В. Асин. Пластика красоты//Морской сборник, №7, 1996. С. 95-96.
Мастерская скульптора или художника – святая-святых творчества. По ее «наполненности» даже в отсутствие хозяина можно определить тематику и характер работ мастера, широту его интересов. Одинаковых мастерских мне встречать не приходилось, хотя бывать в таких творческих лабораториях приходилось немало. И если у живописцев, как правило, можно увидеть наброски, этюды, готовые полотна на подрамниках или свернутые в трубочку, то, когда бываешь в гостях у скульптора, всегда удивляет обилие материалов, с которыми он работает. Естественно, это прежде всего глина, пластилин, гипс, реже дерево, камень. Но бывают и самые неожиданные материалы: листы жести, латуни, куски мамонтового и слонового бивня, спилы экзотических деревьев.
То, что я увидел в мастерской старейшего московского скульптора Андрея Нефёдовича Туманова, поразило меня. У ворот - глыбы мрамора, под навесом – металлические заготовки самых причудливых очертаний. В самой мастерской рядом с гипсовыми формами, отливками, работами в глине и пластилине – токарный и сверлильный станок, сварочная аппаратура, слесарный верстак с полным набором инструментария, позволяющего пилить, ковать, гнуть и клепать любой металл.
- Ничего удивительного, - улыбается скульптор. – Ведь я ещё и мастер по художественной обработке металла. А этот, если так можно выразиться, жанр очень разнообразен и обширен. Пластичность материала позволяет заниматься медальерным искусством, чеканкой насечкой, выколоткой, тиснением, ковкой, литьем. Да Бог знает, сколько всяких технологических работ можно выполнять с металлом…
У Андрея Нефёдовича я оказался неслучайно. Его творчеством интересовался давно, а когда готовился к встрече с Тумановым, узнал, что он в 18 лет добровольцем ушел на фронт. В 1942-м стал моряком-черноморцем, и служил матросом-механиком на Краснознаменном эскадренном миноносце «Бойкий», удостоился орденов Красной Звезды и Отечественной войны 1 степени, боевых медалей. После демобилизации в 1946 году поступил в Московский институт прикладного искусства, но практически перед самым выпуском перевелся в Ленинградский институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина. После его окончания началась самостоятельная работа, которая не прекращается и сегодня.
Андрей Нефедович, слышал что по происхождению вы – казак?
- Совершенно верно. Не просто казак, а терский казак. Если верить исследователю терского казачества, кажется, Маркову, то, как он утверждал, в тех местах, где я родился – в станице Александро-Невской, что в Дагестане, казачество сложилось во второй половине 16 века. Вначале оно состояло из царских стрельцов, донских, волжских и яицких казаков. С течением времени к ним приписались выходцы из Грузии. Говорят, что наша родовая фамилия – Туманидзе. За отличную службу царю и Отечеству моему прадеду как высшую привилегию пожаловали фамилию на русский лад – Туманов. А вообщем-то, каких только кровей не было в казацких родах. Вспомните, к примеру, «Тихий Дон» Шолохова. Вот и у меня мать была оренбургской казачкой. Кстати, из моего, как тогда называли, округа многие казаки служили в Черноморской гребной флотилии. Видимо, и мне в молодости выпал жребий моих предков – служить на флоте…
У вас столько всевозможных работ: медали, ювелирные изделия, керамика, произведения из камня и мрамора. Когда вы впервые, что называется, почувствовали тягу к искусству?
Любовь к прекрасному у нас в семье воспитывали с раннего детства. Помнится, ребенком я почему-то любил рассматривать конскую сбрую. До того она была изящна и красива. Плетеные ремни, серебряная чеканка, подвески, кисти… Уже позже, когда учился в школе, стал много рисовать. Одновременно по-родственному посещал и станичных умельцев: кузнеца, чеканщика, шорника, гравера, даже часовщика. Присматривался к их ремеслу и гордился, когда они поручали выполнить какую-нибудь работу…
Андрей Нефёдович указывает на фотографию, висящую на стене. - Вот, посмотрите, это я после окончания школы. На мне и папаха, и черкеска с газырями, и пояс с чеканными подвесками. А ведь все это было сделано руками наших станичных искусников. Возможно, от них что-то передалось и мне. Недаром же в знаменитом Палехе чуть ли не каждый третий – художник…
Война, естественно, смешала ваши планы?
- Знаете, когда государство в опасности, у казаков, даже когда власть уничтожила это сословие, просыпается, мне кажется, генный симптом – встать на защиту Отечества. Все мужское население станиц, способное держать в руках оружие, уходило на фронт. Многие мои друзья прибавляли себе по году – по два, чтобы их зачислили в Красную Армию. Некоторые из них не вернулись домой: сложили головы в чужих землях. Поэтому-то у художников моего поколения, обожженного пламенем войны, так много работ, посвященных этой великой и славной жертвенности нашего народа…
- Расскажите немного о вашей службе на флоте в те грозные годы.
Я служил в экипаже знаменитого эсминца под командованием не менее тогда известного капитана 3-го ранга Георгия Федоровича Годлевского. Пришел на корабль, когда тот базировался в Поти. На миноносце принял свое боевое крещение весьма скоро. Вражеская авиация и торпедные катера не раз атаковали нас, но командир всегда умело, без потерь личного состава выводил корабль из-под торпедных и бомбовых ударов. Даже когда нас не обстреливали, все равно, опасность поджидала нас на каждом шагу. Помню, в конце весны 1942 г., наш «Бойкий» доставил в Севастополь пополнение. Это было очень тяжелое время для осажденного города. Разгружаясь и принимая на борт раненых, нам приходилось непрерывно стрелять по вражеским позициям. И вот в тот раз на рассвете мы уже собирались выходить из Казачьей бухты. Стали выбирать якорь и вдруг наш боцман Финошкин приглушенно крикнул: «На якоре мина!» Глянули за борт, а там, зацепившись спутанным минрепом за лапу якоря, над водой висела мина. Сквозь ил и водоросли, густо облепившие заржавленный шар, виднелись грозные рожки.
Однако какой-либо намек на панику отсутствовал. У всех было одно в голове: как этот «подарочек» уничтожить. Место нашего улова было ходкое, на нее мог наткнуться другой корабль. Решили прикрепить к мине два буйка, придать ей плавучесть, а затем опустить якорь в воду и, обрезав трос, отбуксировать шлюпкой прочь от борта. Матросы-минеры Иван Кузь и Георгий Павлошвили просто классно выполнили эту работу. Затем мину отбуксировали и взорвали. Мы со спокойной душой ушли в Новороссийск.
Летом того же года, когда наши оставили Севастополь, «Бойкий» неоднократно ходил обстреливать Ялтинский порт, нападал на вражеские коммуникации, топил неприятельские катера и самоходные баржи. В начале 1943-го мы регулярно наносили огневые удары по вражеским аэродромам, расположенным на крымском побережье. Но не было ни одного похода, чтобы на нас не нападали или торпедные катера, или фашистские самолеты, или и те и другие вместе. Корабль наш так маневрировал, что, казалось, вот-вот полетят заклепки. Без сомнения, в этом великая заслуга нашего славного командира Годлевского. В 1970 году он написал книгу воспоминаний «Серебряный якорь» и подарил по экземпляру каждому члену экипажа «Бойкого»…
За долгие творческие годы скульптор Туманов создал немало. В Комсомольске-на-Амуре установлен его памятник «Первостроителям города», им создан мемориал защитникам столицы 1941-1945 гг. неподалеку от Даниловской площади, его работы находятся в Новороссийске, Переславле-Залесском, экспонируются во многих историко-художественных музеях России и ближнего зарубежья. Андрей Нефёдович до сих пор активный участник художественных выставок.
- К 300-летию отечественного флота думаю представить на суд зрителей нескольких оригинальных работ. Это своеобразный синтез легкой пространственной металлической формы и узелкового плетения, чем-то схожего с манерой макраме. На эту идею меня натолкнули наши морские узлы. Оплетая металлическую конструкцию обычным пеньковым шнуром, я повторяю всевозможные вариации рифового, двойного беседочного, боцманского, топового узлов, различные оплетки, каким научился еще на флоте. Получаются, по-моему, необычные декоративные работы, которые вполне украсят и деловой салон, и кают-компанию…