавказских  горцев    к   новостям,     чтоб      вообразить,      с       какою       жадностью   эти    известия   выслушивались    и   с     какою   быстротой    передавались!   

Потом   вдруг   заговорили,   что    Русские     возвращаются;   но   зачем?      кому   угрожает      новая      опасность?    И  вдруг зашумела весть, что Царь русский, узнав о    целебном   свойстве   горячих   Староюртовских    ключей,    пожелал   сам   испробовать   чудесное    их      могущество.     

Тогда-то,   сказывают,   узнал   он    и   о   существовании     в   неприятельском    краю   русского   населения.     Гребенцы     ударили   ему   челом;   Царь   не   прогневался      на   них   за   своевольное,   не    ими   впрочем,   а   отцами    и    дедами   совершенное   оставление   отечества    и    предложил      возвратиться    на   русскую   землю,  где    и   пожаловал   им   угодья   по    Тереку,   верст    на   60   повыше,      считая      по   течению   реки,   существовавшего   уже     Терского      казачьего      войска,   где   они   живут    и   поныне.   

Все вышеприведенные  известия   собраны мною на месте во время довольно долгого пребывания  между Гребенцами, из рассказов старых казаков. Известия эти не имеют, конечно, важности исторических  документов, но зато не имеют и сухости обыкновенных   материалов. В изустном предании, живо сохраняемом,    и   побудительные    причины,    подвигнувшие       некогда       наших   земляков   переселиться   на   чужбину,      и   затруднительность   их   положения    между      иноплеменниками,    и    происходивший    под    влиянием     обстоятельств      переворот   в   нравах    и     обычаях      выходцев.      По      этому      обращику    можно   заключать      и      о   других       подобных       явлениях,   и   если    мы   дадим   себе   труд    вглядеться    в    нынешний    их   быт,   то      воображению      нашему       яснее       представится    все   великое      явление      казачества, —  явление  совершенно   самобытное   в    нашей       истории,      важное   и   в    полной    мере    заслуживающее   участия.   Как,  в  самом  деле,   не   сочувствовать   этим      передовым      людям,   утверждающимся   на   отдаленных   украинах,     обреченным     постоянному   труду    и     опасности,      да      процветают    в    мире   прикрываемые   ими   области    общего       отечества!...       

Казак   только   что      не   родится      вооруженный       и   на   коне.   Возвращаясь   из   похода    и   слезши    с   лошади    у    своего   порога,   он      бросает      поводья      своему      сыну,      мальчишке   лет   шести,   а   грудного      ребенка,       которого       выносит   ему   хозяйка   на    встречу,     сажает      на   седло,   придерживая   его   за  пояс   рукою.   Оружия  хороший    казак    не   отдаст,  чтобы  повесить  на стену,  никому  кроме  жены,  и  конечно   его   не   надобно,   как    солдата,      заставлять   чистить      оружие:    он   не   доспит,    а   протрет    и   смажет   жиром      свою   винтовку,    не   доест   сам,    а    накормит    своего      коня.   Без    кинжала     казак   не   выйдет   за    порог;   хороший   ствол,      старинная      шашка    хранятся    в    семействах      как      драгоценности,    и   истый    казак    не  расстанется   с   ними,      в      какой   бы   крайности   он    ни    был;   чтоб   достать    настоящий      волчок (*),   он    отважится   и   на   обман   и   на   воровство,      а    иногда,    может    быть,    и   на   убийство.   Один    старик,     давно   уже    находившийся   в   отставке   и   бездетный,   предлагал   мне    купить   у   него   шашку.   Говоря   о   ней,      он       оглядывался, как   будто      боясь,      чтоб   его   не   подслушали;    потом,    заперши   двери   накрепко,      вынес      откуда-то     заветную     вещь,   молча   подал    ее   мне    и   отошел   в   сторону,    с    видимым   торжеством      улыбаясь.      Клинок    был   прекрасный   Н.   М.   (**)    и   рубил   гвоздь   как   сахар.   

-   Как   же   тебе   не   стыдно   продавать такую    шашку? -  спросил    я   казака. 
-    А   кому   ее   передать?     Детей   у   меня    нет,   да   и   близких      родных      тоже,   а   держать   такую   вещь    мне,    одинокому   старику,   не   безопасно:   я   пустил   славу,    что    сбыл ее   на   правый фланг (***),   да   все   как-то    не    верят,   все   как будто  присматривают   за   мною:   долго ли   до   греха!... 

При   этом      он      рассказал      длинную    и,   конечно,    не    очень   достоверную    историю   этой    шашки.   
----
(*) Весьма редкие клинки, на которых изображен какой-то зверь, принимаемый за волка.   
(*)   Полагают,   что   это   суть   начальные   буквы   Нenry Моnmоrency:    вещь    не   невозможная;   много   европейского   оружия  могло   в   старину   разойтись   по   Кавказу     чрез    Генуэзцев.   Только   этих   Н.   М.,   как   и  других    славных    клейм, есть    множество    поддельных.
(***)    Правый   фланг   Кавказской   Линии   на   Кубани,     левый   при   устье   Терека.
----
(Оконч. в   след.   №)

0

2

  • Автор: львович
  • Модератор
  • львович
  • Зарегистрирован: 2012-06-13
  • Приглашений: 0
  • Сообщений: 16858
  • Уважение: [+262/-1]
  • Позитив: [+356/-3]
  • Провел на форуме:
    2 месяца 9 дней
  • Последний визит:
    Сегодня 16:57:49

Кавказ, 1856 г. № 79 (Окончание.)

Живя посреди  постоянной опасности, в стороне, где и на полевые работы выходят  вооруженные,  казак приобретает необыкновенную сметливость, и чувства изощряются  у него  до невероятной степени.   Нечего и говорить,   что   он   всегда   безошибочно,   между    тысячами,   отличит   по   звуку    выстрел      горской     винтовки    от    солдатского    ружья:   направление   ветра,   положение     солнца,     состояние     атмосферы,   сломанные   ветви   в   лесу,   помятая   трава - все  для   него   указание,      примета,      признак,   из   всего   он   выводит   заключение,   делает   соображения,   почти   всегда   безошибочные.

Однажды,   во   время    постройки   Куринского      укрепления,   дали   знать,   что    по   плоскости      рыщет      небольшая      чеченская    партия,    которая    пыталась      отхватить      скот      в   одном   из   мирных   аулов.   Пока   часть      кавалерии      собиралась   пуститься   в   погоню      за   этою     партией,   все   остававшиеся    в   укреплении,    разумеется,      бросились   на   крепостную   стену.   При   заходившем      солнце     равнина     развертывалась   как   лист   бумаги:     однако же,      невзирая   на   несколько  зрительных   труб,   никто    ничего   не мог   разглядеть.     Возле    меня     стоял      старый      гребенской   есаул   и   внимательно   смотрел,    заслонив       глаза       меховою    шапкой.   
—    Вы   не   видите ли   чего-нибудь,   Синюхаев?      спросил   я.   
—   Должно   быть,   вот   они, — отвечал   он,   протягивая   руку.   
—   Как?   что?   где?    зашумело     несколько      голосов      и   несколько   труб  обратилось по  указанному  направлению.
—   Да   вы   ничего   не   увидите,   сказал,  улыбаясь,    старик,   и   ничего   нельзя   увидеть;   а   вот   замечаете  ли   в   этом   месте   как будто   туман   или   пар?
—    Да. 
—    Откуда   ж   ему   быть?   Там   нет      ни   болота,   ни   речки,   а   есть   только   сухая    балочка:      вот    по   ней-то,   должно   быть,   Татарва   и   пробирается;   да   видно   лошадей   вспарили,   так   пар   от   них     и    валит;      всмотритесь      хорошенько:   туман   этот   движется. 

Другой,   не менее  замечательный,   пример    остроумного   соображения. 

В темную    осеннюю      ночь — о   темноте      тамошних      ночей   может   иметь   понятие   только   тот,   кто    их    видел — был   заложен   в   перелеске   на   берегу     Терека     секрет   из   двух   казаков:    один      молодой,      другой      бывалый.   Казаки   лежат     на   своих   бурках,       ни   пикнут:   разумеется,   винтовки    наголо,      курки      взведены.      Вдруг   слышат   они:   сухая     ветка      хрустнула.      Казаки      толкнули   друг   друга   локтем,   и  старший сделал    своему   товарищу   знак,   чтоб    не   стрелял,    но   оба   навели   стволы   по   направлению   шороха.    Несколько      минут      все   было   тихо;   потом   опять   в   том    же      направлении      хрустнуло. Тогда   старший   казак  выстрелил,   и   поутру   в   направлении   этого   выстрела   были    замечены    кровь    и  следы   человеческих    ног!   

В   этом   случае   не   столько    замечательна      верность      выстрела,   направленного   по   слуху,   сколько    соображение    старшего   казака.   Услышав   первый    раз     шорох,   он   соображал   так:   сухая   ветка   может   и сама   сломаться, ее   может   сломать   зверь   и,   наконец,  может      ее   сломать   человек,   то есть    Чеченец.    Когда      шум      мгновенно   умолк,   он   сообразил,   что   зверь     это   быть   не   может,   потому    что     он      не   испугался  бы   шороха,    а    продолжал бы   ломить   но   сучьям:     или    ветка    хрустнула    сама,   или   на   нее   наступил    человек,     который      мгновенно   примолк,   опасаясь   засады,  но  если  это  был   человек,  который   ступал   на   изменившую   ему ветку,   то  он  должен   будет   обнаружиться,   когда   решится,     наконец,     снять   неудачно   ступившую   ногу,      и  тогда ....   тогда    грянул,   как   я  сказал,   безошибочный   выстрел  казака …  Надо    признаться,    что   более      изощренных      чувств   и   более   остроумных    соображений      не     представляют    и    Могикане   в   романах    Купера!   

Зато   казаку   ничего   не    стоит    отправиться      с   какой-нибудь     летучкою (*)    верст   за   30,    за   50   или   за   100   по   неприятельской    земле,      по   Затеречью.
----   
(*)   Экстренный   конверт.
---- 
Он      идет   тихо,   сберегая   коня,   и   зорко      посматривает    во    все   стороны;    въезжая      в     перелесок,      спускаясь    в    балку,   он   собирает   поводья    и     вынимает      винтовку      из   чехла.   Если   показалось    два,   три      неприятеля,      он      соображает:   есть ли   возможность   уйти;   если  нет,   приготовляется   к   бою:   взводит    курок      и      продолжает      ехать,   сберегая   выстрел.    Горцы   не   всегда      решатся      выпустить   пулю   на   авось,   особенно,   если      их      только      двое,   и   тогда   случается,   что   казак      и     горцы      едут      несколько   верст   в   виду   друг   друга,   не спуская  глаз  один   с   другого   и   не   решаясь   выпустить    первую   пулю;   если   же   хищники,   дав   выстрел,   кидаются   на   казака,   он   соскакивает   с   лошади     и,    коли     можно,     то прячется   за   нее,   коли   нет - просто   приседает   к  земле   и  только   поводит   винтовкой   против   нападающих;   зная,   что   казак,   у    которого      одна      только      пуля      в      стволе,   не   выпустит   ее   на   ветер,     Горцы      редко   отваживаются   кинуться    на   готового    таким      образом   к   бою  человека,   а   потому   подобные    встречи  оканчиваются  по   большей   части   бранью,   джигитовкой,   но   редко      выпущенной   пулей.

Не   только   казаки,   их      женщины      могут      служить      примером   присутствия   духа   в   опасности:    два  Чеченца  наскакали    на   бабу,    возвращавшуюся     с      возом      сена      в   станицу;   у   нее   были,   из   оружия,    одни грабли.   Ни   мало   не   потерявшись,   она     наклоняет   эти    грабли    как    ружье,   прицеливается,   и   Чеченцы   отскакиваюсь,     провожают   ее   с   ругательствами    издали,    опять   кидаются,   и   снова    обманутые      воинственным      наклоном      граблей,      снова   рассыпаются.   Так      провожали      двое      Чеченцев      одну   бабу   в   течение   нескольких   верст,      пока,   наконец,   не    выехали    к   ней      на   выручку      из      станицы.      При   такой   смышлености    и     отважности   казаков,   казалось бы,  линия   должна  быть  вполне   безопасною. К  сожалению,  этого пока  еще   нельзя сказать.  Горцы  не менее   казаков   смышлены   и  предприимчивы;    да   и  огромное   пространство,   занимаемое   линией    от    Каспийского   моря   до   Черного (**),  не   дает   возможности    повсюду    с   желаемым   успехом   ее   оберегать.    Надо прибавить,  впрочем,  что  с  утверждением   нашего   владычества   у  самого  подножия   гор,   с   устроением   укреплений    далеко   впереди   линии,   она,   разумеется,   сделалась   несравненно    безопаснее,   хотя   и   не   вовсе   безопасной      от      разбойничьих      партий.
----
(**)  Если   включить  сюда   Черноморию;  Земля     Черноморских     Казаков,     лежащая   по  низовью   Кубани,   в  отношении   административном    не  составляет  части   собственно   Кавказской  Линии,  но  находится  с   нею  совершенно в  одинаковых  обстоятельствах   по  отношениям своим   с   Закубанскими горцами.
----
В   общих   чертах   оборонительная      система      наша,      называемая   линией,     состоит   в   следующем:   по   берегу   Терека    и   Кубани    поселены    казаки,    подразделенные    на   полки   и    живущие    большими     селениями,     называемыми   станицами.    Станицы   эти   обнесены    валом,    утыканным   колючкой,   и   рвом:   этого   в большей  части  случаев   достаточно,   чтоб   предохранить     их   от   нападений;   и  точно,   редко   бывало,   чтоб    Горцы     отваживались   против   казачьих   станиц,   и  то      разве      когда      казаки   бывали   в   походе,   а   дома   оставались   старики  да  женщины.   Но   как   станицы   расположены   одна  от  другой   верстах   в   15—20,   то   между   ними,   в   4   или   5   верстах   один   от   другого,    находится      пикеты,   т.   е.   маленькие   редуты   с   мазанкой    внутри    для     небольшого     числа   казаков    и  их   лошадей,   да   с   вышкою   для   часового.   Наконец,   в   промежутках      между     пикетами,     закладывают,   если   требует   того   надобность,     секреты.

Это    и  есть   собственно   линия.   Впереди   ее,   но   рекам   Лабе    и  Сунже,   в   сороковых   годах   устроены    новые    линии,    и   кроме  того,   на   всем   пространстве   между   северными   предгорьями    и   течением   Терека    и    Кубани   расположены   в   приличных   местах   укрепления. 

Как   только   неприятельская   партия    замечена,   о   появлении   ее   дается   знать   повсеместно   сигнальными    выстрелами    или   маяками.   Тогда   войска   близлежащих    укреплений   спешат   или   вдогонку   за   партией,   или   наперерез   ее   отступления.    Должно    признаться,      однако ж,      что   не   всегда   удается   нам   застукать       Горцев,    и  что  они   очень   часто   успевают     или    ускользнуть      промеж      сбегающихся   с   разных    сторон      батальонов,      либо      обмануть   их   ложными   движениями.     Кажется,     полезно     было   бы   в  разных   удобных      пунктах,       независимо от   укреплений,   как   места    расположения     подвижных     резервов   (colonnes mobiles),  устроить сигнальные  башни,  с   которых   было   бы   можно   следить    за   всеми    движениями   неприятеля   и  сообщать   о   них    войскам.

Скажем   несколько   слов   и   об    администрации     казачьих   полков.   Полки    в   соединении      между      собою      составляют   бригады    и  дивизии,   подчиненные     наказному     атаману   и   начальнику   войск,   на  линии  расположенных;  самые   же   полки   делятся,    в    строевом    отношении,     на     сотни,   а   в    хозяйственном     и     административном     на     станицы,   управляемые   станичными   начальниками,  из   казачьих   офицеров,   по   назначению   начальства.  В  руках  станичных   начальников   и  полковых   командиров   сосредоточивается   управление:   они   делают   наряды   на  службу,   зачисляют   малолетков,      увольняют      стариков,      определяют   в   мелкие   должности,   повышают,   а   в  известной   сфере   чинят   суд   и  расправу;   но    так     как     поземельная   собственность   есть   принадлежность  не  лиц,  а   станиц   и   полка,   то   распределение    ее    между     семействами    и   вообще   важнейшие   хозяйственные   меры,    касающиеся   общего   интереса,   определяются   на   миру,   по  старинному   русскому   обычаю.    Впрочем,   казаки   в     сущности   могут   себя   считать   полными   собственниками   выделенных   им   земель,   потому   что    передвижение      собственности   бывает   редко,    благодаря    обширности     владеемых   земель.

Произведение почвы и рыбные  ловли  доставляют  весьма  достаточные   средства    существования    казакам,    которые    могли бы   быть   и   гораздо   еще   богаче,   если бы,   с   одной   стороны,   частые,   долговременные   отлучки  казаков по службе   не   отнимали   у   полевых  работ  множества  рук,  а  с   другой,   если бы    существовали    поощрения и руководствующие   примеры   в   отношении промыслов.      От этого   выходит,   что,  невзирая   на    прекрасные     местные     условия,   казаки   не   умеют    делать    порядочного    вина   и   производят   (в   иных   полках   в   большом     изобилии)     дрянной   чихирь;      рогатый   скот,   не   смотря  на  обширные  степи,   мелок;   даже   нет   у   них     порядочной      породы      лошадей,   так   что   хороший   казак   покупает   себе  коня  в   Кабарде,   где   сохранилась   старинная  порода  бодрых,  крепких,   неутомимых   лошадей;   а   кажется,    как   бы   нетрудно   усвоить   ее   на   линии!

Промышленности      между   казаками,   можно   сказать,   не   существует   вовсе;   самонужнейшие    вещи,   как то:   кожи   для   обуви,   сукно   для   черкесок,   бурки,   оружие,  — все у них   покупное.   Конечно,   главное    назначение    казака — боевая   служба,   но   казачки    могли  бы   заниматься  тканьем  сукна,   тесьмы    и   вообще   некоторыми  производствами   из   местных   произведений,   с    целью   удовлетворения     местным   же   потребностям.   Распространение     скотоводства,     овцеводства,    фабрикация   простого   сукна,   выделка    кож    усиление   виноделия,   хлебопашества,    наконец,    и  курение простого   вина   могли   бы   произнести     великую    пользу   на   линии   и   на   северной   стороне   Кавказа  вообще;  Провиантская   Комиссариатская   Ставропольская     Комиссия     могла     бы   делать  на   месте,  но   крайней   мере,   часть   своих   запасов,   да   и   Горцы,   сначала   мирные,   а   потом   и   непокорные,   мало-помалу   подверглись   бы    некоторого    рода    промышленной   от   нас   зависимости.   Знаю,   что  капиталы  казаков   слишком   малы,   и     промышленные      предприятия      совершенно   для   них   чужды:   пусть  бы  они  ограничились сначала   усилением   продуктов,   производимых    почвой,    и  улучшением   их,   на   что   нет   надобности  затрачивать  капиталы,   и   этого,    конечно,    можно   достигнуть   поощрением,   примером,    распространением     потребных    сведений;   для   фабричного   же   производства,      при      верном      сбыте   и   при   отсутствии    всякого  соперничества,  вероятно,  не   замедлили   бы   явиться   охотники. 

В   современных   обществах   образование   идет,   можно  сказать,   в   уровень   с   промышленностью,   а    потому    после   сказанного   выше   не   трудно   угадать,   что    просвещение   между   казаками   находится    на   весьма  незначительной   степени.   Грамотных   между    ними   немного,   а   если   кто   и  умеет   читать   и   писать,   то   выучился   этому   случайно,   в   сношениях   с   квартирующими   офицерами   или   во   время   долговременных    командировок    в    Тифлисе, Ставрополе    и  т.   п.  Здесь,   будучи   изъяты     из    невежественной   среды,   они   выказывают    и   большое      желание      научиться    и   прекрасные   способности;   в    совершенных летах   они   весьма   легко   и  скоро    выучиваются  грамоте.  Но  замечательно,   что,  возвратись   домой,     они — особенно     Гребенцы, — спешат  стереть  с  себя   приобретенный  лоск,  сбросить   приобретенные    понятия. 

Последнему   явлению,  вероятно, заключается    причина  в  том,   что  Гребенцы —раскольники,    то   есть   люди,   у   которых   ненависть   к   новизне   в   делах   верования  проникла   и   в   сферу   гражданскую.   В   самом деле,   у  них  обычай   и   «закон»    одно   и   то же,   и    неисполнение   того   и  другого   одинаково   «грех»:    свистать  в  комнате, бросать   хлеб,   все   это   «грех»,   не   говоря   уже   о  курении  табака   или   бритье   подбородков,   что  считается   грехом   смертным.   Эта-то   нераздельность   понятия      об      общественном   обычае и   духовном   законе   делает  Гребенцов,   как    и   вообще   раскольников,   людьми   необыкновенно   упорными   против   прогресса.   Но,  конечно,  здравые  начала,   наконец,   восторжествуют   по   мере    исчезновения    стариков   и,   особенно   старух,   никогда   или  очень  давно не   выходивших   из   пропитанной   предрассудками этой  сферы.

Из   этого   можно бы   прийти   к   заключению,   что  Гребенцы   нас,   «Никонианцев»,   очень   не  любят.  Ни  мало.  Это   правда,   что   старики    и  старухи   ни  за что   не станут   есть   из   посудины,   которую    мы   употребляем,    но   из   своей   чапурки       охотно   пьют   предлагаемый   им  чихирь,  а   молодые   казачки   не    отказываются    от     сближения    с    нами.   О  делах   религиозных   только   они   не   любят   с   нами   говорить,   однако же   это   мне    удавалось;   мне   было   даже   дозволено   ходить   в   их   молельню:   правда,   что   я   приобрел   это   преимущество,   отпустив   бороду   и   отказавшись   в   течение   целой   зимы   от   трубки    и  чаю.

И    так   мне   случалось    беседовать   о   догматах    старообрядчества;   но   признаюсь   откровенно,   я   ничего      не      извлек   из этих   бесед.   К      убеждениям      простого здравого   смысла   они   глухи,   и   на   выводы    рассудка     отвечают   цитатами   из   своих     «книг»;   но   что   это   за   книги,   кем   они   писаны,   когда?    —    все   это    для   меня   осталось   покрыто   мраком   неизвестности.     И   надо   прибавить,   что   у   них   имеются   не   только   духовные,   но   и   исторические,  какие-то   таинственные,  неизведанные  книги:  по   крайней   мере,   мне   случалось    слышать      от      одного      старика   такие   необыкновенный   вещи   о   начале   России,    о    Петре   Великом,   о    временах,  ближайших  к  нашему,  которые,   конечно,   не   забирались     ни   в    одну   здоровую  голову,   и,   однако же,   в   подтверждение   этих    нелепостей    мне   цитировались   целые   страницы   каких-то  неведомых   сочинений.   «Прочитай,   коли   не   знаешь,   возражали   мне:   это   в   «книгах»    написано!» 

Несколько   выше   я  сказал   о   ласковости   и   доступности   молодых     гребенских   казачек.    Да    не   подумает   читатель,   что   между   ними   гнездится     грязный     разврат:     это   было   бы   совершенно   несправедливо;    строгий    моралист   может,   пожалуй,   обвинить    их    в    свободности и  легкости    нравов,   но   не   больше. 

И надо признаться,   что если   где-нибудь  позволительно,  и  до   некоторой   степени,   отступление   от    строгой    морали,    то   это   в   Гребенском   полку:   и   женщины,   и    мужчины    там   прекрасны;   сохранив   развитость  форм,  свойственную   северным   народам,   Гребенцы   обоих    полов,   в   сношениях   с   горскими   племенами,    приобрели    матово-смуглый   цвет   кожи,   темные   глаза   и   волосы,   и  продолговатые   черты   лица,    свойственные      южным      странам.      По   ловкой,   развязной   своей   походке,   по    узкой   своей  талии,   по   своему   воинственному   виду,  гребенской  казак  не   уступает   благороднейшему   горскому    племени,    Кабардинцам,    и   при   этом   видно,   что    он     происходит     от   крови   северных   богатырей.      Что    же    касается   до   женщин,   то   я   могу   пожалеть   только   об    одном,   что   кисть   русских    художников    не    передала    в     область искусства   этот   столько   же  правильный,   сколько    и  прекрасный   тип.

Но   довольно:   разговорившись   о    Гребенцах,     о   их боевой,   удалой   жизни,   я  боюсь    заговориться.      Прощай,     славное,   красивое,   бойкое  племя!
(Моск.       Вед.)

0

Страница: 1

Вы здесь » Гребенские казаки » культура гребенского казачества » Воспоминания о Гребенских казаках

Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно