былевой эпос на Тереке

Русский былевой эпос на Тереке
     М. Карпинский
     
     
     Собирая материалы для характеристики великорусских говоров Терской области, я, между разными печатными изданиями, посвященными изучению этого края, натолкнулся на довольно интересную книгу Ф. Панкратова, вышедшую в 1895 г. во Владикавказе под следующим заглавием: “Гребенцы в песнях. Сборник старинных, бытовых, любовных, обрядовых и скоморошных песен гребенских казаков с кратким очерком Гребенского войска и примечаниями”. Интересно для меня она оказалась в двух отношениях: во-первых, в ней кое где уцелели особенности говора гребенских казаков, а во-вторых, в ней я нашел несколько песен, отнесенных собирателем к разряду исторических, в которых, при всем их былинном складе, упоминаются и имена наших былинных богатырей: Ильи Муровича (Муромца), Алеши Поповича, Добрыни Никитича, Дюка Степановича; не говорю уже о песнях, сохранившихся от эпохи Иоанна Грозного и позднейших времен. Правда, уже в книге И. Попко: “Терские казаки с стародавних времен. Спб. 1880 г.”, я нашел коротенькую былину, в которой упоминается и гор. Киев и славный князь Владимир* [Былина эта была перепечатана А. Ржевусским в его книге: “Терцы. Сборник исторических, бытовых и географическо-статистических сведений о Терском казачьем войске. Владикавказ. 1888 г. (стр. 261)”, а также акад. Н. Тихонравовым и проф. В. Миллером в изданной под их редакцией книге: “Русския былины старой и новой записи. Москва. 1894 г. (стр. 126-127)”; в последнем издании перепечатаны также из Сборника мат. И указанные нами ниже былины (стр. 271-273, 280-281). Вып. XXII.], кроме того, и в “Сборнике материалов для описания местностей и племен Кавказа (выпуск XV, стр. 203-205)”, есть три варианта былины об Илье Муромце, записанные в станицах: Наурской, Слепцовской и Ищерской, а также вариант былины об “Алешеньке Догрубнике” (ibid., стр. 274-275); тем не менее, “Сборник” Ф. Панкратова оказался в отношении былинного материала более полным, чем указанные источники. Это обстоятельство объясняется, по моему мнению, тем, что он записывал песни гребенских казаков, древнейших русских поселенцев на Северном Кавказе.
     
     Желая ознакомиться на месте с особенностями говора гребенских казаков, а также проверить существование у них былевого эпоса, я в первых числах августа этого года предпринял поездку на Терек, предполагая побывать в следующих коренных станицах гребенцов: в ст. Червленной, Шадринской (Щедринской), Старо- и Ново-Гладковских и, наконец, в станице Кордюковской. К сожалению, осуществить вполне свои намерения мне не удалось, и я только пять суток прожил в станице Червленной. Время, которое я выбрал для своей поездки, оказалось не вполне удобным для осуществления намеченной мною цели, так как огромное большинство населения находилось на работах в садах и в поле, а остававшиеся дома старухи были всецело поглащены исполнением разных домашних работ, производимых в другое время более молодыми членами семьи. Кроме того, как человеку, знакомому с краем только по печатным материалам, мне приходилось прежде, чем приступить к записи старинных песен, ориентироваться несколько среди населения и отыскать таких лиц, которые могли бы доставить мне интересующие меня сведения* [Не могу в данном случае не высказать своей искренней признательности заведывающему станичной школой в Червленной, Т.Т. Рогожину, оказавшему мне в этом отношении большую услугу.]. Тем не менее, при всех неблагоприятных условиях мне удалось добыть некоторое количество материала (преимущественно от двух старух: Е. Багдашкиной и В. Курносовой); часть его я помещаю в данной статье.
     
     Так как я собирал данные для говора гребенских казаков, то и былины (гребенцы называют их “старинными песнями” или “старинками” я записывал сообразно местному произношению, а потому и предлагаю их в точной записи)* [Характеристику говора гребенцов предпологаю сделать в другой статье. Нельзя не пожалеть при этом, что напечатанные до последнего времени произведения народного творчества великороссов Терской области почти ничего не дают для характеристики говоров. Сравн. мнение проф. А.И. Соболевского, высказанное им в его “Очерке русской диалектологии”. (“Живая Старина”, вып. I )].
     
     Из записанных мною четырех былин две говорят об Илье Муровиче (Муромце), одна о Дюке Степановиче и одна о Ставре, но не о Годиновиче, как именуется этот богатырь в сборниках Киреевского, Рыбникова, Гильфердинга, акад. Н. Тихонравова и проф. В. Миллера, а о Ставре Лавре Тимофеевиче.
     
     Первая из них говорит о встрече Ильи Муромца с разбойниками. Вот она:
     
     
     
     Ни ва даличи была, ва даличи,
     Ва далечиньки была, ва чистам поли,
     Тут пралеживала дарожинька,
     Ана ни широкая, чуть прабойная.
     Нихто па ней ни прахаживал,
     Нихто па ней ни праежживал,
     Тут прашол па ней старинушка,
     Старой казак Илья Муравич.
     На старинушки была шубёначка
     Худым та худа, фся излотана.
     На правая полачка ва питсот рублей,
     А левая ва фсю тысичу.
     А на фсей ефтай шубёначки сметы нету.
     Стричаюца старинушки да два ахотничка,
     Два ахотничка да два разбойничка;
     Хатят ани старинушку зарезати,
     Хатят ани са старинушки ефту шубёнку снять.
     На ту пору старинушка пристарожился,
     Пристарожился да натягивал свой тугой лук,
     Налаживал сваю калёную стрилу;
     Пущал он ефту стрилу ва ахотничкаф,
     Ва ахотничкаф, ва разбойничкаф.
     Ни папал он ва ахотничкаф,
     А папал он ва сырой дуп;
     Раскалол он сырой дуп на двинадцать штук.
     На ту пору ахотнички пирпужалися,
     Пирпужалися и врось разбижалися.
     
     
     
     
     Что касается до этой былины, то она является, кажется, наиболее распространенной в Терской области, по крайней мере три варианта ее записаны в станицах: Наурской, Слепцовской и Ищерской (Сборник материалов. Вып. XV, стр. 203-205). Как в основных чертах, так и в подробностях она сходна с былевыми песнями Киреевского о том же богатыре (Вып. I, стр. 15-27). На Тереке она занесена, вероятно, с Волги. “Встреча Ильи с разбойниками, происходящая по некоторым версиям при первом выезде Ильи в Киев”, говорит проф. Вс. Миллер, “составляет нередко содержание отдельной небольшой песни, которая, войдя в репертуар песен разбойничьих и казацких, распространилась далеко по Волге, Яику и Тереку”* [Проф. Вс. Миллер. Географическое распространение былин. Журн. Мин. Нар. Пр. за 1894, май, стр. 69.].
     
     Вторая былина говорит об Илье Муромце на “Чирвёном корабле”.
     
     
     
     Как ни по морю была синиму,
     Па синиму па Хвалынскаму,
     Тут васплавливал чирвён карап.
     Ровна трицать таму лет
     Да нигде ефтат карабличек ни стаивал,
     Он к крутыим бирижочкам ни причаливал,
     Он желтыих та писачкаф на глаза их ни видал.
     Харашо та ефтат карап изукрашин,
     Златам-серибрам он изукованный,
     Мелким земчугам ефтат карап изусеянный.
     На карабличке сидит Илья Муравич душа,
     Фсем карабличкам заведуит Алёшинька, сын попов;
     На нём сининький кафтан на распашичку,
     Фсё са пугвушками, са злачоными.
     А на кажна пугвушка – руп сирибра,
     А на кажнай пугвушки па лютаму звирью.
     Jиво пугафки злачоныjи ани разгарелися,
     А лютыjи звери разбижалися.
     
     
     
     
     Эта былина вполне напоминает собою былину об Илье Муромце на Соколе-корабле (см. Киреевский. Вып. I, стр. 22-23). “Песня об Илье на Соколе-корабле, записанная в губернии Саратовской, на Урале и в Сибири”, говорит проф. Вс. Миллер, “также продукт творчества волжских разбойников. Имя Ильи внесено в нее лишь в некоторых версиях, как в других – имя Стеньки Разина”* [Журн. Мин. Нар. Пр. за 1894 г., май, стр. 69-70]. В этом отношении былина, записанная Ф. Панкратовым (Гребенцы в песнях, стр. 21), более полная и законченная, чем записанная мною, представляет ту особенность, что в ней упоминается обе личности, при чем Стенька Разин является на Соколе-корабле атаманом, а Илья Муромец – есаулом.
     
     Если приведенные мною былины об Илье Муромце отмечены были уже раньше собирателями произведений народного творчества в Терской области, то былина о Дюке Степановиче впервые только попала в “Сборник” Ф. Панкратова. Записанная мною былина об этом богатыре совпадает почти во всех подробностях с записанной последним. Обе они представляют собою вариант былины об этом богатыре, записанной П. Киреевским на Урале (Песни Вып. III, стр. 100-101). Другой вариант этой былины, записанный там-же, напечатан в издании акад. Н. Тихонравова и проф. Вс. Миллера (Русские былины старой и новой записи, стр. 188). В Червленной эта былина поется так:
     
     
     
     Из сила была из сёлачка,
     Из сила была Карачаива,
     Из уезда была княжицкава,
     Княжицкава маладецкава.
     Ни сизой арёл там вылётывал,
     Ни сизой кречит там выпорхивал,
     Добрый моладец там выежживал,
     Добрый моладец Дюк Стипанавич,
     Дюк Стипанавич, сын Иванавич.
     Пад ним добрый конь, ровна лютый зверь,
     Да купцом капыта, шея колисам,
     Да и грива фся ана налива.
     Пат капытами фсё змеи сапят,
     Змеи лютыjи, двухгаловыjи.
     На нём лук-сайдак, ровна жар, гарит,
     Ва камчах jиво ровна трицать стрел,
     Ишшо три стрилы.
     На кажна стрелачка ва питсот рублей,
     А уш трём стрилам цины нету-ка,
     И ни сказана, ни объявлина:
     У них ушички падзлачоныjи,
     У них перушки фсё арловыjи,
     Арла сизава, сизакрылава.
     Уш он днём стрилял, ночью собирал.
     Да тут ехали купцы тарговыjи,
     Сабирали перушки арловыjи,
     Арла сизава, сизакрылава.
     
     
     
     
     Наиболее интересной из записанных мною былин, на мой взгляд, является былина о Ставре, но не Годиновиче, как я уже упомянул выше, а о Ставре-Лавре Тимофеевиче.
     
     
     
     Ни ва матушки была ва Расеюшки,
     Ва Расеюшки была, в каминной Маскве,
     Што у ласкава у князя у Владимира,
     У солнушки, у сына Сниславича,
     Там сидела пир-биседушка пачотная,
     Што чесная, хвальная, больна радашная.
     Ани пьют та гуляют, праклаждаюца,
     Да мижду сабой баяри выхваляюца:
     Сильный хвалица сваей силаю,
     А багатый хвалица багачитствам,
     А убогий Божей миластью.
     Адин из них ни хвалица,
     Ни хвалица Ставёр, улыбаица.
     И вазговарил Ставёр такавыjи слависа:
     “Ах, вы, вояси, князья бояри,
     Сильныjи магучиjи вы богатыри!
     Да нашли вы чем, баяри, выхвалятися,
     Да нашли вы чем, баяри, виличатися?
     Кабы хто из вас какой горат взял,
     Каку силу атагнал, силу ниверную;
     Он Скурлаку бы сабаку ва дикую степь загнал,
     Да сымал бы он сабаки буйну голаву далой,
     Надивал jиё на ваструю на капьё,
     Привазил jиё ва славный Киев-грат
     Да фсиму бы миру на диковишу,
     А князьям-баярам на чудовишу”.
     Вот б..ди Анютки за биду стала,
     За виликую дасаду паказалася*.
     Фставала Анютка са местичка,
     Са таво ли места са куминава,
     Са таво ли стула са вдавинава,
     Брала Анютка залату чару,
     Наливала ва чару зилинова вина,
     Ва чарачку клала зелья лютава.
     Па краям та ефтай чары змеи лютыjи сапят,
     Пасридини ефтай чары агонь-полымя гарит.
     Паднасила ефту чару Ставру та Лавру,
     Паднасила jиё Тимафеичу.
     “Эх, ты выпий, Ставёр та Лавёр,
     Да ты выкушай jиё, Тимафеевич!”.
     Как вазговаривал Ставёр такавыjи слависа:
     “Эх, вы, вояси, князья-бояры,
     Сильныjи, магучиjи вы богатыри!
     Если ни пить ефту чару – мне ни честь ни хвала,
     Если пить ефту чару – мне живому ни быть.
     А знаити, братцы, што я жинился,
     А взял сибе маладу та жину ни у вас ни у нас,
     Я взял та jиё в каминной Маскве,
     У ласкава у князя у Владимира,
     У солнушки, у Сниславича;
     А взял я jиё са придаными.
     Ва приданыjи взял трицать три жирипца,
     Трицать три жирипца да трицать три малатца,
     Уш как жерибец пад жерипца,
     А моладец пад молатца:
     Наски востры, каблуки высаки.
     Да пат кажным каблучком варабей пралитит,
     А чорная варона ни паверница.
     Ни тибе ли, б..ть Анютка, ефту чару пить?
     Ни тибе ли, б..ть Анютка, и живой ни быть?”
     Развирнул он праву руку,
     Ударил из ефтай чары па беламу лицу**,
     Загарелась на Анютки цветна платица jиё***.
     
     
     
     
     * По всей вероятности, Анютке слова Ставра показались обидными в виду того, что она была кумой Скурлаки (Скуратова?) иначе трудно объянить ее досаду.
     
     ** Вместо: “ударил палкой, кинжалом”, в Червлённой говорят: “ударил из палки, из кинжала”.
     
     *** Вариант:
     
     
     
     “Да пат кажным каблучком варабей пралитит,
     А чорная варона ни паверница.
     Уш я взял та ефту чару зилинова вина,
     Выливал та я Анютки ва белу jиё лицо,
     Загарелась на Анютки цветна платица jиё.
     Да тибе же, б..ть Анютка, ефту чару пить.
     Да тибе же, б..ть бизбожница, и живой ни быть”.
     
     
     
     
     Что касается до этой былины, то она только в первой своей части, где говорится о похвальбе князей и бояр, сходится с былинами о Ставре, помещенными в сборниках Рыбникова, Киреевского, Гильфердинга, акад. Н. Тихонравова и проф. Вс. Миллера, вторая же ее половина, напоминающая своим исходом отчасти былины о Добрыне и Маринке или об Иване Годиновиче и Авдотье (Киреевский. Вып. III, стр. 19), неизвестна в существующих сборниках былин.
     
     Вот те четыре былины, которые я нахожу возможным поместить в данной статье. Не привожу здесь еще одной былины, в которой, наряду с именем Ильи Муромца, мы встречаем и имя Александра Македонского. Интересующихся последней отсылаем к “Сборнику” Ф. Панкратова. Следует сказать, что в той же станице поются многие былины позднейшего происхождения, которые обыкновенно называют историческими песнями. В этих песнях часто упоминается Грозный царь Иван Васильевич, Пётр Первый, удалой казак Стенька Разин и другие исторические лица. Оставляю эти песни до более удобного времени, когда будет возможность прослушать их еще раз и выбрать из них лучшие варианты.
     
     Позволю себе в конце статьи сделать и некоторые выводы, как на основании напечатанных прежде произведений народного творчества гребенских казаков, так и на основании записанных мною былин.
     
     Итак, у гребенских казаков и до настоящего времени сохранились остатки древнего былевого эпоса. Ушедшие из центральных губерний России около трех веков тому назад, на далекой окраине, вдали от центров с кипучей жизнью, окруженные почти со всех сторон инородцами, чуждыми им по языку, вере, нравам и обычаям, они сохранили все таки свои станичные песни, исчезнувшие в большинстве случаев в тех местах, откуда они вышли. В этих старинных песнях и до сих пор упоминается и славный Киев-град, и ласковый князь Владимир, переселяемый иногда в “каменную Москву”, и целый ряд имен русских богатырей: Ильи Муромца, Добрыни Никитича (См. “Сборник” Ф. Панкратова, стр. 7), Алёши Поповича, Ставра и Дюка Степановича. До последнего времени были известны только былины об Илье Муромце и Алёше, который в записанной прежде былине называется не Поповичем, а Догрубником. Профессор Вс. Миллер в своем отзыве о “Сборнике материалов для описания местностей и племен Кавказа”, говоря об этих двух былинах, делает следующий вывод: “Если к названным былинам мы прибавим еще песню с именем Ильи Муровича, записанную г. Борисевичем в станице Червленной (издана в “Этнографическом обозрении”, кн. XII, стр. 126 и след.), то исчерпаем все, что доселе известно о былевом эпосе на Кавказе”*[Приложение к циркуляру по управлению Кавказским учебным округом за 1894 г., №7, стр. 7.]. В настоящее время мы можем к данным былинам присоединить еще и былины о Ставре и Дюке Степановиче. Следует сказать, что я имел возможность ознакомиться с песнями гребенских казаков только в одной станице Червленной и при том только в пении двух старух; по всей вероятности в других гребенских станицах можно будет найти в будущем и еще кое-что интересное. На мой взгляд, если искать на Кавказе отголоски старины, то преимущественно в гребенских станицах: места интересные, и при первой возможности побываю еще там и поживу подольше.
     
     Хочу еще сказать несколько слов относительно самого процесса записывания былин. Признаюсь, не без некоторого стеснения обратился я впервые к старухам с просьбой сначала проговорить, а потом и пропеть старинную песенку, ожидая встретить ту подозрительность, особенно при процессе записывания, которая свойственна русской деревне, но был приятно удивлен их полным согласием и даже сочувственным отношением к этому. Явление это, на мой взгляд, объясняется во-первых, тем, что им приятно, что те старинные песни, которые они лишь изредка теперь поют, интересуют других людей (а они очень не довольны на свою молодежь, которая только поет новейшие песни и то редко, отдавая предпочтение не пению, а игре на гармонике и лезгинке), а во-вторых, кое-какие из песен уже раньше записывали у них для себя некоторые офицеры Терского войска и таким образом подготовили уже почву для других.
     
     В виду пренебрежения молодежи к старинным песням, мне думается, что те остатки былевого эпоса, которые сохранились еще у гребенских казаков до последнего времени, через два-три десятка лет и совершенно исчезнут, так как, с проведением железнодорожных путей, в Терскую область проникают все больше и больше песни фабричных, в роде, напр.: