29.08.1826 – возле станицы Мекенской чеченцы напали на двух казаков. «Один из казаков, первый заметивший опасность, бросился в воду и успел доплыть до берега, товарищ его был изрублен шашками. Выстрел сторожевого казака, видевшего всю эту картину, поднял тревогу. Но когда казаки прискакали на место происшествия, там, кроме изрубленного тела, никого уже не нашли. С этих пор на линии только и было разговоров, что о происшествиях. Там из-под самой станицы чеченцы увезли двух казачек, там пропали два казака, пасшие табун, там разбили мельницу и захватили четырех казаков, – а мельница находилась всего саженях в семидесяти от мирного аула князя Темрюка Ахлова, откуда не дали помощи. В районе Гребенского полка ночной разъезд, осматривавший берег Терека, наткнулся на конную партию человек в двадцать и в перестрелке с ней потерял пять казаков убитыми и ранеными. Потом другая партия, переправившаяся выше Щедринской станицы, благополучно миновала казачьи посты и кинулась в степь. Первыми подвернулись ей две гребенские казачки, возвращавшиеся с поля, – их захватили; но тут поднялась тревога, и горцам пришлось убираться за Терек. На обратном пути им попался еще казак с несколькими женщинами; одну из них чеченец на скаку срубил шашкой, но с остальными возиться было некогда, и их бросили. Партия переправилась за Терек верстах в пяти выше Амир-Аджи-Юрта и наткнулась на секрет, заложенный из укрепления. Десять егерей дали залп; четыре наездника свалились, но остальные промчались мимо и, преследуемые по пятам мирными чеченцами, убрались за Сунжу. В отместку за этот неудачный набег горцы угнали из-под Ищорской станицы табун и подкараулили казачий разъезд близ Лафетовского поста так, что из шести казаков спаслось только двое». Как выяснили русские, этими нападениями руководил «карабулакский разбойник Астемир – друг и сподвижник Бей-Булата в событиях 1825 года».

Встревоженный альянсом чеченцев и кабардинцев, князь Потемкин срочно направляет против Шейха Мансура командира Кабардинского и Селенгинского полков. Моздокский казачий полк, триста терских донских и гребенских казаков и два эскадрона Астраханского драгунского полка.
Перед Нагелем была поставлена задача разгромить имама. 30 октября 1785 года начались боевые действия близ Моздока. Русские войска пытались заманить горцев в засаду, но те сами атаковали русских со всех сторон. Обе стороны дрались отчаянно и храбро, и после пятичасового боя, перешедшего в рукопашный, каждый из противников остался на своих позициях. 2 ноября у кабардинского села Татартуба бой возобновился. После жарких схваток горцы вынуждены были отойти, чтобы привести свои силы в порядок. Полковник Нагель отошел к Моздоку.

О времени заселения гребенскими казаками левого берега Терека

В.Б. Виноградов, Т.С. Магомадова

Ранняя история гребенских казаков изучена недостаточно. Фактически не выявлено и местонахождение гребенцов до 1712 г., т. е. до того времени, когда гребенские городки и станицы, бесспорно, располагались уже на левом берегу Терека.

Часть историков локализует гребенских казаков в XVI-XVII вв. в междуречье Терека и Сунжи, на склонах Терского хребта (Дебу И. О кавказской линии. - СПб., 1829; Шавхелишвили А. И. К вопросу о переселении чечено-ингушских племен с гор на равнину // ИЧИРКМ, вып. 10. - Грозный, 1961; Калоев Б. А. Из истории русско-чеченских экономических и культурных связей. // СЭ, 1961, № 1; Саламов А. А. Из истории взаимоотношений чеченцев и ингушей с Россией и великим русским народом (XVI - нач. XIX). // Известия Чечено-Ингушского НИИЯЛ, т. III, вып. 1. - Грозный, 1963; Кушева Е. Н. Народы Северного Кавказа и их связи с Россией. - М., 1963.). Другие же исследователи полагают, что гребенцы с 20-х годов XVI в. обосновались южнее - на правом берегу Сунжи, у ее нижних притоков, откуда не позднее последней четверти XVI в. переселились к Терскому хребту (Попко И. Терские казаки со стародавних времен. - СПб., 1880; Потто В. Два века терского казачества. - СПб.,  1903; Лаудаев У.Чеченское племя. Сборник сведений о кавказских горцах. - Тифлис, 1872; Тотоев М. С. Взаимоотношения горских народов с первыми русскими поселенцами на Северном Кавказе // Известия Северо-Осетинского НИИ, т. XII. - Дзауджикау, 1948; Заседателева Л. Б. К истории формирования терского казачества. // Вестник МГУ, 1963, № 3; её же. Терские казаки. - М., 1974.).

В последние годы нами была предпринята попытка уточнить место первоначального расселения гребенских казаков (Магомадова Т. По следам легенд // Аргун. - Грозный, 1970, № 2; ее же. Городище Джиби-гала // Тезисы докладов и сообщений III Крупновских чтений. - Грозный, 1973; Виноградов В. Б., Магомадова Т. С. О месте первоначального расселения гребенских казаков // СЭ, 1972, № 3.). Первые десятилетия их пребывания на Северном Кавказе мы связываем с лесистыми районами к югу от Сунжи и с северными отрогами Черных гор Ичкерии (Юго-Восточной Чечни), где они жили между чеченцами. Затем (60-70-х годах XVI в.) основной контингент гребенского казачества переселился на север, к Тереку, образовав гребенское казачье войско.

Первое документальное известие о появлении русских казаков на Тереке относится к 60-м годам XVI в. (См. ЦГАДА, ф. Сношения России с ногайскими татарами, кн. 6, л. 145 об.). Однако до 30-х годов следующего столетия точная локализация мест их поселений затруднительна. Бесспорно, лишь присутствие казаков в восточной части Терско-Сунженского междуречья, где они несли охрану «Османовой дороги» - важной по тем временам военно-торговой артерии, выполняли роль дозоров и «застав» на подступах к Сунженским городкам, располагавшимся у слияния Терека и Сунжи (См. Виноградов В. Б.,. Магомадова Т. С. Где стояли Сунженские городки? //  Вопросы истории, 1972, № 7, с. 205-208.). Однако точных сведений о местонахождении их поселений во второй половине XVI в. нет (См. Кушева Е. Н. Указ. соч., с. 59-61, 243-244.). Это тем более странно, что район междуречья Терека и Сунжи уже в то время был хорошо известен русским. Здесь с 1567 г. строились первые «государевы городки»; с 1586 г. проходили маршруты частых московских посольств в Грузию и обратно. Весь район находился под пристальным наблюдением воевод Терского города, поставленного на Тюменке в 1588 г. Источники показывают хорошую осведомленность русских дипломатов, военачальников, воевод об этом крае. В документах упоминаются, а иногда подробно описываются местные дороги, «государевы городки», горские «кабаки» (селения), урочища, реки, «колодези» (источники), старинные заброшенные городища, многочисленные «перелазы и перевозы». Но в этом обилии сведений ни разу не названы ни гребенские станицы, ни казачьи городки, и в них нет даже намека на то, что гребенцы оседло жили в этом районе.

Казус этот трудно объясним, но можно допустить, что активные действия казаков в восточной части Терско-Сунженского междуречья не могут сами по себе служить доказательством их здешней «черты оседлости». Область несения «служб» у гребенских казаков была шире, чем район их расселения. Вероятно, городки находились где-то поблизости. И в этом смысле локализация городков (если не всех, то большинства) на левом берегу Терека, связанном с междуречьем несколькими бродами, хорошо известными по источникам XVI-XVII вв., представляется вполне логичной. Но и только.

Более подробны и конкретны документальные данные XVII в., в которых появляются и сведения о расположении городов. 1614 годом датировано, например, сообщение о приезде в Терский город «из Гребеней с Теплые реки атамана казачьего Якова Иванова Гусевского» с вестями о событиях, случившихся на его глазах «в казачьем городке у атамана Овдокима у Мещеряка» (Белокуров С. А. Сношения России с Кавказом, вып. 1. 1578-1613 гг. // Чтения ОИДР, 1888, кн. III, с. 541.). В данном контексте «Гребени» - это Терский хребет, а «Теплая река» - горячие ключи в окрестностях современной станицы Горячеисточненской, часто упоминаемые в документах XVI-XVII вв. Следовательно, казачий городок атамана Мещерякова располагался на правобережье Терека.

Сведения об «острожках» гребенских казаков, якобы виденных ими на возвышенностях Терского хребта, приписываются минералогам С. Фритшу и И. Герольду, посланным в 1628 г. на Северный Кавказ для поисков серебряной и медной руды (См. Попко И. Указ. соч., с. 53; Потто В. А. Указ. соч., с. 66; Гриценко Н. П. Социально-экономическое развитие Притеречных районов в XVIII - первой половине XIX в. - Грозный, 1961, с. 18, и др.). Это, однако, ошибка: оробев «из-за добре страшного пути», рудознатцы не выезжали далее Терского города (Кушева Е. Н. Указ. соч., с. 301-302; Калоев Б. А. Историко-этнографический очерк Садонских рудников (по начало XX в.) // Известия СОНИИ, т. XXI, вып. 1. - Орджоникидзе, 1958, с. 93.), и в их сообщениях гребенские казаки вовсе не упоминаются (См. Кабардино-русские отношения в XVI—XVII вв., т. 1. М., 1957, с. 113-127.). Данные о них содержатся в документах, основанных на «распросных речах» кабардинского мурзы Каншова и связанных с миссией Фритша и Герольда. Здесь неоднократно упоминаются казаки, которые «живут в гребенях» и «кочюют меж того места, где острог поставят (Сунженский острог на правом берегу Терека - Авт.) и Ибакмурзиных детей кабаков (один из районов Малой Кабарды. - Авт.)» (См. там же, с. 114-123.). Содержание документов не оставляет сомнений в том, что в них речь идет о терском правобережье и Терском хребте. Впрочем, отсутствие упоминаний о самих «городках» и необычный для характеристики казаков термин «кочюют» вызывают сомнения относительно того, что конкретно подразумевается в документах - места постоянного жительства гребенцов или временного их пребывания здесь для выполнения хозяйственных или военных нужд.

Более определенные сведения содержатся в статейном описке посольства Н. М. Толочанова и А. И. Иевлева (1651 г.) (См. Посольство стольника Толочанова и дьяка Иевлева в Имеретию 1650-1652 гг. Документы издал и введением снабдил М. А. Полиевктов. - Тифлис, 1926.). На обратном пути из Имеретии в Терский городок это посольство, двигаясь от «реки Курпы» по правому берегу Терека, прошло мимо «казачьих городков», до того как «перелезло» на левый берег реки.

Как видим, наличие казачьего населения собственно «в Гребенях», т. е. в районе Терского хребта, протянувшегося в междуречье Терека и Сунжи, вполне очевидно. Были здесь и городки гребенцов (как правило, не сохранившие собственных названий). Следовательно, сохраняющаяся традиция локализации гребенских казаков в XVII в. на правом берегу Терека имеет основания (Эта традиция опирается отчасти и на карту Северного Кавказа 1719 г., на которой городки гребенских казаков обозначены на правом берегу Терека (ЦГАДА, ф. Кабардинские дела, 1719 г., д. 2, сл. 37 об.- 38; Кабардино-русские отношения в XVI-XVII вв., т. 1, вклейка между стр. 388-389). Тщательный анализ содержания карты, однако, позволяет отнести данную информацию к числу ошибок автора-составителя, которыми грешит карта вне изображения кабардино-адыгских земель (подробно см. Виноградов В. Б., Магомадова Т. С. Первая русская карта Северного Кавказа // Вопросы истории, 1975, № 6). Здесь лишь отметим, что к 1719 г. все казачьи станицы стояли на левом берегу Терека).). Но исчерпывается ли ею вопрос? Обращение к документам доказывает, что нет, ибо содержащиеся в них сведения указывают на левобережье Терека как на район массового обитания гребенцов с 30-х годов XVI в.

Обратимся к источникам, прежде оставшимся в тени при локализации гребенцов (Справедливости ради укажем, что Е. Н. Кушева давно склонялась к тому, что городки гребенских казаков в XVII в. располагались «и на правом и на левом берегах реки» Терека («Кабардино-русские отношения в XVI-XVII вв», т. 1, стр. 398). Отметим также, что в архиве Чечено-Ингушского краеведческого музея находится карта «Расселение чечено-ингушских обществ и освоение плоскости в XVI-XVIII веках» (автор X. А. Хизриев). На ней, кроме станиц XVIII в., на левом берегу Терека обозначены два казачьих городка 1638 г. (атаманов Парамонова и Досаева) и четыре городка 1651 г. (Нижний Черленой, Шевелев, Ишщерской, Оскин).).

В 1637 г., после 34-летнего перерыва, из Москвы в Грузию было направлено посольство Ф. Ф. Волконского и А. И. Хватова. В мае 1638 г. оно двинулось от Терского города к Дарьяльскому проходу. Выйдя в путь 4 мая, послы «майя в 9 день пришли на реку Терек под городок атамана Сергея Досаева». Здесь они простояли три дня и «майя в 13 день послы реку Терек перевезлися», направляясь к Мундаровым кабакам, что стояли близ устья Дарьяла (Полиевктов М. А. Материалы по истории грузино-русских взаимоотношений. - Тбилиси, 1937, с. 233.). Совершенно ясно, что городок казачьего атамана Сергея Досаева находился на северном, левом берегу Терека у одного из «перевозов», которым воспользовались послы.

В этот раз посольству не удалось достичь Грузии, и оно вернулось в Терский город. Вторая попытка была предпринята в июле. Выйдя «с Терека» 19 июля, послы 24-го пришли «на реку на Терек» и стали «выше казачья городка атамана Богдана Парамонова». На следующий день они «перевезлись, реку Терек» (Там же, с. 247.). Следовательно, и этот казачий городок был на левом берегу реки.

Через 7 лет в челобитной кабардинского мурзы К. П. Черкасского упоминается «казачий городок Науры», расположенный в одноименном урочище близ реки Терек (Кабардино-русские отношения в XVI-XVII вв., т. 1, с. 256). Урочище Наур (Науры) неоднократно встречается в документах начиная с 1642 г. (Там же, с. 215, 226, 228, 256.).  При этом оказывается, что оно, находясь на так называемой Кабардинской дороге, располагалось по соседству с урочищем Мекень, вверх по течению Терека «от казачья городка Верхней Черленой», на северной (ногайской) стороне реки и от него вела прямая дорога к реке Куре. Значит, Наурский казачий городок был также на левом берегу Терека (в районе существующих до сих пор казачьих станиц Наурской и Мекенской).

Группу гребенских городков называет один из документов 1691 г., в котором описывается месторасположение только что восстановленного Сунженского государева острога. Его укрепления, как известно, были срублены на правом берегу Терека в месте впадения в него Сунжи. Находясь на восточной оконечности мыса, образованного Тереком и Сунжей и защищенный руслами этих рек, Сунженский острог был прикрыт с запада деревянной стеной («стоячим острожком»), протянувшейся «от Терка-реки и Суншинского лесу». С северной (левобережной) стороны Терека острог был укреплен цепью гребенских городков: «Да против стоялово же острогу за Терком-рекою казачей Оскин-городок, от стоялого острогу с полверсты, а казаков в нем живет человек с 30. Да на той же стороне по Терку-реке казачьи городки, городок Ишщерской от острогу в 2 верстах, а в «ем казаков 25 человек, Шевелев-городок, от острогу в 3 верстах, а в нем казаков 20 человек, да Нижний Черленой-городок, от острогу в 5 верстах, а в нем казаков живет 35 человек» (Кабардино-русские отношения в XVI-XVII вв., т. 1, с. 302-303. Столь обстоятельная «роспись» не оставляет сомнений в том, что данный «куст» гребенских городков размещался на левом берегу Терека. Это подтверждает и топонимика данного района. Так, в 3 км к востоку от современной  станицы Старощедринской, как раз против устья Сунжи, и ныне существует «Ищерская поляна». В XIX в. здесь, на месте заброшенного городка, располагался и «Ищерский пост». А в 4 км к западу имеются «Щавелево озеро» и «Щавелев бугор», где, по преданиям старожилов, когда-то нахо¬дился городок гребенцов.). Эти казачьи городки контролировали важные броды через Терек к Сунженскому острогу. Их военно-стратегическая роль хорошо показана в челобитной кн. М. С Черкасского, датируемой ноябрем 1651 г. Рассказывая об отражении набега «кумытцких мурз и владельцев и шаховых ратных людей», перешедших Терек в низовьях и двигавшихся вверх по левому берегу реки, князь пишет: «А я... з детишками своими... и с уздени своими от них ушол и стал против твоего государева Суншенского острогу на Терке-реке меж казачьих городков на перелазе, чтоб тех воинских людей к твоему государеву Суяшинскому острогу не перепустити, и кумытцких и кизылбашских ратных людей прогнали и побили и многих переранили». «Погромя врагов», князь «з гребенскими атаманы и казаки из-за Терка-реки перешол к... государеву Суншинскому острогу...» (Кабардино-русские отношения в XVI-XVII вв., т. 1, стр. 304-305.).

В другой группе гребенских городков, располагавшихся выше по Тереку, в районе современной станицы Червлённой, центральным, очевидно, был Верхний Черленой (Там же, с. 226.). Во всяком случае, в упомянутой челобитной М. С. Черкасского «казачьи городки Верхнево Черленово» представлены во множественном числе (не среди них ли нужно искать городки атаманов Досая и Парамонова?). Они, как явствует из документа, охраняли другой важный брод через Терек - «на урочище на Добринском» и также располагались на левом берегу реки (Там же, с. 305).

В 1653 г. русская администрация Астрахани и Терков заинтересовалась виноградарством и виноделием гребенцов. Из проведенных опросов выяснилось, что «виноградного кустья добре много» около Сунженского острога, но более всего «в казачьих городках от Терского города в верстах полуторасте». Астраханским виноделам было указано «сделать виноградного питья, на опыт, сколько доведется» из винограда, что растет «около казачьих городков». К Сунженскому же острогу переправляться им «не было велено, чтоб кумытцкие воинские люди над государевыми людьми какого дурна не учинили» (Там же, с. 317—318.). Это еще один довод в пользу левобережной локализации гребенских казачьих городков, сохранившихся на северной стороне Терека после разгрома Сунженского острога в 1653 г. и отделенных рекою от недружелюбно настроенных «кумытцких ратей».

В XVII в. упоминаются и другие казачьи городки - Медвежинский, Курдюков, Толстопятое, Нижний (Там же с. 315 См. также «Русско-дагестанские отношения. - Махачкала, 1958, с. 192.), точная локализация которых, к сожалению, в настоящее время невозможна.

Разумеется, источники донесли до нас далеко не все названия гребенских городков, которых, как можно предположить, было больше, чем это ныне устанавливается. В сохранившихся документах часто речь идет о «многих казачьих городках» (Кабардино-русские отношения в XVI-XVII вв., т. 1, с. 305, 317, 318, 375 (последний документ датируется 1680 г.).). Но и список выявленных левобережных казачьих поселений достаточно представителен: Наурский, Верхний Черленой, атамана Досая, атамана Парамонова, Нижний Черленой, Шевелев, Ишщерский, Оскин.

Источники конца XVI - первой половины XVII в. определяют численность гребен-ского казачьего войска в 500 человек. Нам не известна численность казачьих гарнизонов всех левобережных городков. Но в Оокин-городке, как мы знаем, было 30, Ишщерском - 25, Шевелев-городке - 20, Нижне-Черленом - 35 казаков. Не менее 25 - 30 казаков, вероятно, было и в Наурском городке, ибо, во-первых, он был самым западным (пограничным) и, во-вторых, разгром, учиненный близ него в 1645 г. Канбулату-мурзе и его тяжеловооруженным узденям (они были на лошадях, в панцирях, «шапках мисюрских»), предполагает значительную численность гарнизона городка. От 20 до 50 казаков, надо думать, было и в других известных нам острожках. Какая-то часть, гребенцов несла постоянную дозорную, караульную и патрульную службу, бывала в разъездах. Другие, наверняка, стерегли свои «юрты» (хозяйственные земли), причем не только на левом, но и на правом берегах Терека. И если учесть все это, то станет ясно: в середине XVII в. значительная, если не большая, часть гребенского войска должна была базироваться на левобережье Терека. Таким образом, несостоятельность бытующей точки зрения, что заселение левого берега Терека гребенскими казаками произошло лишь в 1711-1712 гг. стараниями казанского губернатора П. Н. Апраксина, вполне очевидна. С удовлетворением отмечаем, что в описаниях И. Г. Гербера и А. Ригельмана - первых и наиболее осведомленных знатоков истории гребенцев, собиравших о них материалы в 20-30-х годах XVIII в. (См. Гербер И. Г. Описание стран и народов вдоль западного берега Каспийского моря. 1728 г. ЦГАДА, ф. Ермоловых, д. 315, сл. 1-88. (См. также сб. «История, география и этнография Дагестана. XVIII-XIX вв.); Ригельман А. История или повествование о донских казаках. - М., 1846, стр. 138-140.), также нет и намека на переселение казаков на левый берег Терека в начале столетия. Это событие они относят к значительно более раннему времени. Однако полностью отрицать роль Апраксина в истории гребенцов нельзя. Именно после возглавленного им похода на Северный Кавказ из документов исчезают названия многочисленных небольших гребенских укрепленных городков и появляются известия о пяти крупных гребенских станицах - Курдю-ковской, Старогладковской, Новогладковской, Щедринской, Червленной. Все они располагались в том районе левобережья Терека, речь о котором шла выше. И не в этом ли все дело? Казанский губернатор мог сосредоточить население разрозненных, а потому малочисленных и слабых казачьих городков обоих берегов Терека в пяти больших станицах, которые вместе с цепью казачьих постов вдоль Терека составили важное звено создаваемой Кавказской укрепленной линии.

Впервые опубликовано: История СССР. 1975. № 6, с.160-164.

О месте вольного казачества в этнографической классификации хозяйственно-культурных типов (к постановке проблемы)

Н.Н. Великая

Одним из сложнейших этносоциальных феноменов России является казачество. В новейшей историографии оно признается субэтносом, но его место в системе этнографических классификаций так и не определено.
Разрушительная критика марксистского понимания истории сопровождалась ослаблением внимания исследователей к социально-экономическому развитию этносов, что, на наш взгляд, самым негативным образом отразилось на изучении казачества, которое именно в это время переживало свое возрождение.
В советский период экономической стороне жизни казаков уделялось достаточно большое внимание, но из-за действовавших стереотипов хозяйство, например, терцев представлялось как сугубо земледельческо-скотоводческое (см.:1, с.301). Такой подход, если и применим, то ко второй половине ХIХ века, но не к более ранним эпохам. По отношению к т.н. вольному периоду истории казачества в качестве одного из основных хозяйственны занятий назывались грабежи (2, с.10). Однако, как правило, «мирные» хозяйственные занятия и военное дело во всех его проявлениях рассматривались и рассматриваются отдельно, как параллельные непересекающиеся миры, что в отношении казачества вряд ли оправдано.
Назревшую проблему, связанную с местом казачества в классификации хозяйственно-культурных типов (далее – ХКТ) рассмотрим на примере одной  из старейших на Северном Кавказе групп казачества – гребенского, уже около 30 лет находящегося в фокусе исследовательского внимания нашей – ранее грозненской, а теперь армавирской, научно-педагогической Школы.
Первые сведения о терско-гребенских казаках относятся ко второй половине ХVI века. Это жалобы на нападения казаков на персидских, крымских, турецких купцов, ногайских, кумыкских, брагунских и иных «владельцев». Так, в 1583 г. на левобережье Сунжи казаки напали на турок, отбили все обозы и захватили пленных. На протест султана русскому правительству было заявлено, что живут на Тереке «беглые казаки разбойники без государева ведома, никого они де не слушают…» (см.: 3, с.28). Воеводы жаловались царю, что в Терки «для торгу» никто из северокавказцев не приезжает, «боясь, что их погромят казаки» (3, с.39). Уже в ХVI в. известны походы гребенцов в Грузию «на добыч», служба их грузинским царям (3, с.42).
Предания полны сообщений о том, что казаки «пускались на добычу в горы к лезгинам и другим народам и всегда возвращались не с пустыми руками, а с лошадьми, скотом, оружием, а подчас и пленницами, которых делали  своими женами» (4, л.38 – предание записано в 1847 г. от 90-летнего жителя станицы Червленной). Гребенцы «гнушались воровством между собою, но грабеж на стороне, особенно у неприятелей, был для них вещью обыкновенною» (4, л.6 об.). Судя по преданиям и письменным источникам, казаки контролировали некоторые переправы и дороги, взимая дань. Таким образом, военная добыча являлась важным фактором в системе жизнеобеспечения казаков.
Среди «мирных» занятий предпочтение отдавалось охоте и рыболовству (присваивающим отраслям) (4, л. 4 об.). Имело место скотоводство (коневодство). По документам ХVII в. известно, что гребенские казаки занимались и виноделием. «Виноградное питье» изготавливалось из «лесного», то есть дикого винограда, который в больших количествах произрастал в Притеречье (5, с.317). Названные отрасли требовали постоянного возобновления природных ресурсов, а с другой стороны, столкновения с ближними и дальними соседями также приводили к смене местожительства. В этой связи становятся понятны упоминания источников о «кочующих» в гребнях казаках (5, с.114, 123). Для сравнения отметим, что  в ХVI в. московские послы сообщали, что донские казаки «живут кочевым обычаем, переезжая по рекам…» (1, с.57). Термин «кочевой», на наш взгляд, является показателем большой мобильности казачьих социоров (социально-исторических организмов, прошедших длительный путь развития) (см.: 6, с. 19). Неоседлый образ жизни препятствовал накоплению на поселениях т.н. культурного слоя, что вызывает известные трудности в археологическом изучении казачества вольного периода.
О важном значении присваивающих отраслей, в частности, рыболовства у гребенцов свидетельствуют и документы ХVIII в., согласно которым казаки неоднократно выезжали к кабардинцам и кумыкам за хлебом, меняя его на рыбу и икру, для той же мены в станицы прибывали чеченцы (1, с.172). Возможно,  что именно занятия рыболовством определили особенности расселения казаков – по рекам. О роли рыболовства в системе жизнеобеспечения можно судить и по традиционной кухне гребенцов (пища, как известно, достаточно четко «маркирует» хозяйственно-культурный тип), включавшей  многочисленные блюда из рыбы, которая по утверждениям дореволюционных авторов являлась главным продуктом питания. Как говорили сами гребенцы: «Без рыбы ни в пиру, ни в похмелье, ни на поминках» (7, с. 240) Показателем давних охотничьих традиций является Указ Сената 1738 г., возложивший на гребенских казаков повинность пополнять дворцовую «межанерию» фазанами, журавлями, оленями, штейнбоками, кабанами и козами (8, с. 50). О значении виноградарства можно судить по тому, что виноград в станицах называли вторым хлебом.
С выходом российских границ на Терек воеводы сначала эпизодически, а затем и регулярно привлекают казаков к государственной службе, за что с начала ХVII в. им выплачивали жалование (деньги, муку и пр. – 9, с. 196), что стало своеобразным заменителем военной добычи. В этот период казаки по-прежнему не занимались земледелием и даже «побивали тех, кто им занимался, как ремеслом несродным  казачеству» (3, с. 66).
Таким образом, эти и другие источники свидетельствуют об особом военно-промысловом хозяйственно-культурном типе, который сложился у гребенцов в вольный период.
При определении ХКТ мы исходили из того, что не было и нет одноотраслевых хозяйств, а все известные можно классифицировать по типам с преобладанием одной или нескольких отраслей (10, с.79). В последнем случае трудно, а порой и невозможно определить, какая же из сторон деятельности является главной (к тому же изучение систем жизнеобеспечения только начинается). Объективному рассмотрению вопроса мешают и сложившиеся стереотипы. В «мужской» истории и этнографии особенности ХКТ традиционно определяются именно мужскими занятиями (хотя зачастую ежедневный «хлеб насущный» добывался женщинами в процессе собирательства, огородничества и пр.), занимающими в системе ценностей высшие строчки, являющимися наиболее престижными. Применительно к казачьим социорам учет всего изложенного и дает военно-промысловый ХКТ.
В формировании неземледельческих милитарных казачьих обществ, по-видимому, сыграли свою роль процессы дивергенции некогда единого по своему ХКТ (пашенные земледельцы) восточнославянского массива (11), что было характерно для феодальной раздробленности и последующих катаклизмов. Как справедливо отметил А.А. Шенников, монгольское нашествие отнюдь не уничтожило население южнорусских степей (Дикого поля) (10, с.4), но в его жизни произошли качественные хозяйственно-культурные преобразования.  Усиление военных черт было необходимостью, условием выживания, также как и переход к присваивающей в целом экономике. В этой связи можно говорить о своеобразном архаическом синдроме у части восточнославянского населения. Под влиянием тюркско-монгольской среды шло формирование военно-социальных структур (атаман, есаул и пр.), неземледельческие занятия выступили на первый план (примечательно, что терминология, связанная, например, со скотоводством, у гребенских казаков имела ярко выраженный тюркский пласт). Это подтверждает известную этнографическую закономерность: переход к иному ХКТ, происходящий под влиянием соседних этносов (по документам известны казаки-половцы, «казакующие» ногайцы, тюркоязычная казацкая орда и пр.), сопровождается многими заимствованиями, с эти типом связанными.
Особый военно-промысловый ХКТ, к которому перешла часть восточнославянского населения, принимавшая в свой состав как «единоплеменников», так и сходное по типу иноэтничное население, не был полным откатом назад, так как сохранил элементы производящего хозяйства (скотоводство, огородничество и др.). Открытость казачьих социоров, деятельность которых сопровождалась людскими потерями, объяснялась вполне понятными причинами регенерации.
О месте вольного казачества в этнографической классификации хозяйственно-культурных типов (к постановке проблемы)

Для утверждения нового ХКТ требовался разрыв с прежней (земледельческой) традицией. Он и произошел в обществах, оторванных от исторической родины. Именно этнизированный ХКТ выступил главным фактором идентификации членов казачьих социоров, их консолидации, определил основные черты культуры. Казачество пополнялось теми, кто принимал его образ жизни и деятельности. Как свидетельствуют источники, уже ранние социоры помимо ХКТ имели и другие этнические черты: вновь прибывшие должны были переходить на русскую речь и принимать крещение. В определенной экологической и этнической среде военно-промысловый ХКТ (наряду с вышеотмеченными факторами) стал основой донского, гребенского и других групп казачества.
Впервые на эту проблему (но не в связи с казачеством) обратил внимание Я.В.Чеснов, который показал недостаточность изучения этнографических групп лишь с точки зрения этногенетических и миграционных процессов (12, с. 148). Наиболее стойкие этнографические группы русского населения характеризовались прежде всего иным ХКТ (поморы - рыболовы, охотники на морского зверя; колымчане – оленеводы и т.п.). Выявленная закономерность подтверждается и материалами по казачеству.
О том, что военно-промысловый ХКТ, сложившийся в вольный период, был достаточно прочным, свидетельствует и последующая «экономическая история» гребенских казаков.
В начале ХVIII в. завершается переселение гребенцов на левобережье Терека. С 1721 г. они переходят под управление Военной коллегии. За службу по охране границ, участии в войнах, которые вела Россия, они получали денежное жалование, а также муку, крупу, овес и соль. Существование, жизнеобеспечение казаков и в этот период напрямую было связано с военным делом. То есть власти использовали сложившийся ХКТ в своих целях, они не ломали, а видоизменили его. При этом правительство, частично принявшее на себя продовольственное бремя, было заинтересовано в переводе казаков на самообеспечение, пыталось всеми силами развить у них земледельческий ХКТ. В середине ХVIII в. делаются первые попытки размежевания земель по Терскому левобережью, а в конце века устанавливаются твердые паи в зависимости от служебно-должностного положения.
Однако по данным 1772 г. из 44 333 десятин, выделенных гребенским казакам, ими обрабатывалось только 2035 десятин. Аналогичная картина наблюдалась и в соседних войсках. Это атаманы объясняли тем, что казаки заняты по службе (1, с.173). В связи с Кавказской войной в отдельные годы в станицах не вспахивалось ни одной десятины. Большая же часть скота передавалась на выпас (за натуральную плату) караногайцам (4, л. 20 об.). Предпочтение из земледельческих занятий отдавалось виноградарству, огородничеству и пр. В этих отраслях, дававших наибольший доход (13, л. 27), были заняты, в основном,  женщины, и современники заявляли о том, что все хозяйство казака лежит на плечах жены (14, л. 7).  Хлебопашество у гребенцов в документах первой полвины ХIХ века характеризовалось как крайне скудное, не обеспечивавшее минимальных нужд (4, лл.20-20 об.; 15, л. 62).
Командир Гребенского казачьего полка граф Стенбок в 1839 г. объяснял сложившуюся ситуацию тем, что «хлебопашество и скотоводство никогда не могли быть занятием гребенских казаков, так как малое количество земли (имеется в виду плодородной – Н.В.), им принадлежащей, по большей части песок и солонец, скудно вознаграждающие труд земледельца» (см.: 16, с.50).
Но правительство с таким положением мириться не желало. Еще в 1833 г. было заявлено, что «решительно должна быть ограничена помощь (продовольствием, которое периодически выделялось и отставным, и неслужащим казакам – Н.В.), которую Кавказские линейные казаки от Правительства ожидать могут и что за сим от них самих зависеть будет находить дальнейшие способы к своему пропитанию…» (17, л. 376).
Как видим, новый ХКТ, основанный на земледелии, внедрялся с большим трудом и попытки объяснить это лишь неблагоприятными природными и политическими условиями (они, конечно же, имели место) не выдерживают критики, хотя бы потому, что государственные крестьяне, переведенные в казаки и просто крестьяне-переселенцы на тех же землях вполне себя обеспечивали.
У гребенцов же прежний ХКТ не был изжит и в середине ХIХ века. Л.Н. Толстой, два с половиной года проживший в гребенских станицах, отмечал, что «казак большую часть времени проводит на кордонах, в походах, на охоте или рыбной ловле. Он почти никогда не работает дома. На женщину казак смотрит как на орудие своего благосостояния. Весь дом, все имущество, все хозяйство приобретено ею и держится только ее трудами и заботами». Казак же «твердо убежден, что труд постыден… и приличен только работнику-ногайцу и женщине… Средства жизни казаков составляют виноградные и фруктовые сады, бахчи с арбузами и тыквами, рыбная ловля, охота, посевы кукурузы и проса, военная добыча». А главными чертами характера гребенцов Л.Н. Толстой считал «любовь к свободе, праздности, грабежу и войне» (18, с.177-178). И в конце ХIХ в. от казаков можно было услышать: «Не мужики мы сиволапые, чтобы копаться в земле» (19, № 24). То есть осознание важности и необходимости занятия земледелием значительно отставало от реалий, сложившихся в пореформенный период.
Примечательно, что после окончания военных действий на Кавказе (в 60-х гг. ХIХ в.) в терских станицах началось религиозное движение. Распространялись слухи о конце света. Казаки, главным образом, гребенцы, бросали заниматься хозяйством, «предоставляя пользоваться кому угодно» (20, л.94). Эсхатологические идеи получили распространение в мирное время, что свидетельствует о серьезном ментальном переломе. Культ воинственности, удальства, молодечества, о котором писали дореволюционные и современные исследователи, переживал кризис. Ведь в пореформенный период, когда к тому же сроки воинской службы были сильно сокращены, на первый план выступил не воин-герой, а труженик-земледелец. Менялись основы всей хозяйственной деятельности, уходил в прошлое военизированный быт. Но ремесло и торговля так и не стали у гребенцов престижными занятиями.
По мере того, как сфера прежнего ХКТ сужалась, терялась очень важная  этническая черта казачества, то есть происходила его деэтнизация, превращение в особую группу сельского земледельческого населения.
Таким образом, дореволюционная история свидетельствует о том, что военное дело во всех его проявлениях (набеги, служба) долгое время определяло  в том числе  и этнические особенности казачества.
Социальная структура подобных субэтносов (в составе украинцев – запорожцы) и этносов (у ряда северокавказских народов, по мнению М.М. Блиева и В.В. Дегоева, набеги стали не только хозяйственным занятием, но и элементом культуры – см.: 21) нуждается в дополнительном изучении. Согласно данным этнографии, присваивающее хозяйство никогда не приводило к резкому социальному расслоению. Материалы по гребенскому казачеству эту закономерность подтверждают. Однако ни о какой первобытности не может быть и речи (22). В казачьих социорах эксплуатация, то есть присвоение (чужого) общественного продукта, была перенесена не внутрь общества, в вовне, то есть являлась межсоциорной (6, с.40). В условиях, когда казак и воин в течение многих столетий были однопорядковыми явлениями, процесс классообразования затруднялся даже с усилением роли производящих отраслей хозяйства и связанным с этим имущественным расслоением. Набеги, военная добыча помогали решать назревшие противоречия. Как свидетельствует донской материал, именно «голытьба» выступала инициатором походов «за зипунами», в ходе которых можно было серьезно поправить свое положение.
В условиях государственного диктата ХVIII-ХIХ вв. социальная структура казаков моделировалась по общесроссийским стандартам. Казачьи социоры постепенно превращались в крестьянские общины, выделялось дворянство, духовенство и пр. Искусственность этого процесса осознавалась казачьей общественностью (1, с.22). И здесь мы не можем не отметить роль российского государства, которое в одних случаях могло выступать творцом новых этносоциальных общностей, а в других – их разрушителем (см.: 23, с.27-29).

Примечания:

1. Омельченко И.Л. Терское казачество. – Владикавказ, 1991.
2. Заседателева Л.Б. Восточные славяне на Северном Кавказе (в сер. ХVI – нач. ХХ века) (динамика этнокультурных процессов). Дисс. д.и.н. в форме научного доклада. – М., 1996.
3. Потто В.А. Два века Терского казачества. Т.1. – Владикавказ, 1912.
4. РГВИА. Ф. 644. Оп. 1. Д. 117.
5. Кабардино-русские отношения в ХVI-ХVIII вв. сб. док. Т.1. – М., 1957.
6. Семенов Ю.И. Введение во всемирную историю. Вып. 1. – М., 1997. Употребляемые исследователями термины «ватага», «отряд», «дружина», «община» применительно к вольному периоду не отражают всей полноты и сложности социальной организации раннего казачества. Необходим новый понятийный аппарат.
7. Ржевуский А. Терцы. – Владикавказ, 1988.
8. Ткачев Г.А. Станица Червленная // СОЛКС. – Владикавказ, 1912. № 7-12.
9. Заседателева Л.Б. Терские казаки. – М., 1974.
10. Шенников А.А. Чевленный Яр. – Л., 1987.
11. Мы не можем считать «ядром»  русскоязычного казачества, к которому относится и терско-гребенское, крещеных половцев, клобуков, хазар и пр., поскольку духовная культура казаков сохранила мощный пласт восточнославянских верований и фольклора, что, тем не менее, не исключает заимствований и тесных межэтнических связей, пополнения казачьих социоров как тюрками, так и северокавказцами.
12. Чеснов Я.В. Лекции по исторической этнологии. – М., 1998.
13. РГВИА. Ф. 1058. Оп. 1. Д. 503.
14. РГВИА. Ф. 1058. Оп. 1. Д. 277.
15. ГАСК. Ф. 79. Оп. 1. Д. 1508.
16. ЗОЛКС. – Владикавказ, 1912. № 4.
17. РГИА. Ф.1263. Оп. 1. Д. 849.
18. Толстой Л.Н. Казаки (Кавказская повесть 1852 г.) // Собр. соч.: в 20 т. – Т.3. – М., 1961. Этнографическая достоверность указанного произведения давно доказана. См.: Виноградов Б.С. Этнографический материал в повести Л.Н. Толстого «Казаки» // СЭ. 1957. № 3. С.33-42.
19. Терские ведомости.  – 1899. - № 24.
20. ГАЧР. Ф. 115. Оп. 1. Д. 4.
21. Блиев М.М., Дегоев В.В. Кавказская война.  – М., 1994.
22. Понятие «военная демократия» ныне устраивает не всех исследователей. См.: Семенов Ю.И. Введение во всемирную историю. Вып. 2. – М., 1999. С.173-176.
23. Матвеев О.В. Кавказская война на Северо-Западном Кавказе и ее этнополитические и социокультурные последствия. Автореф. дисс… к.и.н. – Краснодар, 1996.

Сокращения:

ЗОЛКС – Записки Общества любителей казачьей старины;
СОЛКС – Сборник Общества  любителей казачьей старины;
СЭ – Советская этнография;
РГВИА  - Российский государственный военно-исторический архив;
РГИА – Российский государственный исторический архив;
ГАСК – Государственный архив Ставропольского края;
ГАЧР – Государственный архив Чеченской республики.

О месте первоначального расселения гребенских казаков

В.Б. Виноградов, Т.С. Магомадова

В Центральном государственном архиве древних актов в Москве в фонде Г.Ф.Миллера имеется рукопись, озаглавленная «Описание гребенских казаков». Этот документ был опубликован М.О. Косвеном (Косвен М.О. Описание гребенских казаков ХVШ века //Исторический архив, 1958, №5,стр.181-184; Его же. Этнография и история Кавказа. -  М., 1961, с.245-248.), который установил его приблизительную датировку. «Описание…» было составлено, по мнению М.О. Косвена, русским офицером, квартировавшим в гребенском селении примерно в 40-х  годах ХVШ в. Исследовательская работа над документом затрудняется тем, что это не оригинал, а незаверенная копия. Тем не менее «Описание…» представляет большую ценность, так как дает историко-этнографическое описание одной из групп русского народа. М.О.Косвен писал, что «иных подобных документов, относящихся к русскому народу, литература ХVШ века не знает». «Описание гребенских казаков» имело приложение из планов и рисунков, которые, к сожалению, не сохранились.
Документ состоит из двух частей – исторической и этнографической. Нас в данном случае больше интересует историческая сторона «Описания», точнее – приведенные в ней географические названия местностей, где первоначально поселились «беглые российские люди» - гребенские казаки. Поскольку поселились они «не на тех местах, где они ныне имеют свое жительство, но за Терком в гребнях [то есть в горах] (В скобках даны пояснения самого автора «Описания гребенских казаков».) и в ущельях, а именно в урочищах голого гребня, в ущелье в Павловом, при  гребне и ущелье ж Кашланавском и при Пименавском дубе, который и доныне ниже Балсур или Ортан реки, при Терке реке ж, по коим местам гребенскими казаками и проименовались. Но по частым и усиленным на них тамо от соседственных горских народов нападениям и причиняемым им всегда беспокойствам, со ущербом людей и скота, принуждены были оттоль выти и переселиться по Терку реке деревнями, а именно Курдюкова, Глаткова и Шадрина, по прозваниям отсадчиков (отселившихся) (В скобках – пояснение М.О. Косвена.) своих.  На вышеопсанных же местах по их выходе поселились и завладели балсурцы, или карабулаки, чеченцы и гребенчуки".
Документ достаточно широко известен и неоднократно цитировался (См., например: Калоев Б.А. Из истории русско-чеченских экономических связей// Советская этнография, 1961, № 1, с.43; Гриценко Н.П. Социально-экономическое развитие Притеречных районов в ХУШ – первой половине ХIХ в. // Труды Чечено-Ингушского НИИ, т. IV. -  Грозный, 1961, с.16; Его же. Из истории экономических связей и дружбы чечено-ингушского народа с великим русским народом. -  Грозный,1965, с.13; Кушева Е.Н. Народы Северного Кавказа и их связи с Россией в ХVI – ХVП веках -  М., 1963, с. 292, и др.). Но хотя достоверность его содержания не подвергалась сомнению и ценность его очевидна, никто не занимался его анализом, который, возможно, прояснил бы некоторые неясные вопросы о «первоначальном жительстве» беглых российских людей на территории Чечено – Ингушетии. Мы впервые попытались предпринять это.
М.О. Косвен с сожалением констатировал: «Автор «Описания гребенских казаков» на документе не обозначен и установить его сейчас нет возможности». Полагаем, что это заключение неоправданно пессимистично. М.О. Косвен, опираясь на содержание документа, его язык и стиль, подчеркивал, что автор – хорошо образованный человек, вероятно русский офицер. Кроме того, он, по-видимому, умел хорошо рисовать (в документе читаем: «мужчины на татарское обыкновение платья носят, как значат приложенные при сем рисунки»), а  особое внимание к архитектуре и планировке гребенских поселений, которое выразилось не только в подробных словесных описаниях, но и в соответствующих чертежах («понеже весьма не регулярно строено, как значится на приложенных при сем планах»), выдает в нем человека, хорошо знакомого с принципами современного ему домо-  и градостроительства различных областей России. Это весьма существенно.
М.О. Косвен склонялся к мысли, что автор документа – офицер, «квартировавший в гребенском селении». Думаем, что скорее – это человек, хорошо знавший быт гребенцев, но постоянно живший не среди них, а в Кизляре. Не случайно, начиная свой рассказ о гребенцах, он подчеркивает, что они «находятся в кизлярском ведомстве» и что о месте их первоначального поселения  «при Кизляре… никакого письменного известия не имеется. Кроме того, не нужно забывать, что вместе с «Описанием гребенских казаков» в портфеле Г.Ф. Миллера имеются еще три документа («Об Андреевских и аксайских владельцах», «О народах степных», «О городе Терках») и был еще один («О князьях Евгалычевых»), упоминание о котором сохранилось в архивном перечне. М.О. Косвен неоспоримо доказал, что написаны они тем же автором, что и первый документ. Подобная широта интересов,  подкрепленная солидной эрудицией, свидетельствует о незаурядной информированности автора  относительно положения дел на всем Северо-Восточном Кавказе. Это было доступно скорее обитателю местного административного центра, нежели «квартиранту» рядовой казачьей станицы.
Мы согласны с датировкой документа, предложенной М.О. Косвеном («В тексте записки «О Терках» содержится упоминание царицы Анны Иоанновны, с поминальным ее титулованием. Это заставляет датировать  наши документы временем после смерти Анны Иоанновны, т.е. после 1740 года») (Косвен М.О. Указ. соч.,с.247-248.). Документы известны в копии, писанной «почерком середины ХVШ века», и можно думать, что подлинники были чуть древнее, но не ранее 1735 г. (времени построения Кизляра). Известно, что так называемые «портфели» Г.Ф. Миллера укомплектовались копиями архивного материала в 1733 – 1743 гг. (См.: «Личные архивные фонды в государственных хранилищах СССР», Указатель, т.1, М.,1962,стр.453.). Учитывая все сказанное, можно считать, что копия «Описания гребенских казаков» была снята в 1741-1743 гг.
Полагаем, что документы, копии которых попали в архив Г.Ф.Миллера, были написаны А. Ригельманом, одним из ранних знатоков истории казачества. А. Ригельман – офицер русской армии, инженер по специальности (он вышел в отставку в чине инженер-генерал-майора и кавалера) (См.: Ригельман А. История или повествование о донских казаках, отколь и когда они начало свое имеют, и в какое время и из каких людей на Дону поселились, какие их были дела и чем прославились и проч. Собранная и составленная из многих вернейших российских и иностранных историев, летописей, древних дворцовых записок и из журнала Петра Великого через труды инженер-генерал-майора и кавалера Александра Ригельмана 1778 года. - М., 1846.). В 1735 г. А. Ригельман руководил строительством города Кизляра, который в политико-административном отношении заменил г. Терки на р. Тюменке. Образованнейший офицер своего времени, А. Ригельман не ограничивался лишь выполнением своего служебного долга: он тщательно собирал разнообразные материалы по истории казачества, в том числе гребенского и терского. В 1758 г. он подготовил  книгу «Изъяснение о Кизлярской крепости». К сожалению, она не была издана, и рукопись ее пока не найдена. Однако ясно, что, говоря о предыстории строительства Кизляра, автор не мог не коснуться различных сторон местной истории и, конечно же, истории города Терки. А именно эти сюжеты и составляют содержание упомянутых выше документов.
Позднее А. Ригельман скрупулезно  собирал и изучал материалы о казачестве юга России. Итогом его многолетней работы стал труд, завершенный им в 1778 г., но опубликованный  лишь в 1846 г. (А. Ригельман. Указ.соч.). Эта работа давно уже стала настольной книгой исследователей истории гребенского и терского казачества (См., например: Потто В.А. Два века терского казачества (1577-1801), т.1.  - Владикавказ, 1912; Кравцов И. Очерк о начале Терского казачьего войска. -  Харьков. 1882; Заседателева Л.Б. К истории формирования терского казачества //Вестник Московского ун-та, 1969,  № 3, и др.).
Но никто из историков, занимавшихся этим вопросом после упомянутой публикации М.О.Косвена, не обратил внимание на поразительное сходство, легко обнаруживаемое при сопоставлении текстов раздела книги А.Ригельмана «Гребенские казаки» и рукописного «Описания гребенских казаков», а также на оформление обоих источников А.Ригельмана в своем сочинении о донских казаках приводит рисунки с изображением одежды казакоа и казачек, а также план и карту стольного города донской земли – Черкасска. Подобные приложения (касающиеся гребенцов и города Терки) упоминаются  и в тексте «Описания гребенских казаков». А насколько сходны тексты источников, можно судить по следующему сопоставлению.
Описание гребенских казаков»

«По объявлениям же настоящих терских старых жителей или старожилов сказано… что первоначальное жительство свое имели не на тех местах, где они ныне имеют; но за Терком в Гребнях (то есть в горах) и в ущельях, а именно в урочищах голого гребня, в ущелье Павловом, при гребне и ущелье же Кашланавском и при Пименавском дубе, который и доныне ниже Балсур или Ортан реки, при Терке реке ж, по коим местам гребенскими казаками и поименовались.
Но по частым и усиленным на них тамо от соседственных горских народов нападениям и причиняемым им всегда беспокойствам, со ущербам людей и скота принуждены были оттоль вытти и переселиться по Терку реке деревнями, а именно Курдюкова, Глаткова и Шадрина, по прозваниям отсадчиков (отселившихся) своих… А потом прибавилось их и от беглых стрельцов и тако наконец, за утеснением их жилищ, хотя и целыми городками те деревни сделались принуждены были еще два городка построить. Новоглаткой и Червленой, с которого времени стало их пять станиц… Ныне ж числом их комплекта в пяти городках состоит кроме неслужаших пять сот человек при одном атамане и обыкновенных старших своих…»
«…Какие ж воровские казаки были, тем свидетельствуют их известным и доныне именами, находящиеся по Терку, Аксаю, Канбулату и прочим рекам запустелые городищи, яко от Сеньки Разина, Андрюшки Килбака, Костека (Костек был атаман разбойничей  из беглых донских казаков, который по указу полковником Тушевым, купно с терским атаманом Федором Киреевым с командою 1697 году пойман с немалым числом шайки его разбойников и отведен до Астрахани, а городок разорен) и протчих разбойников, притом и бывшие кумские казаки, где ныныне состоят неизвестно…» и т.д.
«Гребенские казаки»
«…первоначальное убежище таковых беглецов было по объявлению гребенских старожилов за Терком в самой нынешней Кабарде и части Кумыцкого владения в гребнях, в урочищах: Голого гребня, в ущельях в Павловом при Гребне и ущелье Кашлаковском и при Пимоновом Дубе. Оные урочища звания свои получили от начальников тех беглецов.
После того, когда по частным на них от живущих близ их горских людей набегам чинились им беспокойства и ущерб людям и скоту принуждены из тех мест выттить и поселились на сей стороне реки Терка ж, тремя деревнями: Кордюкова, Гладкова и Шадрин по названиям осдчиков своих. Потом для лучшей безопасности своей огородили и укрепили деревянными заплотами и именовать стали их городками. По сем, когда их приумножилось… за утеснением к житию их жилищ, построили еще два городка Новогладской и Червленой, и с оного времени стало их пять станиц, и доныне находятся. Их на жалованье состоит 500 казаков при одном войсковом атамане со старшинами…»
«… сам Заруцкий с Маринкою и с сообщниками своими бежал на Яик, а прочие за Волгу и там за Тереком рекою в Гребнях, т.е. в горах и ущельях, с такими же воровскими гребенскими казаками поселились, а потом от разбойника Андрюшки Килбака, затем от бежавших же с Дону 1620-го и 1658-го, для раскола, также отшайки разбойника Стеньки Разина, от 1671-го и от оставшейся артели разбойника ж, бывшего в 1687 году, на Куме реке, потом близ каспийского моря на Есулаке, Костюка, и от бывших в 1698 годах, ушедших же бунтовщиков стрельцов, наконец бежавших же для раскола же с Дону кумских казаков…» и т.д.

Сразу же оговорим, что орфографические (Кашлановское-Кашлаковское, Пименав-Пимонов, Новогладкой-Новоглаткой, Курдюкова-Кордюкова и т.д.) и стилистические несоответствия можно отнести за счет переписчиков, позднейшей авторской правки, а также, возможно, правки редактора середины XIX в., готовившего к изданию рукопись А. Ригельмана.
Объяснимы и некоторые смысловые различия текстов. Так, мы думаем, что в книге А. Ригельмана исчезли слова, поясняющие местоположение Пименова дуба, потому что дуб, существовавший еще в 40-е годы XVIII в., мог не уцелеть в последующие сто лет.
Более обстоятельное в книге А. Ригельмана описание, насыщенное деталями и «праведным» гневом к «разбойникам», «шайкам», «бунтовщикам», «раскольникам» и т.п., пополнявшим ряды гребенцов, станет понятным, если учесть, что труд А. Ригельмана был завершен в 1778г., т.е. буквально вслед за казачье-крестьянским движением Пугачева, поясняющим основы Российской империи. Верноподданный генерал-помещик не мог не связать эту грандиозную вспышку борьбы с «извечными» казачьими бунтами.
Все историки признают уникальность источников и сведений А. Ригельмана о гребенцах. И все это вместе позволяет нам считать, что неизвестный переписчик середины XVIII в. сохранил для архива Г.Ф. Миллера копию тех сведений, которые собирал и записывал А.Ригельман намеревавшийся впервые написать историю казачества.
Напомним о высокой и справедливой оценке «Описания гребенских казаков», данной М.О.Косвеном, и сопоставим ее с мнением И.Кравцова о труде А.Ригельмана: «…эта история тем драгоценнее в данном случае, что она написана, или материалы для нее, по крайней мере, собраны были авторами во время построения Кизлярской крепости…, когда от появления гребенцов за Тереком прошло… не более полтора века…» (Кравцов И. Указ. соч., стр. 10,11.). Оба исследователя правы: в 30-40-е годы XVIII в. Память о событиях XVI в. Была, хотя и сглажена временем, но еще достаточно свежа, чтобы предания старожилов могли рассматриваться как правдивый рассказ о первых годах истории их предков на Северном Кавказе  (Мы покажем ниже несостоятельность попыток разместить искомые ориентации в междуречье Терека и Сунжи, к чему, пусть с осторожностью, но все же склоняются Г.А.Ткачев, В.А.Потто, И.Кравцов и др. Не кажется нам удачной и интерпретация их в новейшей статье Л.Б. Заседателевой. Впрочем, она ближе предыдущих исследователей стоит к истине, пытаясь обосновать расположение первых «достаничных» селений русских людей на правом берегу Сунжи.). Заметим вместе с тем, что и сведения А. Ригельмана и в существенной части дублирующие их более ранние сообщения И.Г.Гербера (См.: Гербер И.Г. Описание стран и народов вдоль западного берега Каспийского моря, 1728 г. //История, география и этнография Дагестана. XVIII-XIX века. - М., 1958, стр. 60-61.) отражавшие события давно прошедшие, о которых губернские старожилы судят лишь по передаваемой из поколения в поколение фольклорной информации. Они отражают период, намного предшествовавший появлению казачьих «деревень» на Тереке. Но эти последние (городки Червленой, Курдюнной и более десятка других) упоминаются в русских источниках на левом берегу Терека, по крайней мере с 20-х годов XVII в. (См., например: «Кабардино-русские отношения XVI-XVIII вв.», т.1, М., 1957, стр. 215, 226, 228, 256, 302, 303, 305, 315; «Русско-дагестанские отношения XVII-первой четверти XVIII вв.». -  Махачкала, 1958, с. 192 и др.). Следовательно, «первоначальное жительство» в гребнях и ущельях соответствует XVI  в., ко второй четверти которого и появились на территории Чечено-Ингушетии «беглые российские люди». Фольклорная хронология тут полностью совпадает с исторической.
Но где же все-таки находились первоначальные места жительства беглых русских людей, ориентиры которых А.Ригельман узнал от старожилов, помнящих еще названия тех урочищ и ущелий, где поселились впервые их предки?
Прежде всего источник говорит - «за Тереком в гребнях [то есть в горах] и в ущельях, а именно в урочищах голого гребня». После этих общих сведений в обеих редакциях источника в определенной последовательности перечислены ориентиры, названные старожилами «первоначальным жительством» своих предков. Думается, что человек, объясняющий панораму местности, перечислил бы пункты слева направо, т.е. если стоять лицом к горам Кавказа, то с востока на запад (В подтверждение приведем первую известную русскую карту Северного Кавказа за 1719 г., выполненную именно по такому принципу (см. «Кабардино-русские отношения в XVI-XVIII вв.», т.1, вклейка между с. 388 и 389).). Так поступили, по-видимому, и хорошо знающие местность информаторы А. Ригельмана.
В литературе утвердилось мнение, что название «гребенские казаки» произошло от Терского хребта, где якобы поселились первоначально русские люди. В более поздних источниках и литературе о гребенском казачестве невысокий хребет, протянувшийся по правобережью Терека, действительно часто называли Гребнем. Но в свидетельствах А. Ригельмана, очевидно, не случайно «за Тереком» называется не гребень, а «гребни», «горы», «ущелья» во множественном числе. Поневоле приходится думать, что речь здесь идет отнюдь не о заурядной гряде возвышенностей Терского хребта, а о подлинных и многочисленных «гребнях» - хребтах северных отрогов Кавказских гор, лежащих южнее Сунжи. Однако соответствует ли наше понимание «гребней» тому, которое бытовало в XVI-начале XVII в. (а не позднее!) и отразилось в источниках?
Как выясняется, вполне соответствует. В документе 1589-1590 гг. о русском посольстве в Грузию упоминаются Батцкие и Метцкие гребни (Белокуров С.А. Сношение России с Кавказом -  М., 1889, с.128.). Наименование Батцкие исследователи сопоставляют с национальным наименованием цова-тушин - бац-би, а Метцкие - с названием одного из вайнахских обществ в верховьях Аргуна (Кушева Е.Н. Указ. соч., стр. 67, 68 (она приводит мнение ряда авторов).). Следовательно, в обоих случаях подразумеваются высокогорные районы у перевалов через Главный Кавказский хребет. Хорошо известные терским служилым людям по посылкам в Мерези 1618 г. мерезенские (мержойские в верховьях Фортанги) селения («кабаки») находились «в Пребнях под снежными горами» (Генко А.Н. Из культурного прошлого ингушей//Записки коллегии востоковедов, т. V. - М., 1930, с. 685, 686, Кушева Е.Н. Указ. соч., с. 73-74.).
В январе 1617 г. в степной части Кумыки (Северный Дагестан), куда Терский хребет не заходит, собрался съезд местных феодальных владетелей «под Гребнями на подах» (Кушева Е.Н. Указ. соч., с.57.). Ни одно из названных и других известных нам синхронных упоминаний гребней (вопреки разъяснениям Е.Н. Кушевой, данным в «Указателе географических названий») (Там же, с. 356.) не относится и не может относиться к Терскому хребту. В русских документах и представлениях второй половины XVI-начала XVII в. «гребни» («гребени»)- это высокогорье, и чаще всего - северные склоны Кавказского хребта. Обитателей этих гор сами вайнахи («Вайнах - дословно «наш народ» (чеченск. и ингушск.). В научной литературе термин введен для обозначения всей группы в целом.) называют ламароями, что в переводе означает горцы. И в нашем документе, отразившем предание XVI в., одна из групп вайнахов, вытеснившая первоначальных русских поселенцев, именуется «гребенчуки» (ламарои, горные вайнахи), т.е. называется термином, тождественном в географическом (но не этническом!) смысле наименованию «гребенские казаки» (В более поздней литературе XVIII в. гребенчуками иногда называли обитателей крупного вайнахского аула Герменчук. Здесь на лицо искажение названия (нужно: герменчуковцы). Но эти последние также выходцы из глубины гор, т.е. первоначально все-таки ламарои (горцы).). Потому-то в документе хорошо осведомленного автора внесено в квадратных скобках важное уточнение «в Гребнях[ то есть в горах]». Ясно, что в контексте записанного А. Ригельманом предания гребенских казаков под термином «Гребни» скрываются отроги собственно Кавказского хребта, лежащие южнее Сунжи.
Жили русские беглые люди в частности в «урочищах голого гребня». Первый этнограф-чеченец У. Лаудаев, руководствуясь преданиями предков, упоминает о границе между чеченскими племенами и русскими поселениями, проходившей по северным отрогам Кавказских гор, где имеются «обнаженные вершины», которые по-русски можно назвать «лысыми горами»  (Лаудаев У. Чеченское племя //Сборник сведений о кавказских горцах, VI. -  Тифлис, 1872, с. 2, 32, 33.). Он приводит народную версию о том, что нынешние так называемые Черные горы не всегда были покрыты лесом и лишь спустя некоторое время на них стали расти деревья, «обратившиеся в непроходимые леса». Если учесть, что аналогичные предания бытуют в народе до сих пор и их рассказывали нам, например, в Ножай-Юртовском и Шалинском районах (Во время археолого-этнографических изысканий 1966-1971гг.), где информаторы связывали возникновение лесов со временем вторжения в равнинную Чечню калмыков (конец XVII-начало XVIII в.), то можно думать, что они отражают картину, реальную для XVI в. И «голый гребень» является воспоминанием, отголоском того времени, когда часть этих гор могла быть действительно «лысой».
Первым названным ориентиром является «ущелье Павлова при гребне», что сразу же вызывает ассоциации с источником святого Павла близ станицы Петропавловской. Однако он лежит на левом берегу Сунжи и потому в данном случае не может быть нашим ориентиром. Впрочем, источник святого Павла был в Чечено-Ингушетии не один. Под таким названием известны источники в 18 км к северо-западу от Грозного близ Мамакай-Юрта, а также близ Брагунов. Разве исключено, что были и другие?
Но, может быть, прототипом названия данного ориентира послужил некий созвучный местный топоним? С большой осторожностью выскажем предположение, что Павловы ущельем могло именоваться у первых русских поселенцев ущелье реки Хулхулау. К такой мысли можно прийти, если учесть, что Искерия, т. е. восточная часть горной Чечни в целом очень бедна позднесредневековыми вайнахскими башнями, особенно боевыми. Их тут практически нет. И лишь в районе ущелья Хулхулау исторически, лингвистически и археологически засвидетельствованы боевые башни у Ца-Ведено, Харачоя, Эрсеноя, Хоя, Кезеноя и в других местах. Здесь известны топонимы, прямо связанные с боевыми башнями, как БIав-корт, ВIав-тIа и т.д. к слову сказать, ущелье Хулхулау и идущие из него в горный Дагестан перевальные дороги стали очень рано известны русским; еще во второй половине XVI в. этими путями осуществлялись связи и контакты с Аравией, ее ханом и родственником его Черным князем. Нет ничего невероятного, что сравнительно богатая боевыми башнями долина Хулхулау могла именоваться у части вайнахов «БIавлой-чIож» - «БIавлойское» ущелье. Несомненно, близкое созвучие названия «БIавлойское» лично-именному топониму «Павловское», возможно, вызвало появление данного ориентира в преданиях гребцов и исследуемой рукописи.
Подобных примеров переосмысления русских туземных топонимов и стремления связать их с личными именами истинных и легендарных первопроходцев на Северном Кавказе можно найти множество, и едва ли не самый яркий (и к тому же географически близкий нашему) из них - это превращение названия кумыкского аула Эндери («место обмолотого зерна») в аул Андрей (См., например: Броневский С. История Донского войска, ч.1 -  СПб., 1834, с. 61; Дебу И. О Кавказской линии. - СПб., 1829, с.90.).
Но есть ли основания предполагать наличие русского населения в какой-либо части ущелья Хулхулау (БIавлойского - Павловского) на заре истории гребенских казаков? Думаем, что есть. Известны многочисленные и разнообразные предания (казачьи и чеченские), суть которых сводится к бесспорному признанию необычайно тесных, длительных отношений гребенцев станицы Червленой и чеченцев - гуноевцев, живших по водоразделу Хулхулау и Гумса. Не станем пересказывать эти предания, многократно записанные и у тех, и у других (См., например: Попов И.М. Ичкерия //Сборник сведений о кавказских горцах, IV.   - Тифлис, 1870, с. 12-13; Лаудаев У. Указ. соч., с. 49-51; Гриценко Н.П. Из истории экономических связей и дружбы чечено-ингушского народа с великим русским народом, с. 30-32; Саламов А.А. Из истории взаимоотношений чеченцев и ингушей с Россией и великим русским народом //Изв. Чечено-Ингушского НИИ, т. III, вып. 1 -  Грозный, 1963, с.28, и другие работы.). Отметим только: тесные родственные связи гуноевцев и гребенцев-червленцев – общеизвестный факт. Сто лет назад потомки гуноевцев составляли около половины всех казаков, живущих в Червленой (Попов И.М. Указ. соч., с. 12,13.). К сожалению, изначальные предания об установлении родственных взаимоотношений между гребенцами и гуноевцами были затемнены позднейшими сообщениями о постоянном бегстве чеченцев к казакам. В тех фольклорных вариантах, от содержания которых веет древностью, мы находим важные указания на то, что гуноевцы поддерживали дружественные связи с предками червленцев еще до того, как первые стали исповедовать ислам (Калоев Б.А. Указ. соч., с. 50, 51.). Если учесть, что обитатели Ичкерии предстают в русских письменных источниках конца XVI в. мусульманами, то установление связей между гуноевцами и гребенцами придется отнести ко времени более раннему. И это соответствует времени, когда, согласно нашему документу, гребенцы жили в некоем Павловском ущелье.
Особые взаимосвязи гуноевцев и гребенцов, на наш взгляд, подтверждают гипотезу о том, что вайнахи приютили первых русских поселенцев в родном ущелье, которое русские стали называть «Павловское».
Правда, приводя сведения из книги А. Ригельмана, И. Кровцов отождествляет «ущелье Павлово» с урочищем Павлова-щель и Павлов-камень, которые известны во второй половине XVIII  века в районе Терского хребта (И. Кравцов, Указ. соч., с. 14, 15.). Топонимы эти явно связаны с русским именем Павел. Но ведь и сам А. Ригельман полагал, что «оные урочища звания свои получили от начальников тех беглецов». Не нужно, однако, забывать: в топонимии широко распространен принцип переноса традиционного названия села, местности или реки на новые места, освоенные людьми одной и той же этнической группы. Так что вполне возможно предположение: первоначальный «гребенский» (горский) ориентир, осмысленный в связи с именем Павла (БIавловское - Павловское ущелье) переносился затем неоднократно казаками на новые места их жительства. Надо отметить, что нигде больше на территории Чечено-Ингушетии не встречается такое частое повторение (перенос) наименований населенных пунктов, как в Ичкерии и прилегающих к ней с севера районах.
Мы привели свои соображения в пользу отождествления топонима «Павлово ущелье» с долиной реки Хулхулау. Думаем, что они достаточно основательны, особенно если сопоставить их с последующими сообщениями анализируемого нами источника.
Второй «именной» ориентир в документе- ущелье Кашланавское, которое мы склонны считать Аргунским ущельем. Оно также стало известно русским одним из первых в Чечено-Ингушетии.
В отписках русских воевод и в делах о посольских сношениях русского правительства с Кавказом часто упоминаются «горские землицы» и, в частности, Шибуты (Шатоевская котловина южнее слияния рек Шаро и Чанты-Аргуна называется аварцами Шубути, так же называли Шатой старики-чеченцы) и Мулки (тайповое название жителей Гухойского ущелья, расположенного южнее Шатоя по левой стороне реки Чанты-Аргуна).
Е.Н. Кушева приводит ряд документов, где в челобитных и различных отписках конца XVI-начале XVII в. речь идет о землях шибутов и мулков (Кушева Е.Н. Указ. соч., с. 61, 62, 72, 73.).
Грузинские послы в 60-х годах XVII в. проезжали мимо заброшенного города Чечен, расположенного у реки Чечени, о котором рассказывали в Москве, что там был город - «великих государей …российских», но не могли сказать, когда. Послы сообщили, что находится город в двух с половиной днях пути от тогдашнего Терского города и в одном дне пути от «Туш», т.е. Тушетии. Е.Н. Кушева, подчеркивая, что другие осведомленные источники не упоминают город Чечен, предполагает, что он был построен еще при Иване Грозном во время одного из длительных походов русских войск 1563 или 1566 г. как опорный пункт для отношений Москвы с Кахетией (Там же, с. 241.). Но, возможно, этот «город» (не известный русским официальным документам) был построен или освоен русскими людьми до того, как «великие государи российские» наложили свою руку на все русские поселения в Чечне? (М.А. Полиевктов осторожно склонялся к этой мысли, полагая, что «город Чечен» указывает «на одно из поселений гребенских казаков» (см.: Полиевктов М.А. Экономические и политические разведки Московского государства XVI в. на Кавказе -  Тифлис, 1932, с. 23.)
И не был ли он одним из тех, самых ранних русских поселений XVI в., о которых У. Лаудаев писал: «весьма вероятно, что окопы (рвы и валы.- В. В., Т. М.) эти сооружены русскими. Чеченцы вполне в этом уверены. Так, например, курган Гойтен-Корта, около Аргуна, в Большой Чечне, коего окопы и теперь целы. Говорят, что он был сосредоточением для русских, долее других в Чечне (речь идет о времени, предшествующем уходу русских на Терек.- В. В., Т. М.). В Мартанском и Гойтенском ущельях также существовали их окопы, чеченцы находили в них серебряные и медные деньги» (Лаудаев У. Указ. соч., с. 43.).
Возможно, что рвы Гойтен - Кортинского городища и сопоставляются с остатками «города Чечен».
О том, что чеченцы Аргунского ущелья довольно рано познакомились с русскими, говорит и тот факт, что до сих пор сохранились предания о варандийцах (Варанды - селения в Аргунском ущелье, засвидетельствованное письменными источниками  XVI-XVII вв.), как о потомках некоего русского населения, жившего прежде в этих местах. Чеченцы породнились с этими христианами-русскими и поддерживали с ними дружбу и родственные связи столь крепкие, что когда их начали силою «приводить» в мусульманство, то варандийцы дали жестокий бой и, потерпев поражение, частично переселились в гребенские станицы к прежним своим русским соседям, друзьям и родичам (Предание записано В.Б. Виноградовым в 1959 г. Оно подтверждено информацией ст. научного сотрудника Чечено-Ингушского НИИ, этнографа А.А. Исламова и теми краткими публикациями, что имеются в старой кавказоведческой литературе.).
У. Лаудаев, в свою очередь, приводит предания о некоем русском первопроходце в Чечне Тарасе, который остался здесь и не ушел со всеми русскими на Терек. Он был убит двумя зумсоевцами (из высокогорных аргунских фамилий) (Лаудаев У. Указ. соч., с. 43.).
В «Описании…» сказано, что после ухода русских перечисленные в документе места заняли чеченцы (первоначально - жители Чечен-Аула) и гребенчуки, под которыми, скорее всего, подразумеваются ламаройцы, т.е. горцы- жители Аргунского ущелья. Но как объяснить попавшее в документ название «Кашланавское ущелье»? В этом наименовании мы видим топоним, возникший на основе термина «каш», издревле заимствованного горцами у тюркоязычных народов (Генко А.Н. относит это заимствование к половецкой эпохе (Указ. соч., с.714).). «Каш»- могила, «ла»- вайнахский словообразовательный суффикс, «н»- суффикс родительного падежа, «овск»- русское окончание. Следовательно, это название можно перевести как ущелье «могильников».
В Аргунском ущелье по сравнению с другими ущельями необыкновенное множество разнообразных могильников и кладбищ со склепами, пещерными усыпальницами и т.д. (Виноградов В.Б., Марковин В.И. Археологические памятники Чечено-Ингушской АССР -  Грозный, 1966.). В местной топонимике мы находим небывалое для Чечено-Ингушетии обилие названий, которые связаны со словом каш (могила): Кешты (Зумсой), Кашите (Терлой), Кеш-ын (Шатой), Кеш-ын (Гатын-Кале), Кашнехъ (Малхиста), Кешите (Шарой) и т.д. (См., например: Чеченская автономная область. Основные статистические данные и список населенных мест на 1929-1930гг.  - Владикавказ, 1930.). Обилие подобных топонимов могло породить своеобразное общее название для всего Аргунского ущелья - Кашлановское (русский вариант). Это наименование, возможно, не было широко распространено, но запало в память тех русских, что некогда забрели сюда. Так, по нашему мнению, решается вопрос о локализации Кашлановского ущелья.
Определить местонахождение «Пименавского дуба» затруднительно. Л.Б. Заседателева отождествляет его с селением Дуба-Юрт. Отождествление, прямо скажем, спорное. По-видимому, автора ввело в заблуждение созвучие этих названий. Но Дуба - это личное имя легендарного основателя селения и к русскому названию породы деревьев никакого отношения не имеет. В документе же, очевидно, речь идет о реально существовавшем дереве, возможно, называвшемся по имени некоего Пимена. Ведь приведена же У. Лаудаевым чеченская легенда о гибели русского Тараса у векового дуба. В подобных трагических или каких-либо иных ситуациях дерево и могло получить название. К тому же в документе Пименавский дуб хотя и назван вслед за Кашланавским ущельем, но далее следует пояснение: «который и доныне ниже Балсур или Ортан реки». Два последних ориентира имеют для нас принципиальное значение. И вот почему. Они, как и названия чеченских групп, поселившихся на местах прежнего обитания русских, недвусмысленно указывают на правобережье Сунжи. Необходимо отметить, что соображения о первоначальном поселении гребенских казаков на правом берегу за Сунжей высказывались в различных трудах по истории казачества (См., например: Лаудаев У. Указ. соч.; И.Д. Попко. Терские казаки со стародавних времен. -  СПб., 1880; Потто В.А. Указ. соч., Л.Б. Заседателева, Указ. соч.), впрочем, без серьезной аргументации. По-видимому, ни один из этих авторов не располагал достаточно достоверными данными по этому поводу, и конкретных сведений, за исключением У. Лаудаева, привести не мог. Что же дает нам право уверенно отстаивать правильность данного тезиса?
Бесспорно, что Ортан-река - это река Мартан. Потеря первого носового звука «м» вполне естественна при восприятии иноязычного слова на слух. Что же за река Балсур? Интересно, что в «Описании…» название этой реки присутствует еще в слове «балсурцы» - горцы, те, что вытеснили гребенских казаков из мест изначального обитания. Тут же выясняется - «балсурцы, или карабулаки». Здесь и таится ключ к решению задачи.
С.С. Броневский пишет: «…однако Татары и Черкесы зовут их (карабулаков - В. В., Т. М.) Бальсу (сыта, медовая вода). Они имеют в своем владении шесть речек, впадающих в Шадиер и Фартам или прямо  Сунжу. Бальсу есть одна из тех речек, и, как выше сказано, при ней построена была церковь, и подворье нашими духовными… В их же землях находятся ручьи Ашган, Валарек и Чалаш, впадающий в правый берег Сунжи, ниже Фартама, по оным карабулаки свои выгоны для скота имеют» (Броневский С.С. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе -  М., 1823, ч.II, с.167, 168.). Названные реки Шадиер, Фартам, Чалаш, Валарек и др. представляют собою речную систему правобережья реки Сунжи, т.е. р. Ассу с ее притоком Фортангой, реки Шалаж, Валарек и др. Имя Бальсу обозначает у С.С. Броневского также одну из рек этой системы, причем, скорее всего пограничную для земель карабулаков (как погранична с запада Шадиер-Асса), ибо иноязычное наименование племени (Бальреки - балсурцы) было порождено, вероятно, названием пограничной реки, а Бальсу - тюркско-кумыкский гидроним, свидетельствующий о близости объекта наших поисков к зоне кумыкской активности. Этой характеристике ближе всего отвечает река Гехи - крупный правый приток Сунжи в среднем ее течении - и самая восточная из всех речек в границах исторических владений карабулаков.
Однако наша догадка так и осталась бы в сфере предположений, если бы мы не располагали доказательством этого тождества. Его представляет нам «Карта реке Терку и по части Малой Кабарды и Грузии» (В.Н. Гамрекели, документы по взаимоотношениям Грузии с Северным Кавказом в XVIII веке, Тбилиси, 1968, стр. 118-119 (карта).), составленная в 1733г. Ее значение для нас особо велико потому, что карта составлена приблизительно в одно время с «Описанием…». Указанная на карте Сунжа принимает с правого берега три притока. Два крайних притока, не имеющие на карте именования, представляют собой две реки: Ассу, течение которой несколько изменено, и Аргун, где автор помещает «чеченцев», явно имея в виду жителей селения Чечен-Аул, расположенного на этой реке. Где-то в середине между этими реками обозначена «река Балсу, на которой 100 деревень». Из всех многочисленных притоков Сунжи, принимаемых ею в этом районе, с правой стороны под названием Балсу может фигурировать только р. Гехи - самая полноводная и протяженная - располагающаяся как раз посередине между Ассой и Аргуном. Таким образом, на наш взгляд, подтверждается тождество упоминающейся в «Описании…» речки Балсур с нынешней рекой Гехи (Нас не должно смущать, что тот же С.С. Броневский в другом контексте называет р. Гехи, не именуя ее Бальсу. Здесь мы имеем дело с ошибкой автора, ибо по его характеристике р. Гехи является левым притоком Русского Мартана и на нем названо всего 5 деревень. Но левым притоком Мартана, причем как раз небольшим, является р. Рошня, название которой отсутствует у С.С. Броневского. Река Рошня находится близко от Гехи и путаница тут у С.С. Броневского вполне возможна. Знакомство же его с вайнахским названием Гехи нисколько не противоречит тому, что эта же самая река (подобно Ассе и многим другим) имела два разных названия: одно чеченское (Гехи), другое тюркское (Бальсу).
Здесь же нужно вспомнить и о некой неизвестной нам речке Топли, упомянутой в сочинении И. Дебу (Указ. соч., стр.154, 155). По словам этого автора, «При нем жили (р. Топли.- Авт.) жили прежде гребенские казаки». Ценность этого сообщения состоит в том, что местность р. Топли названа между Чалаш (Шалажа) и Гехи, т.е. все в том же районе близлежащих окрестностей Балсур (Гехи) и Ортан-реки (Мартан). «Окопы» первых русских поселенцев упоминается в Мартанском и соседнем ему Гойтинском ущельях и у У. Лаудаева. Возможно, что все эти глухие отголоски подлинного пребывания гребенцов в данном районе в какой-то мере объясняют и упорное наименование Мартана «русским» (Русский Мартан, а в тюркском произношении - Урус - Мартан).).
Перечисление всех разобранных выше ориентиров завершается в «Описании…» словами «при Терке реке же». На первый взгляд, они как будто бы противоречат нашим построениям о локализации пунктов первоначального расселения гребенцов к югу от Сунжи (ведь сама Сунжа в источнике не упоминается!). Но в документе отсутствует название Сунжи и как южной границы гребенцев. Да и вовсе не обязательно было упоминать Сунжу, если все остальные ориентиры указывают на земли, лежащие в бассейне крупнейшей реки края- Терека, притоками которого были и Сунжа, и все прочие реки и речки.
«За Терком» - значит к югу от прославленной реки. «В Гребнях»- значит (в понимании первопроходцев) в горах, что вздыбилось над южными притоками Терка. А все иные более частные названия - они и есть «при Терке реке ж».
Главная река, вокруг которой группируются все прочие местности, как бы олицетворяет весь близлежащий край. Ведь не случайно в древнейшей гребенской песне Ивану Грозному приписаны слова:
«Подарю вас, моих казаченьков,
Быстрым Терком со притоками.
Ай, быстрым Терком со притоками,
Ай, до синя моря до Каспийского»
(Путилов Б.Н. Песни гребенских казаков -  Грозный, 1946, с.63.).
Не случайно и то, что в 1570г. русскому послу в Константинополе Новосильцеву для характеристики обширности земель большего князя Кабарды Темрюка, охватывавших, кстати, и часть правобережья Сунжи, достаточно было сказать: «По Терке по реке и до моря» (См.:. Кушева Е.Н. Указ. соч., с.92.).
Сведения А. Ригельмана восходят к самым ранним пластам гребенского фольклора и к самым первым представителям русских об освоенной ими местности. Пройдет совсем немного лет, и представления эти расширятся, станут более конкретными, подробными, полными. На страницах официальных документов, на картах найдут свое место и Сунжа, и Аргун, и Хулхулау и многие традиционные и более верные названия местных рек и урочищ. Но долго еще будут (реже или чаще) употребляться и «не стандартные» названия (то Аргун назовут Быстрой, то Джалку - Камышовой, то Хулхулау - Белкой и т.д.). И эти кажущиеся вольности простительны и объяснимы, ибо они - отголоски первых контактов с объектами; тех контактов, которые определили появление в посольском статейном списке 1589г. и в еще более раннем изустном гребенском предании таких не прижившихся впоследствии названий местностей, как Нижняя и Ровная Луки, Холопьевское городище, Павловское и Кашлановское ущелья, Пименавский дуб. Но, кроме всего остального, в этом и состоит ценность проработанных нами источников. Они донесли до нас память о давно и полностью забытом, позволили (пусть лишь едва!) приобщиться к той далекой эпохе, в которую возникали на земле вайнахов первые русские хутора; когда по горам и весям Чечено-Ингушетии прокладывали тропы первые русские люди. Они позволили нам еще раз задуматься над всей глубиной тех взаимосвязей гребенцов, о которых Л.Н. Толстой, опираясь на их же собственный фольклор, писал: «Очень, очень давно предки их … бежали из России и поселились за Тереком, между чеченцами на Гребне, первом хребте лесистых гор Большой Чечни… Живя между чеченцами, казаки породнились с ними, но удержали и там христианскую веру, и русский язык. Еще до сих пор казацкие роды считаются родством с чеченскими» (Толстой Л.Н.  Собр. Соч., т. 3, с.164.).

Впервые опубликовано: Советская этнография. 1972. № 3, с.31-42.

Из истории взаимоотношений ногайцев с казаками в XVIII–XIX вв.

Кидирниязов Даниял Саидахмедович –
заслуженный деятель науки Республики Дагестан,
доктор исторических  наук, профессор,
ведущий научный сотрудник ИИАЭ ДНЦ РАН (г. Махачкала)

На протяжении многих веков Северный Кавказ привлекает всех многоликостью края, его полиэтничностью, языковой пестротой, разнообразием обычаев. Северный Кавказ – уникальный регион, отличающийся интенсивностью межнациональных отношений. Здесь сформировалась уникальная модель мирного сосуществования народов. Издавна народы региона поддерживали между собой тесные экономические, политические и культурные связи. В течение многих столетий, живя по соседству и находясь в тесном общении, пройдя в своем культурно-историческом развитии большой и сложный путь, они не могли быть замкнутыми, изолированными друг от друга, оказывая взаимовлияние, взаимообогащаясь различными культурными ценностями, в результате чего у них выработалось много черт региональной общности духовного развития. Общими у них были верования, имелось сходство в обычаях, фольклоре, одежде, вооружении. Многие из местных людей знали языки соседних народов. У них существенное количество одинаковых терминов и слов.
Общность исторического развития, территориальное соседство, постоянное общение друг с другом в течение нескольких веков способствовали активизации процессов взаимопроникновения, взаимовлияния и взаимообогащения ногайской культуры с культурами народов Северного Кавказа.
Важное значение в деле налаживания межэтнических контактов, установления между ними доверия, взаимопонимания и уважения имела торговля. Торгово-экономические взаимоотношения способствовали разрушению хозяйственной замкнутости народов региона, повышению уровня их жизни. Торгово-экономические взаимоотношения ногайцев с народами региона, в частности с казаками и Россией, в рассматриваемый период развивались в русле сложных и противоречивых внутри- и внешнеполитических событий на Северном Кавказе. Их стабильность и неуклонное расширение было обусловлено общностью экономических интересов как народов региона, так и России.
Ногайцы выступали своеобразными монополистами в производстве животноводческой продукции (шкуры, шерсть, войлочные изделия, сыр, масло и др.). Большим спросом у народов региона, в частности казаков, пользовались ногайские деревянные седла, уздечки, хомуты, плетки, потники. Ногайские лошади поставлялись в казачьи войска.
Большую роль играли ногайцы в перевозке товаров. Они на своих арбах перевозили казенные и частные грузы от Серебряковской пристани на Каспии на левый фланг Кавказской линии, из Кизляра в Астрахань, Тифлис, Моздок,  другие города и обратно.
Многоязычный Северный Кавказ. Еще в конце XVIII в. академик В.Ф. Миллер подчеркивал: «Кавказский хребет – эта гора языков – представляет капитальный интерес для этнографии. Нет другой местности на земном шаре, где бы на сравнительно небольшом пространстве скучивалась такая масса разноплеменных и разноязычных народов» [1].
Двуязычие как социальное явление было известно издавна. Представители народов Северного Кавказа, удивительно интересного полиэтнического региона, нередко владели вторыми языками, которыми почти до конца XIX в. являлись сначала тюркский, а затем русский.
Следует также подчеркнуть, что народы Северного Кавказа знали не только родной язык, но и тюркский. Тюркский язык, в частности ногайский, являлся для народов Северо-Западного Кавказа языком межнационального общения [2].
Распространению двуязычия способствовал экономический фактор (торговля, отгонное животноводство), а также своеобразие расселения, времени проживания этнической общности среди различных национальностей и т.д.
В русский и другие славянские языки попала часть тюркских слов. Как подчеркивает исследователь И.Х. Тхамокова, «заимствования из кабардинского, чеченского или осетинского языков в терских говорах буквально единичны, тогда как тюркоязычных заимствований можно насчитать десятки, если не сотни» [3].
Лексические заимствования многообразны: это явления природы и географические понятия, животный мир и поселения, одежда и пища.
Богатейший тюркологический материал (тюркизмы русской лексики) представлен в словаре В.И. Даля. В составе тюркизмов русского языка Северного Кавказа такие слова, как башлык, бурдюк, шаровары, бешмет, буза, айда, казан, каракуль, караул, кенаф, кизяк, курага, майдан, саман, табун, туман, туша, халва, чалма, шайтан, шаль, шатер, ярлык, ясак, кавардак, кайма, камыш, капкан, кушак, сарай, карман (XVII в.), нагайка (плеть), бугай (бык) [4].
Один из путей складывания генеалогических связей между казачеством и народами региона – это принятие представителей народов Северного Кавказа в ряды казачьих войск. Одним из народов, представители которых влились в ряды казачества, были ногайцы. Так, в 1806 г. российским правительством с целью «отвести ногайцев с Кубани, каждому из них предложено было срочно избрать род занятий. Желающие записаться в казаки переселялись к Ейскому укреплению – к берегам Азовского моря… На Тамани осталось примерно 116 мужского и 82 женского пола ногайцев и татар, перешедших в казачье сословие» [5]. Примером такого этнического взаимопроникновения служит наличие среди фамилий казаков Кубани этнонимов ногайского происхождения: Нагой, Ногаевы, Ногайцевы, Карамурзиновы, а также фамилий с основой гирей, солтан, хан и др. [6]. Следует также сказать, что первым атаманом донских казаков был Сары-Озман, из крещенных ногайцев [7].
Самое широкое распространение у всех народов региона имело гостеприимство.  В исследуемый период у ногайцев существовал обычай куначества (къонакълыкъ). Любой мужчина из числа соседних народов мог быть кунаком ногайцев. Обидевший гостя подвергался суровому наказанию.
Для приема гостей у ногайцев существовало специально отведенное помещение – кунацкая. Или выделяли одну из лучших комнат жилища, предназначенную для гостей. Ногайцы, даже самые бедные, всегда были рады приезду гостя, считая, что вместе с ним приходит благо.
Много кунаков было у ногайцев и среди казаков близлежащих станиц [8]. Ногайцы, как и другие народы региона, со временем настолько сблизились с казаками, что отлично понимали друг друга, легко находили общий язык, у казаков и русских появились близкие друзья – кунаки в аулах, а у местных народов – в станицах и городах, они делили горе и радость, перенимали друг у друга положительный житейский опыт. Многочисленные архивные источники свидетельствуют о том, что между ногайцами и терско-гребенскими казаками сложились добрососедские отношения. Так, во время неурожайного 1740 г. казаки помогали ногайцам провиантом и другими товарами [9]. Многие казаки и русские выезжали в аулы, где строили дома, мельницы, конюшни, разводили сады и виноградники, делали мебель для зажиточной местной верхушки. Очень часто ногайцы для изучения русского языка отдавали своих детей в казачьи семьи, в которых они жили как равноправные члены семьи. В результате такого длительного тесного повседневного общения ногайцы усваивали русский язык, а многие казаки свободно владели ногайским языком. Влияние ногайцев проявилось в том, что в языке казаков появились заимствованные из тюркского названия домашних животных, степных трав, пастушьей палки, веревки, кибитки (их русские и казаки ставили во время полевых работ), плаща-накидки, сумки, животноводческих продуктов питания. Современники отмечали сходство в одежде казаков и ногайцев [10]. Некоторые элементы праздничной пищи ногайцев (баурсак) получили распространение у русских и казаков. Праздники имели такие общие элементы, как скачки, джигитовки, устройство качелей [11].
С конца XVIII в. на рыбных промыслах русских рыбопромышленников стал широко использоваться труд ногайцев. Работая на рыбных промыслах, они учились у русских способам ловли рыбы, выработанным их многолетней практикой.
Важную роль в хозяйстве ногайцев играло рыболовство. Основными районами рыбной ловли на Каспийском море служили устья р. Терека, Сулака, Кумы и Прорвы.
Большую роль в переходе ногайцев от скотоводства к земледелию сыграла близость русских поселенцев и местных соседних народов. Близкие отношения с русскими и соседними народами давали возможность ногайцам постепенно перенимать у них новые хозяйственные навыки. Благодаря общению с русскими поселенцами ногайцы узнали такие культуры, как картофель, капуста и др.

Народы Северо-Восточного Кавказа оказывали влияние на материальную культуру русского населения на Тереке. Влияние это не было односторонним. Русское население в свою очередь оказывало известное влияние на материальную культуру местных народов. Восприняв у местного населения приемы культивирования винограда, казаки стали заниматься виноградарством и виноделием. Казаки научились у местных жителей сбору марены, которая произрастала в Терском округе [12].
Заимствовали ногайцы у русских и типы жилищ, строительную технику [13]. У ногайцев появились современные европейского типа строения – жилища с русской печкой, деревянные кровати заменили нары, появились столы, стулья, стали разводить овощные культуры, ногайский стол стал более разнообразным и т.д.
Важным шагом в развитии русско-кавказских культурных связей было открытие в Моздоке первой школы «для осетинских, ингушских и прочих горских народов детей». 27 сентября 1764 г. был издан указ «О заведении при урочище Моздок, где из новокрещенных горских народов селение заводится, для осетинских и ингушских и протчих горских детей школы, и о употреблении на содержание такой школы из тамошних доходов или из процентных Астраханского банка…» [14].
По своему назначению это учебное заведение должно было служить интересам царизма: готовить из детей привилегированных сословий местных народов, в том числе и ногайцев, преданных российскому правительству людей – активных проводников политики царизма в регионе. Поэтому в школу принимались дети старшин и местных землевладельцев [15].
Следует отметить, что г. Ставрополь также сыграл большую роль в культурной жизни народов региона. Так, 18 октября 1838 г. была открыта Ставропольская мужская гимназия (как Кавказская областная). Первые гимназисты из местных народов появились здесь в 1849 г., и с этого времени учились представители всех народов северокавказского региона. Число их было довольно значительным. Если в 1857 г. в Ставропольской гимназии обучалось 65 представителей местных народов, то в последней четверти XIX в. им ежегодно отводилось 85–100 мест, в том числе для Терской области 20–25 мест. Изучались в ней история, статистика, география, языки русский, французский, ногайский, арабский и др. [16]. Так, в 1883 г. в пансионате учились 20 осетин, 4 аварца, 5 кумыков, 2 ногайца, 5 лезгин, 3 ингуша, 1 чеченец и др. [17].

Взаимоотношения ногайцев с народами региона (в том числе с русскими и казаками) исследуемого периода приводили к большому влиянию их друг на друга.
Заметно изменился быт ногайцев, они восприняли очень многие стороны быта соседних народов – устройство жилища, одежду и пищу. В свою очередь и местные народы, жившие на Тереке, Куме, Сулаке, переняли у ногайцев многое, например, конское снаряжение (сбрую, короткие стремена и др.), пищу, в частности ногайский чай.
Такие национальные блюда ногайцев, как кумыс, йогурт, айран, встречались у многих народов Северного Кавказа, а некоторые блюда соседних народов, например кумыков, русских, казаков, вошли в быт ногайцев.
Ногайцы, как и другие местные народы, ездили на двухколесной арбе, запряженной быками.
Ногайцы переняли от горцев и русских методы ведения хозяйства, характер жилища, многие черты материальной и духовной культуры. Так, ногайцы переняли у горцев способ хранения зимой кукурузы в плетенках из хвороста [18].
Сближение ногайцев с народами Северного Кавказа, в том числе с казаками, оказало влияние на духовную культуру ногайцев. В свою очередь и духовная культура народов региона также испытывала влияние ногайской культуры. Это творческое взаимодействие хорошо прослеживается в устном народном творчестве, в танцах, музыке.
Наряду с русскими у казаков были в ходу местные музыкальные инструменты: зурна, свирель, двухструнная балалайка, барабан. На всех этих инструментах играли мужчины, на гармонике – обычно женщины, как и у местных народов.
Следует отметить, что полиэтничный и поликонфессинальный состав Терско-Кизлярского войска способствовал тому, что оно не привлекалось к охранной и сторожевой службе, но из него поставлялись лучшие разведчики, проводники, переводчики. Для выполнения различных поручений они направлялись в Крым, Иран, на Кубань, а также к местным владетелям. Причем знание языков и нравов соседних и других народов демонстрировали не только казаки, но и «русские», о чем свидетельствуют многочисленные документы [19]. По мнению исследователей, чем больше факторов (язык, религия, территория, враждебное окружение и пр.) задействовано, тем быстрее идет процесс консолидации [20].
Как ранее указывалось, веками общаясь между собой, казаки и местные народы все время пополняли свой словарный запас за счет русских, кавказских и тюркских слов. О разговорном языке терских казаков можно судить по ст-це Наурской (Чечня). «Язык наурцев, –  писал в начале XX в. П. Востриков, –  довольно своеобразный. Их великорусский язык подвергался влиянию всевозможных народностей: то ногайцев, то калмыков, то лезгин, чеченцев и других горцев, не говоря уже о сильном влиянии малорусского наречия. От всех народностей, с которыми соприкасались казаки, они переняли много слов и оборотов» [21].
В статье «Говор гребенских казаков» Н.А. Караулов насчитал более 100 слов, заимствованных казаками у горцев и ногайцев [22].
Лексические заимствования очень многообразны: это явления природы и географические понятия, животный мир и поселения, одежда и пища.
По архивным источникам известны оставшиеся в гребенских станицах ногайцы, «ясыри» кабардинских, брагунских и других владетелей [23]. Принимая крещение, они вливались в состав гребенцов. И в XIX в. многие казачьи роды помнили о своем происхождении. О том, что в состав гребенского и кизлярского казачества вошли представители разных народов, свидетельствуют прозвища и фамилии казаков: Аука, Басман, Тарывердый, Хаджаев, Велиев, Казиев, Бетапов, Шергипов, Кайтемиров, Татаров и др. [24]. Не случайно знаток казачества Ф.С. Гребенец писал, что «в каждом новогладковском казаке течет кровь чеченца, кабардинца или ногайца и многих других народностей Кавказа» [25]. Таким образом, дореволюционные историки не случайно писали о гребенских казаках, как о конгломерате местных народов, спаянных русской кровью и объединенных общей судьбой.
Исследователи отмечали заимствования, не только вытеснившие прежние элементы материальной и духовной культуры гребенских казаков, но и сосуществовавшие с ними (бревенчатая изба и сакля, сусек и сапетка в одном дворе, складни в киоте и оружие по стенам, трепак и лезгинка, стойкость в пешем бою, присущая русским, и лихое кавказское наездничество [26]. Наблюдалось смешение русских, кавказских, тюркских культурных компонентов и выработка на этой основе инноваций (одежда, свадебная обрядность и др.)) [27].
У гребенских казаков под влиянием тюркской среды шло также формирование военно-социальных структур (атаман, есаул и др.), не земледельческие занятия выступили на первый план [28]. Переход к иному хозяйственно-культурному типу (в данном случае не кочевническому, а военно-промысловому), происходивший под влиянием, соседних этносов (по документам известны казаки-половцы, ногайцы и пр.), сопровождается многими заимствованиями, с этим типом связанными.
Гребенские казаки верили в лабасту, страшную нагую женщину с отвислыми грудями, закинутыми на спину, которая живет в водоемах или лесах (русалка). У гребенцов под влиянием соседей-ногайцев образ русалок стал именоваться лабастой (от ногайского албаслы – злой демон женского пола) [29]. В дореформенный период, несмотря на военные действия, часть казаков и русских сохраняла среди местных народов кунаков и родственников. Конфликт, в который они были вовлечены, порождал своеобразные формы межэтнического взаимодействия. В ходе него происходило сопоставление – противопоставление по ряду направлений (хозяйственно-культурный тип, языковая, конфессиональная принадлежность и пр.), при этом выяснялись многие общие черты материальной и духовной культуры. В условиях противостояния некоторые из русских и казаков колебались между двумя культурами, демонстрируя признаки маргинальной этнической идентичности [30].
В этой связи иную трактовку может получить известное «Дело Атарщикова». Семен Атарщиков родился в терской ст-це Наурской. Ребенком был отдан в кумыкское село, где научился тюркскому, чеченскому и некоторым другим языкам. Позднее сам Атарщиков отмечал: «Я невольно сроднился с бытом, нравами и обычаями горцев» [31]. В 16 лет Атарщиков стал переводчиком в Моздокском казачьем полку.  Во  время  Кавказской  войны  в  1840-х гг. он дважды бежал в горы. Во время второго пребывания в горах Атарщиков принял мусульманство, женился на дочери закубанского ногайского узденя и стал принимать участие в сражениях на стороне горцев [32].
По мнению М.О. Косвена, этот случай показывает, что «воспитание в горском ауле, приобретенные навыки горского вольного быта, позднейшее общение с горцами, дружба С. Атарщикова с отдельными представителями горских народов и, наконец, его побег в горы, все это… звенья одной цепи» [33].
Следует отметить, что подобный случай не был единственным в своем роде. Подобная этническая прослойка в русских станицах служила своеобразным передаточным механизмом, звеном, соединяющим местные народы с гребенскими казачеством [34]. Многочисленные материалы свидетельствуют о том, что глубокое проникновение в другую культуру могло происходить в результате как межэтнических браков, так и различных форм искусственного родства и дружественных отношений, которые позволяют воспринимать чужую культуру как свою.
У казаков и местных народов много было общих взглядов на народную медицину. Так, в конце XIX – начале XX в. в регионе был известный ногайский лекарь – костоправ Нури. Н.И. Пирогов пристально изучал народную медицину и привлекал лекарей к лечению солдат в военных лазаретах. Известный хирург подарил набор хирургических инструментов народному лекарю в Дагестане [35].
Среди ногайцев были такие люди, которые занимались лечением людей и животных. Так, народный лекарь Аюб лечил великого русского писателя Л.Н. Толстого.
Рассматривая разнообразные формы межэтнического сближения, трудно переоценить огромную роль повседневного производственного сотрудничества ногайцев с их соседями. Отметим, что рыбный промысел, земледелие, торговля и отходничество, помимо их очевидного хозяйственного эффекта, оказывались еще и мощными факторами межэтнического сближения, создавая для него наиболее оптимальные условия.
Опыт разведения скота ногайцами на огромных степных просторах Северо-Восточного Кавказа способствовал развитию навыков скотоводства среди соседних народов и русского населения Притеречья. Так, русские и украинские переселенцы, хотя и не кочевали со своими стадами, подобно ногайцам, но почти не занимались заготовкой кормов и содержали обычно скот в течение года на подножном корму, перегоняя его с места на место на большие расстояния. Это было типичное степное животноводство, сохранявшее на протяжении всего дореформенного периода экстенсивный характер. Казаки перенимали у местных народов породы скота, более приспособленные к местным условиям [36].
Формированию российского самосознания способствовало участие ногайцев в общероссийских событиях. Уже в XVIII в. ногайцы выставляли караулы и разъезды. Путешественник А. Павлов в ногайском ауле встретил лиц, награжденных за подвиги в Отечественной войне 1812 г. (ногайцы сражались в отряде донских казаков М.И. Платова).
Крымская война 1853–1856 гг. оказала большое влияние на ход происходивших на Северном Кавказе событий. Эта война возникла в результате обострившихся международных противоречий на Балканах, в Малой Азии и на Кавказе между Россией и западными державами – Англией и Францией.
В военных планах западноевропейских стран Северному Кавказу придавалось чрезвычайно важное значение, поскольку регион имел огромное стратегическое значение. Турция и западные державы пытались установить связи с руководителями движения горцев, использовать народы региона в борьбе против России.
Однако народы Северного Кавказа в этой Крымской войне были на стороне России. Патриотический порыв охватил народы региона. Кабардинцы, осетины, абазины, ногайцы, балкарцы, карачаевцы и др. изъявили добровольное желание вступить в ряды горских ополчений для участия в Крымской войне.
В состав Отдельного Кавказского корпуса российской армии входили иррегулярные воинские части и подразделения, укомплектованные народами Дагестана и всего Северного Кавказа. Так, в состав Кавказского корпуса входили: 5-сотенная охранная стража из местного населения Терской области и 6-сотенный конно-иррегулярный полк, состоящий из осетин, ногайцев, кабардинцев, чеченцев и ингушей, живущих на землях по обе стороны р. Терек [37].
Народы Северного Кавказа в этой войне действовали всегда «в передовом полку», показывая героизм и доблесть. Только в самом начале Крымской войны за боевые отличия и проявленную храбрость в сражениях многие северокавказские ополченцы были награждены российским командованием боевыми орденами, золотыми и серебряными медалями. В частности, боевыми российскими орденами были награждены ногайцы генерал-майор Султан Казы-Гирей,  Магомед Мансуров, караногаец Савкат Даутов [38]. Особо следует сказать о славном сыне ногайского народа Султане Казы-Гирее, о котором восторженно писали А.С. Пушкин и Л.Н. Толстой. Султан Казы-Гирей прослужил в российской армии более 37 лет. Он участвовал в военных действиях российской армии в 1827 г., 1830–1831 гг., 1843–1845 гг., 1854–1855 гг. За проявленное мужество и храбрость он был удостоен орденов Св. Владимира 4-й степени, Св. Анны 2-й степени, получил золотую шашку с надписью «За храбрость» [39].
Кроме того, общие черты прослеживаются в мифологии ногайцев и казаков: представления о земли (лежит на китах, большой рыбе), небе (состоит из 7 небес), вихре (танец, свадьба нечистого), затмение (недоброе предзнаменование).
Таким образом, тесные взаимоотношения между ногайцами и терскими казаками, прежде всего в хозяйственной сфере, не прошли бесследно для каждой из взаимодействующих культур. Прав известный историк-кавказовед В.И. Марковин, который пишет: «Культура любого народа создается в результате контактов с соседними народами» [40].
Библиографические ссылки
1.  Миллер В.Ф. В горах Осетии // Русская мысль. М., 1881. Кн. 9. С. 69.
2.  Очерки истории Карачаево-Черкесии. Ставрополь, 1967. Т. 1. С. 240.
3.  Тхамокова И.Х. Русское и украинское население Кабардино-Балкарии. Нальчик, 2000. С. 185.
4.  Тюркизмы в восточнославянских языках: Сб. ст. М., 1974. С. 149.
5.  Алиева С.И. Ногайцы Северо-Западного Кавказа после Ясского договора 1791 г. // Археология, этнография и краеведение Кубани: Матер. VIII краевой межвуз. конф. Краснодар, 2000. С. 37.
6.  Керейтов Р.Х. Некоторые вопросы этногенетических и историко-культурных связей кубанских ногайцев с народами Северного Кавказа // Историческое регионоведение – вузу и школе: Матер. V регион. конф. Славянск-на-Кубани, 1997. С. 35.
7.  Там же. С. 36.
8.  Калмыков И.Х., Керейтов Р.Х., Сикалиев А.И. Ногайцы. Черкесск, 1988. С.153.
9.  ЦГА РД. Ф. 379. Оп. 1. Д. 45. Л. 10, 35–36 об., 105, 135.
10.  Заседателева Л.Б. Терские казаки (середина XVI – начало ХХ в.). М., 1974. С. 39.
11.  Великая Н.Н. К истории взаимоотношений народов Восточного Предкавказья в XVIII–XIX вв. Армавир, 2001. С. 125.
12.  История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII в. М., 1988. С. 358–359.
13.  Там же. С.27.
14.  Материалы по истории осетинского народа. Орджоникидзе, 1942. Т. 5. С. 34.
15.  Там же. С. 199.
16.  Зульпукарова Э.М.-Г. Интеллигенция Дагестана на рубеже XIX–XX веков: пути формирования и практическая деятельность: Автореф. дис. … д-ра ист. наук. Махачкала, 2004. С. 45.
17.  Ставрополь – врата Кавказа. Ставрополь, 2002. С. 264.
18.  Керейтов Р.Х. Общетюркские элементы в этнической истории и бытовой культуре ногайцев: Автореф. дис …. д-ра ист. наук. М., 2002. С. 25.
19.  Омельченко И.Л. Терское казачество. Владикавказ, 1991. С. 71–72.
20.  Панеш Э.Х. Этническая психология и межнациональные отношения. Взаимодействие и особенности эволюции (на примере Западного Кавказа). СПб., 1996. С. 142.
21.  Востриков П. Поверья, приметы и суеверные обычаи наурцев // Сборник материалов по описанию местностей и племен Кавказа (СМОМПК). Тифлис, 1907. Вып. 37. С. 64.
22.  Караулов Н.А. Говор гребенских казаков // Там же.  С. 108–109.
23.  Кабардино-русские отношения в XVI–XVIII вв. М., 1957. Т. 2. С. 64, 221; Русско-дагестанские отношения в XVIII – начале XIX века. М., 1988. С. 33.
24.  ГАСК. Ф. 249. Оп. 1. Д. 105. Л. 30.
25.  Гребенец Ф.С. Новогладковская станица в прошлом и настоящем // СМОМПК. Тифлис, 1915. Вып. 44. С. 97.
26.  Караулов М.А. Терское казачество в прошлом и настоящем. Владикавказ, 1912. С. 111.
27.  Великая Н.Н. Казаки Восточного Предкавказья в XVIII–XIX вв. Ростов н/Д, 2001. С. 63.
28.  Там же. С. 107–108.
29.  Великая Н.Н. Казаки Восточного Предкавказья в XVIII–XIX вв. С. 35–36.
30.  Там же.  С. 225–226.
31.  Косвен М.О. Этнография и история Кавказа. М., 1961. С. 255.
32.  Великая Н.Н. Казаки Восточного Предкавказья в XVIII–XIX вв. С. 226.
33.  Косвен М.О. Этнография и история Кавказа. М., 1961. С. 258.
34.  Великая Н.Н. Казаки Восточного Предкавказья в XVIII–XIX вв. С. 226.
35.  Там же. С. 146.
36.  ЦГА РД Ф. 379. Оп. 1. Д. 45. Л. 10, 35, 36, 105, 135.
37.  Ибрагимбейли Х.-М. Страницы истории боевого содружества русского и кавказских народов (1853–1856 гг.). Баку, 1970. С. 53.
38.  Он же. Указ. соч. С. 53; ГАКК. Ф. 574. Оп. 1. Д. 2961. Л. 8.
39.  Керейтов Р.Х. Новое о Казы-Гирее // Половецкая луна. Черкесск, 1991. № 1. С. 90–97; Отчет Нарышкиных // Изв. Русского археологического общества. СПб., 1877. Т. 8. Вып. 4. С. 357.
40.  Марковин В.И. В ущельях Аргуна и Фортанги. М., 1965. С. 110.

1581–1582 г.г. – 170-дневная оборона Пскова от войск польского короля Стефана Батория, в которой участвуют донские, гребенские и яикцие казаки.

В книге “Великие битвы в истории России” (авторы: Д.В.Колосов, О.Г.Вронский, А.И.Родин, А.В.Шведов. Москва, ООО “Дом славянской книги”, 2008 г.) описывается одна из великих битв – оборона города Пскова от войск польского короля Стефана Батория в 1581–1582 годах. В этой обороне приняли участие отряды донских и гребенских казаков (численностью от 600 до 1500 человек, а некоторые источники говорят, что до 10 000 человек), прибывшие на помощь жителям осаждённого Пскова во главе с атаманом войска Донского Мишей Черкашениным. Ещё не закончилась осада польскими войсками Великих Лук, а казаки, находящиеся в псковском гарнизоне, собрали круг и пригласили туда воеводу города Пскова князя Шуйского. Предвидя следующий шаг в плане Стефана Батория покорить Псков, они решают отправить гонца на Дон за помощью. На Дону атаман войска Донского Михаил Черкашенин собрал оставшихся казаков (основная часть казаков находилась на разных войнах: на южных и западных рубежах) и повёл их на помощь защитникам города Пскова. Численность польских войск составляла 100000 человек, а в осаждённом Пскове – всех жителей и защитников было около 20000 человек (учитывая прибывших на помощь донских и гребенских казаков). Осада Пскова началась 18 августа 1581 года, а закончилась 4 февраля 1582 года. Защитники города Пскова демонстрировали массовый героизм, особенно выделялись донские казаки со своим предводителем Мишей Черкашениным. Благодаря им, осаждённые смогли отбить 31 приступ польской армии и выстояли. Во время этой обороны атаман войска Донского Миша Черкашенин совершил подвиг, который позже, осмысленный казачьей философией, стал основой казачьего духовного кодекса. Силы поляков и осаждённых псковичей были неравны. Псков имел очень мало сил и возможностей обороняться. Только стойкость и самоотверженность защитников (в защите участвовали старики, женщины и дети) позволяли держать оборону при непрерывном обстреле (у поляков было 240 пушек) и натиске польского войска. “Видя обречённость города, на который наступают силы сатаны, силы зла, не имея надежды на подкрепление со стороны Москвы и не испытывая уважения к Ивану Грозному, Михаил Черкашенин совершил ритуальный акт, истоки которого нужно искать и в античной философии, и в дохристианском, языческом мировоззрении степняков и в православии, как в философской вершине и разрешении всех накопленных в предыдущих религиях проблем: смерть за други своя”. Некой невидимой, неслышимой силе, которая сжирает город или испытывает силу его защитников (казак не знает, добрая эта сила или злая, а скорее всего, равнодушная, так сказать – историческая закономерность). Жалея людей, герой предлагает в качестве выкупа свою голову.Истоки такого самопожертвования легко отыскать в менталитете степняков. Они закладывались именно в степи, когда, жертвуя одним человеком или малым отрядом, идущим навстречу неисчислимому врагу или засевшим в обороне в городке и обречённым на гибель, спасалось всё племя или кочевье, получившее возможность уйти или спрятаться. Этот очень сложный мировоззренческий и поведенческий комплекс осмыслен и освящён православием. "Совершив какие-то ритуальные действия, Михаил Черкашенин “принёс свою голову в выкуп за город Псков”. Смерть Михаила Черкашенина была как самопожертвование, принесение своей головы в выкуп. Эта идея стала основой казачьего морального кодекса, основой понятия ИСПРАВНОСТИ, обусловила их так называемое бесстрашие и развита в казачьей философии смерти, во многом определявшей поведение казаков на протяжении многих столетий” (Б.Алмазов. “Военная история казачества”). Михаил Черкашенин погиб при следующих обстоятельствах. 8 сентября 1581 года поляки из пушек разрушили крепостную стену, сделали пролом, который защищали казаки во главе с Михаилом Черкашениным. Казаки своими телами загородили этот пролом. В нем и получил смертельную рану в грудь М.Черкашенин, от которой и умер. Его отвезли в тыл, в храм “Петра и Павла с боя”, и положили тело в правом притворе храма. Многих казаков, погибших на стенах псковской крепости, отвозили в этот храм. Живых и раненых казаков осталось примерно 300 человек. Тело Михаила Черкашенина, по отрывочным данным, вывозил на Дон Ермак Тимофеевич. Он со своими казаками собрал всех живых и раненых казаков, оказал им необходимую помощь, захоронил всех погибших казаков, а М.Черкашенина решил похоронить на Дону, как войскового атамана. Ермак разделил всех казаков на три дружины. Разделил на три части всю казну и дал по 1/3 казны каждой дружине,и все разными дорогами, чтобы легче было прокормиться в пути, пошли на Дон, Гребень и Яик. Тело Михаила Черкашенина до Дона не довезли, так как наступила весна. Потеплело, и оно начало разлагаться. Пришлось М.Черкашенина захоронить в районе Старой Рязани. На её южной окраине есть три кургана, и в одном из них был захоронен Михаил Черкашенин – атаман войска Донского.

В гребенских станицах до сих пор помнят о славном деле полковника Суслова, когда он с сотней казаков, выскочив по тревоге из станицы, попал недалеко от Амир-Аджи-Юртовской переправы в засаду и при отступлении был окружен конной партией чеченцев, во много раз превосходившей по численности его сотню. Суслов приказал казакам спешиться и, сбатовав лошадей, под прикрытием этого живого бруствера занял круговую оборону. Бой гребенцов с чеченцами, кровавый, страшный и почти беспрерывный продолжался более пяти часов, но героический дух казаков не был сломлен, когда стала заметна большая убыль бойцов, есаул крикнул казакам:
— Православные братья-станичники. Не падайте духом. Господь за нас... Кто из пораненных еще в силах помочь, заряжай винтовки и подавай их тем, кого Бог за грехи еще терпит.

Сотню выручил случай. У одного из казаков еще в дороге лопнула седельная подпруга и он, остановившись, стал эту подпругу перевязывать. В это время и случилось нападение чеченцев на казаков. Так как отставший казак был в отдалении от сотни, неприятель его не заметил. Он тотчас же повернул коня назад и поскакал за подмогою. Помощь пришла вовремя.
В этом бою среди казаков убитых оказалось пять человек, двое тяжелораненых (они впоследствии скончались от ран), остальные были ранены большей частью в ноги. Все участники этого боя были награждены Георгиевскими крестами.

Глава 9. Новое противостояние.

Очередное противостояние продолжалось более полувека и закончилось так, как никто не предполагал и никто из участников не хотел.

Вернувшись в Азов, турки наново стали строить город. Упорно рыли землю, долбили и возили камень, возводили стены. Хвалились турки, что новая крепость стала прочнее Генуэзской башни, и гарнизон новый поставили – 20 ода янычар, 6 ода топчу (пушкарей) и 10 ода джебеджи (оружейников). Пушек натащили дальнобойных – бел-емез – 70, кулеврин – 40, а больших полевых – шахи – 300. И еще подвели под Азов 7 тысяч татар Каратаяка – охранять окрестности.

Казаки, утомленные войной и осадой, разбрелись по своим городкам, надеясь, что турки тоже устали и нападать не будут. Но турки и татары, вдохновленные тем, что своего добились, город вернули, решили казаков извести. На весь Дон, на все городки и станицы, у них времени не хватило бы, но за ближайшие к Азову казачьи гнезда османы взялись серьезно. В 1643 году взяли они приступом главный на то время казачий городок Монастырский и поравняли с землей.

Низовое Войско Донское, дрогнув от этого удара, откатилось назад, в Раздоры, и засело на этом укрепленном острове.

В Раздоры к казакам прибыли от царя князь Илья Данилович Милославский и дьяк Леонтий Лазаревский. Ехали они к туркам в Константинополь и попытались дать казакам возможность помириться с турами. Обычно при приезде послов казаки с турками и азовскими людьми мирились и царских посланцев к Азову доставляли. Но азовцы о перемирии и слышать не хотели, и прямо при посланниках осадили большими силами Раздоры.

Казаки свой главный город к обороне всегда готовым держали. Хитрая система укреплений, внутренних каналов с перемычками делали это гнездо для вражьего войска неприступным. Разве что с большим пушечным нарядом приходить. По числу ворот и расположению насыпей напоминали раздоры московский Кремль. Внутренняя гавань скрывала казачьи суда в самом городке.

Азовцы ничего этого не знали, сунулись неосторожно, ну им и дали. Показали, что есть еще силы у казачества.

После этого побоища азовские люди поостыли и царских посланников в Азов пропустили. Затишье установилось. Обессиленные донцы пытались в море по обыкновению выйти, но собралось людей всего на 15 стругов. Да и те до моря не дошли, струги на реке бросили. Потом уже, через время, когда послы русские и турецкие из Константинополя назад ехали, выходили донские казаки их встречать и увезли князя Милославского и турка Мутафир агу в Раздоры, откуда и предстояло послам пробираться в Москву.

«Мы ныне наги, босы и голодны, - отписали казаки в Москву об этой своей службе, - за тебя, государь, терпели в дороге от Азова до Раздор все бедность и стыд и от сего стыда многие из казаков померли». Вот и верь, что стыд – не дым, глаза не выест.

Но, претерпевая разорение и стыдясь своей бедности, высунулись донцы опять к Азову, перенесли Главное Войско на остров в Черкасский городок и засели здесь, стиснув зубы.

Зимой с 1645 на 1646 год нагрянули сюда все соседи-недруги, хотели это осиное гнездо разгромить, пока не укрепились здесь казаки окончательно. Отписали донцы в Москву: «а нынешнюю, государь, всю зиму мы. Бедные и беспомочные холопи твои, сидели в низовом Черкаском городке от ногайских улусных и от черкас темрюцких и от крымских воинских людей в осаде, выезду, государь, и выходу нам вон из городка за рыбою и за дровами никуды от них не было, голоду и холоду мы, холопи твои, от них натерпелись, и многие, государь, у нас люди с стыда и голодною смертию поумирали; а кочевали, государь, те ногайские улусы во всю зиму в нижних наших старых юртах по Махину и кругом нашево Черкасково городка, от нас только в версте, а в ыных местах и меньше версты; и приходы, государь, и приступы, к нам были под Черкасской городок азовских и крымских, и черкес темрюцких, и ногайских улусных людей частые, большим собранием, и бои и кровопролитие было у нас с ними великое».

Описав все свои горести, сообщили донцы, что собирается на них снова азовский паша с татарами, черкесами и ногайцами, «а помощи, государь, и заступления мы, опричь спаса и пречистые богородицы и тебя, праведного великого, государя, ни от кого себе не имеем…». Повез эти жалобы и просьбы Иван Каторжный.

Жалобы те в Москву попали вовремя. Очень уж крымчаки русским досадили…

Новый царь, Алексей Михайлович, на чье имя они Азов брали и защищали, повелел собрать по всем южным российским окраинным землям оставшихся вольных и слать их на Дон, где и оставить на казачьей службе, да от Астрахани и с Терека верных татар и казаков донцам на помощь направить. Опять же жалование послали  громадное, доселе невиданное – 3000 четвертей хлеба. 300 ведер вина. 300 пудов пороха, 300 пудов свинца. 500 пудов смолы, 500пудов железа, 200 пудов конопати, 10000 аршин холста, 100 поставов сукна.

Кондырев с набранными «по кличу» вольными людьми (а набралось их тысячи три) прибыл в Черкасский городок 27 мая, князь Пожарский из-под Астрахани – 16 июня.

Прибывший с «добровольцами», которые только и знали, что бедой трясли, Ждан Кондырев имел царский приказ вместе с казаками идти морем к берегам Крыма, а князь Семен Пожарский с астраханскими войсками должен был идти степью на Перекоп. При этом царь настаивал, чтоб Азова с его турецким гарнизоном ни в коем случае не трогали. Война де ведется исключительно с разбойниками-крымчаками, а отнюдь не с Оттоманской империей.

Ничего не вышло. Ни Ждан Кондырев, ни князь Семен Пожарский не представляли, с кем они связались.

Выяснилось внезапно, что для морского похода потребно 200 стругов, а их всего налицо 30. И тут же пришли известия, что крымчаки большими силами уже подходят к Азову. Казаки сразу же заговорили: «Мы в море пойдем, а эти нам городки разорят…». Потом вроде бы согласились идти в море, но не хотели брать с собой Ждана Кондырева и даже царю объяснительную написали: «потому, государь, что он жил при твоей государьской светлости и человек он нежный, а нашие, государь, нужи и морских походов и пешие службы ему будет не терпеть». И дальше долго расписывали все трудности морских походов, к которым оный Ждан непривычен.

А потом собрали круг и стали подбивать всех пришедших идти именно на Азов…

Атаман Осип Петров им внушал, что нет на то царской воли, да в Константинополе еще и русские посланники сидят, вроде как заложники у турок. Круг казачий Осипа Петрова не слушал. Казаки громогласно требовали идти на Азов, потому что им от азовцев впредь на Дону жизни не будет.

Послали они от своего круга людей к князю Пожарскому, чтоб с войском на Азов шел. Князь Пожарский ответил твердо, что Государь запретил ему против турок воевать. Но стрельцы астраханские презрели и княжескую и царскую волю (известно, кого в Астрахань на службу посылали) и объявили, что идут совокупно с казаками на Азов. 700 человек их присоединились к казачьему кругу. И еще на Азов согласились с великой охотой идти стрельцы терские, гребенские казаки и черкесы с татарами, которых привел на Дон с Гребня по царскому указу князь Муцал Сенчелевич Черкасский. Таковых гребенских людей оказалось 1200.

Здесь же разделились они все на два отряда. Войсковой атаман, уступая воле казачьей, рассадил своих казаков по стругам, взял с собой многочисленный наброд из вольных, пришедших с Жданом Кондыревым, и двинулся на Азов Доном. А конные донцы, гребенцы, стрельцы, черкесы и татары поспешили следом за ним левым берегом Дона.

Все это случилось стремительно. 18 июня, через два дня после прихода войска князя Пожарского, начался поход. Чего они надеялись в только что отстроенном Азове найти, какие богатства, непонятно. Жителей там  почти не было, один гарнизон стоял…

Рано утром, на заре, явились они внезапно под азовскими стенами и ворвались в земляной город – Тапрак-Кале. Но турецкая артиллерия с каменных стен ударила и смела вошедших за вал и ров.

Но волна казачья, отхлынув от азовских стен, покатилась дальше, обтекая город. В заливе стояли турецкие корабли, прибывшие с припасами. Команды их, как только услышали внезапную пушечную пальбу, перепугались, решили на Крым уходить. Казачьи струги, проскользнув мимо Азова, бросились за кораблями вдагонку, настигли, три корабля потопили, а два захватили. Сопротивления не встретили. Турки корабли побрасали и на легких сандалах удрали в сторону Керчи, а брошенные ими на кораблях греки отбиваться и не пробовали.

Те же казаки и стрельцы, что шли на Азов левым берегом, отбитые от городских стен, обрушились на охраняющих город татар, порубили их и разогнали.

25 июня вернулись казаки на стругах в черкасский городок, подогнали два захваченных корабля, а на кораблях 36 пушек и 5 захваченных знамен, а помимо того, запас – пшеница, просо, вина разные, и корабельная оснастка – паруса, якоря, канаты.

Еще под Азовом, погромив татар, узнали, что кочует неподалеку, на речке Ее ушедший из-под Астрахани изменник Шатемир мурза Юсупов с улусом своим. Срочно известили о том князя Пожарского, и тому – деваться некуда – пришлось с верными своими людьми ушедшее на Азов войско догонять и изменника Шатемира вместе преследовать.

Шатемиров улус по летней жаре неспешно брел к Кубани. 2000 телег скрипели на всю степь. Тут татар и накрыли. Порубили несчетно и добычу взяли громадную – 7000 пленных обоего пола, 6000 голов рогатого скота и 2000 овец. Овцы во время казачьего нападения в великом страхе рассеялись по всей степи, оттого их так мало и захватили.

Дальше прямо на поле боя без опаски стали добычу дуванить. Тут казаки и князь Муцал Черкасский переругались с князем Пожарским. Пожарскому ничего из добычи давать не хотели и в запальчивости даже стреляли в Пожарского из ружья два раза.

«Усталые, но довольные» вернулись войска обратно под Черкасск. Донцы с астраханцы с Пожарским переправились на правый берег, а князь Черкасский с гребенцами, черкесами и татарами остался на левом. Стояли беззаботно, о новых сражениях пока не помышляли.

А в это время татарский нураддин – третье лицо в Крымском ханстве после самого хана и калги – переправился с 7000 всадников через Керченский пролив и спешил на помощь Азову. Подойдя к Азову, нураддин убедился, что город цел, а нападавшие, по сведениям азовской разведки, разделились и стоят оплошно у Черкасского городка по обоим берегам Дона.

Нураддин Некорей (так назвали его казаки в отписке, а по другим грамотам выходит, что звали его Газы-Гирей) присоединил к своему войску азовских жителей Мустафы бея и темрюцких черкас, да до этого по дороге к Азову пристали к нему некоторые ногайцы. Всего набралось тысяч до десяти.

На рассвете 6 июля крымчаки, подкравшись, напали на войско князя Муцала Черкасского и с налета захватили у него знамя. Пришедшие с князем Муцалом подвластные ему татары и их начальник некий Бий мурза подхватились и драли с поля боя, как рассказывали добрые люди, до самого Терека. Но гребенские казаки и стрельцы терские при первом крымском налете  удержались, сбились в кучу и отстреливались. Сам князь Черкасский дрался в их рядах, не имея времени предупредить донцов и князя Семена Пожарского о нападении.

Впрочем, те и так стрельбу и крики услышали и прекрасно все поняли. Переправились они через Дон и возобновили сражение с новой силой. Четыре часа дрались. Сам князь Семен Романович Пожарский ранение стрелой получил. Потом нураддин понял, что перемочь русских и казаков не получится, и решил отступить к Азову. Схлынули татары по знаку и сразу же кинулись вскачь уходить.

Больше всего потерь оказалось у князя Черкасского – многих его узденей и гребенских казаков татары побили. Донцы, переправлявшиеся на помощь князю через Дон вплавь вместе с лошадьми, урон понесли лишь в конском составе, много лошадок побили под ними крымчаки наповал.

Крымчаки, ногайцы и азовцы тоже потери большие понесли. Нураддин стал около Азова на Кагальнике и войско свое в порядок приводил и пытался ногайцев удержать, которые после неудачного сражения сразу же стали как тараканы разбегаться.

Стояли так два войска друг против друга около месяца. Но тут из Азова один прикормленный татарин сообщил казакам и где нураддин стоит, и сколько у него людей осталось. Донцы собрали круг, совещались на нем с князем Пожарским и князем Черкасским и со всеми вольными людьми и единогласно решили идти нураддина добивать.

В ночь с 2 на 3 августа переправилось объединенное 6-тысячное войско через Дон и пушки перевезло. По темноте двигались, сколько успели, а днем попрятались по буеракам и затаились. Разъезды татарские ничего не заметили.

На утренней заре 4 августа напали на крымский стан, многих побили, многих в плен забрали. Отписали потом в Москву, что «с станов царевичей сбили, и шатры и палатки царевичевы, и постелю, и карету царевичеву взяли и мурз и у ближних людей шатры, и палатки, и котлы. И всякую рухлядь поимали а чего взятии было не на чем, и то пожгли, и шатров взяли 71».

Огрузившись добром, пошло войско назад к Черкасскому. Уцелевшие татары, жалея о потерянном имуществе, ободрились и стали преследовать, да Мустава азовский на помощь им подошел. Пришлось отбиваться и пленных татар, 200 человек, перебить – не чаяли их живыми до Черкасского городка довести. Но 6 числа все же дошло соединенное войско до Черкасского без заметного урона.

Гордые своими успехами, направили казаки в Москву посольство с героем Азовского сидения Наумом Васильевым. Новый царь казачьим подвигам был рад, хотя казаки воли его не исполнили, на Перекоп и на Крым не пошли и русским войскам идти туда не дали. Что ж, зато нураддина крымского здорово погоняли и шатры его забрали вместе с каретой. Послал царь донцам на Дон в награду свое царское знамя кармазиновое с зеленой опушкой. Обычно на царском знамени изображался «Спасов образ или какие победительные чудеса». На этом же знамени был изображен орел, а на груди орла на щите царь на коне поражал змия.

Ясно, что перед нами современный государственный герб России. Только вместо Георгия Победоносца на коне сам царь. И правильно. Это мы с вами святого писания не знаем. А донцы, люди дошлые и ушлые, не могли не знать, что Георгий никакого змея не убивал. Он змея уговорил ибо, приняв христианство, обрел дар убеждения, но к убийству, как таковому, стал относиться отрицательно, за что его, собственно, и казнили и объявили святым.

А на знамени на щите посреди орлиного изображения, по мнению «продвинутых», смыслящих в геральдике казаков (а таковые, несомненно, были), мог быть изображен лишь сам царь. Попробуем разобраться в логике их рассуждений. Орел со щитом на груди и с воином, на щите изображенном, бесспорно, воспринимался как герб. А что и кого изображают на гербах? Священный тотем (орла, льва, барса…), святого небесного покровителя или себя самого. Запорожцы, например, имели гербом изображение самого запорожского казака. Воины испокон веков изображали своих небесных покровителей (Перуна в том числе) такими же воинами, какими сами были. Всадник на красном поле на белом коне – вот перетекающий из века в век символ бойцов. Белый конь и море крови… Вспомним четырех всадников из «Апокалипсиса»: «Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он победоносный, и чтобы победить». И донцы, когда на Дону только появились, имели гербом своим всадника. На красном поле. Но на черном коне. Вот такая, дескать, жизнь наша пропащая…

Орел на знамени… То, что орел двуглавый, нигде не говорится. А если он был одноглавый, то вполне мог сойти за родовой герб Рюриковичей – за сокола. И воин с копьем… Вряд ли христианский государь изобразит на своем гербе Перуна. И явно это не Михаил Архангел, низвергающий Сатану, у Михаила, как у предводителя ангельского воинства, должны быть крылья. И не Георгий. Он, как мы выяснили, змия не убивал. Кого ж тогда царь изобразил на своем гербе? Да самого себя, сражающегося с басурманами или с самим нечистым.

В целом год 1646-й казался удачен. Нураддин, так и не оправившийся после поражений, ушел в Крым. И грамоту похвальную от царя получили казаки, и знамя. Но с другой стороны, князей Черкасского и Пожарского отозвали обратно под Астрахань вместе с их войсками. А набранные Жданом Кондыревым «вольные люди», испробовав истинно вольной донской жизни, стали разбредаться поодиночке и кучками. На Дону жизнь оказалась тяжелой. Есть-пить нечего, одеть-обуть нечего, что украдешь или отобьешь, то и твое. Коренные донцы их за ровню не считали. Много их тут таких перебывало. Хочешь войти в сообщество, послужи в чурах, в «молодших товарищах», пройди ученичество. А ученикам часть добычи не положена, наоборот, с них за науку причитается. Хорошо, если хозяин кормить будет. Но сами подумайте, как их прокормишь, если Ждан Кондырев этих вольных сразу три тысячи привел? Столько же, сколько истинных казаков на Дону после азовского сидения оставалось. Это получается, что вместо одного рта – два.  Раньше, когда по одному, по два приходили, быстро меж старожилых рассасывались, привыкали. А этих – три тысячи, и друг за дружку держатся.

И чтоб не пропал Тихий Дон, не дали донцы новым пришлым добычи и кормить их не стали.

Вольные новонабранные покрутились на Дону, а потом половина их развернула знамена и пошла на север, на российские украинные города, и куда они там подевались, никто не знал, а донцы не интересовались.

Вторая половина новоприборных, тысячи с полторы, на Дону все же перезимовала и стала в Москву писать и жаловаться: мы де честно служим, куда нас царь-батюшка послал, а нас донцы не кормят, и жалования нам нет, шатаемся меж дворов…

Москва стала донцам пенять, донцы по обычаю отнекивались, мол у нас все по справедливости, но новоприборных разбили на пятнадцать сотен и поставили над ними сотников из их же числа, а когда из Москвы очередное жалование пришло – поделились.

Весною 1647 года, чтоб не выказать врагам своей слабости, решили донцы идти в набег. Но окончательно собрались лишь на Петровку, в начале июля. Взяли с собой «вольных новоприборных», набились в 33 струга и, тайно проскользнув устье Дона, направились к крымским берегам. Меж Темрюком и Таманью застигла казачий флот буря и выбросила на таманский берег.

Тут и сказались неопытность и измена, которая так и пасется среди всякого наброда. Читаешь и не веришь – да донцы ли это? «В бедственном смятении казаки растеряли большую часть оружия и снарядов, как вдруг на берегу Тамани напали на них татары в превосходных силах. Казаки думали уже не о победе, а о спасении своем и, оставив в добычу неприятелю 16 стругов, в остальных удалились в море» (В. Сухоруков).

Осенью в Москве есаул Василий Никитин рассказывал, что напали на таманском берегу на «смятенных» казаков «темрюцкие черкасы», многих побили, «а иных живых поимали, и взяли де 16 стругов; а весть де им учинилась, что вышли к ним тех 16 стругов два человека казаков». Еще 4 струга отстали в море. Про два струга имелись известия, что целы, а про два вестей не было. Плавали по Азовскому морю, а к берегу пристать не могли… Вот так в первом же набеге отсеялись «вольные новоприборные».

Почему именно они? А потому, что остальные, уцелевшие, вели себя совершенно по-другому, и в них угадываем мы тех самых казаков из Азовского сидения…

Буря и гибель половины участников набега сорвали внезапность, рассекретили саму экспедицию. Да она, судя по всему, и не была для турок секретом. Уцелевшие на 13 стругах повернули назад. Но предупрежденные азовцы и турки засыпали камнями Мертвый Донец и засели в скрытных местах, затаились в засаде.

Казаки ночью вошли на стругах в Мертвый Донец и наткнулись на камни. Не медля, пристали они к берегу и стали перетаскивать струги волоком. Тут на них в темноте азовцы и бросились. Но, как говорится, не на тех напали. Казаки азовцев отбили и продолжали перетаскивать струги. Отбитые азовцы послали в город за помощью, но больше в темноте своих нападений не повторяли. Лишь утром, разглядев, что казаков мало, решили истребить их и вместе с турками атаковали. Как писал В. Сухоруков, «и тут началось у них кровопролитное сражение, гибельное для обеих сторон». Василий Никитин рассказывал московским дьякам, что ночью «сперва де казаки побили азовцев и черкас, а после де того на утре, как их осмотрели, что их немного, и они де пришли на них многими людьми и их побили, а иных поимали, потому что де они в то время таскали из Донца струги и многие были наги, и в те де поры струг отбили, а в Войско пришло 12 стругов».

То есть, из 13 стругов азовцы захватили лишь один, а на двенадцати донцы прорвались и ушли в Черкасский городок. «… Потеря в людях с обеих сторон была одинакова, сверх сего казаки ранили в щеку азовского бея», - подвел итог этому делу В. Сухоруков.

В Крыму татары схватили пребывавшее там русское посольство и стали ему выговаривать: если ваш царь желает быть в дружбе с ханом Ислам-Гиреем, то пусть на Дон войско пошлет, а хан со своей стороны пошлет свое войско, вот бы вместе и извели казаков, а другого пути к доброму согласию между Крымом и Россиею нет. А посланники заученно отвечали: нестаточное дело нашему великому государю посылать на тех воров, на донских казаков, своих государевых ратных людей, потому что они людишки худые, и от государевых украинных городов удалены, и живут в розных местах по займищам и по малым речкам, и по проточинам. Если Ислам-Гирей только захочет, он и сам этих воров с Дона собьет и без нашего государя. А наш государь в таком случае на Ислам-Гирея досадовать не будет. То есть, повторили то, что татары и турки уже сто раз слышали: сбивайте их с Дону сами, а мы рук марать не хотим. А собьете – мы на вас не обидимся.

Турки и татары считать умели, да и пойманным «вольным новоприборным» языки развязать смогли, и выходило, что после недавнего неудачного набега остались на Дону от старых казаков жалкие крохи. Случай очень удобный, чтобы  добить эти остатки.

Разослали они за помощью в ближайшие улусы и, собрав большую силу, явились под черкасские раскаты на 280 судах, да берегом конница подошла.

Казаков в Черкасске в те поры обреталось всего с тысячу. Рассказывал потом Василий Никитин, что 19 и 28 июля подходили к Черкасскому городку азовский Мустафа бей с азовскими, крымскими и ногайскими людьми и с черкесами, да подходил начальник азовских янычар Алей ага со своими янычарами «Доном судами с пушками и с мелким ружьем, а судов де всяких было 280, и их казачий городок осадили и к городу накрепко приступали, и битвы у них с ними были великие, и на том приступе многих азовских, и крымских, и ногайских людей, и черкес побили, а иных переранили».

Отбитые и перераненные враги побежали от Черкасска. «Видя это, казаки бросились в свои суда, которые во время осады находились внутри городка, настигли врагов и множество их захватили на судах», - писал Сухоруков. И Василий Никитин кратко, но емко подтверждает: «и они де за ними гоняли и, догнав, многие суды у них отбили, и многих побили и переранили, и языки поймали; а с пытки де те языки сказывали, приходили де они для того, чтобы им их разорить…».

Азовцы не утихомирились и продолжали частыми набегами изматывать уцелевших малочисленных казаков. Казакам же помощи ниоткуда не было, лишь с Астрахани подошел небольшой отрядик.

В октябре донцы не выдержали и послали в Москву посольство во главе со старшиной Андреем Васильевым и есаулом Василием Никитиным просить помощь людьми.

На Москве их внимательно выслушали и речи их расспросные записали (мы их, кстати, только что цитировали), но не торопились – помечены те расспросные речи 15 ноября. Говорили казаки, что хотят турки с азовцами и татарами Дон от казаков до Воронежа очистить, «а которые де были вольные люди, и те де, не хотя с ними служить, многие разошлись, а которые де остались с ними, и те де многие на государевых службах на боех и на приступех побиты и переранены, и многие де их братья и вольные люди от ран померли». Заявили казаки, что силы служить не стало, и жить на Дону стало не в силу. И если Государю река Дон нужна, то пусть дает свой указ, а они, между прочим, «зимою … чают… их бусурманского большого собрания и к себе приходу».

Московские люди, чтоб с донцов сбить окончательно спесь, стали их по обыкновению мурыжить. 22 декабря дьяки думные Назарей Чистой и Алмаз Иванов опять стали их расспрашивать – вот бьете вы челом государю, что стоять вам не в мочь, а чем же вам помочь, если сами вы говорили, что хлебных и пушечных запасов на Дону нескудно.

Василий Никитин подтвердил, что запасов на Дону нескудно, а скудны мы, донские казаки, людьми, чаем мы по зиме к себе бусурманского приходу большого собрания, «и чем царское величество велит помощь учинить, в том де как царское величество изволит».

А дьяки казакам начали выговаривать: «людей к ним посылать немочно, потому что они государского повеления не слушают, посланы к ним вольные многие люди, и они тех вольных людей голодом поморили, запасов им не давали, а иных побивали, и те вольные многие люди с Дону разошлись от их тесноты и дорогою многие померли; да к ним же послан с ратными людьми стольник и воевода князь Семен Романович Пожарский, и они, атаманы и казаки, его ни с чем не слушали, все делали самовольством и беглых людей к себе принимали, и вынимать их у себя не дали, а иных людей подговаривали.

Да им же, атаманам и казакам, по царского величества указу на море под турские города ходить и воевать и разорять не велено, и ведомо царскому величеству учинилось, что они на море под турские городы ходили и воевали, и разоряли, и для того ныне в Царегороде царского величества послов задержали от их непослушания, и тем своим непослушанием людей всех растеряли».

Есаул Василий Никитин на конкретные обвинения дал обстоятельные ответы. Что касается вольных людей, то «вольным де людем от них никакой тесноты не бывало, и их не побивали, и запасы им давали, и те де вольные люди не хотят государю служить, запасы пропили и, пропив те запасы, с Дону от них пошли бегом, а унять было их нельзя, потому что они люди вольные».

Прямо видно, как есаул ухмыляется и руками разводит…

И князя Пожарского они де во всем слушали «и беглых людей к себе не принимали, и не подговаривали, и вынимать беглых людей не заказывали, и во всем де государское повеление исполняли». При этом ссылался есаул на князя Черкасского и предлагал по этому поводу «сыскать».

«А на море де пошли было они под крымские улусы, и волею де божиею погодою принесло их к турским городам; и они де из судов на берег выходили для хлеба, чтоб им с голоду не помереть, а не для войны, и в том де бог волен да государь».

При этих словах, видимо, дьяки начинали или нервно зевать или слюной давиться. Выходило, что заносило казаков к турецким берегам штормом, и приставали они к берегу под турецкие города не грабить, а хлебца купить… А что поделаешь? Что с них, с казаков, возьмешь?

А туркам из Москвы от царского имени снова лицемерно ответили: пишете де вы, чтоб нам, «великому государю, донских казаков из Черкасского городка велеть свесть, и нам, великому государю, того учинить нельзя, потому что донские казаки утеклецы, бежали из Московского государства, заворовав, от смертной казни и живут в тех местах исстари кочевым обычаем, а с ними живут разных вер люди, литва и немцы, и горские и запорожские черкасы, и крымцы, и ногайцы и азовцы, а не одни они, донские казаки, а нашего царского повеления не слушают…».

Пока казачьи посланцы, выкручиваясь, просили помощи, под Черкасским городком случился новый приступ. Перед Крещением, 4 января, пришли под городок многие крымские, азовские и ногайские воинские люди и к городу приступали накрепко. Много казаков погибло и в плен попало. Но донцы, собравшись с силами, пошли на вылазку и басурман отогнали.

Сил в городке совсем не осталось. Из астраханских стрельцов восьмерых татары в плен увели, а девятого на вылазке убили. И 5 февраля послали казаки в Москву с атаманом Иваном Молодовым отписку, а под ней челобитную, что «им де от бусурманского беспрестанного к ним приходу и приступу, и кроволитья жить не в силу, мочи их нету и государевы казны держать не с кем». Забери дескать, государь, назад порох и снаряды и укажи нам, где и как дальше жить, а реку Дон нам держать не с кем и нечем, ни рыбы наловить, ни за водой выйти – сидим все время в осаде. А что прислал государь жалования 3000 рублей и хлеба 1970 четвертей, то кому оно только не попало, даже мужикам-гребцам, в Черкасском городке зазимовавшим, раздавали, чтоб не разбежались они из осажденного городка. И с тем ждали казаки царского указа, «а не будет де им государева указу, и они де с реки все разбредутся врознь».

И дьяки царю обо всем в марте доложили.

Сжалился царь Алексей Михайлович над донцами и отправил на Дон 24 мая 1648 года дворянина Андрея Лазарева с полком. Отбыли с Лазаревым из Воронежа 1000 солдат, 1 майор, 4 капитана и 5 поручиков. Добирался Лазарев долго и явился в черкасский городок аж в октябре месяце.

Почему так дело затянулось, можно лишь догадываться. Впрочем, сохранились дневниковые записи знаменитого Патрика Гордона, как он со своим полком выступал на службу в сторону Смоленска. Случилось это, правда несколько, позже, но как пример сойти может: «2 мая Гордон, получив на то приказ, выступил на рассвете с полком, выстроенным в два эскадрона, из которых каждый имел при себе по 3 пушки, из Кожевников и в 7 час. утра остановился на поле между Немецкой слободой и Покровкой, так как по дороге у пушек сломались оси и лафеты. Дьяк был очень рассержен этим и начал было браниться, но так как на него никто не обратил внимания, то он и удалился. Около 10 час. полк в совершенном порядке прошел в Покровском через царский двор, причем царь со всем придворным штатом смотрел из окна. В этот день полк состоял всего из 780 человек, так как многие, получив приказ выступать, бежали.

4-го Гордон попрощался со своими друзьями и знакомыми в слободе и разослал офицерам приказ занять свои полковые квартиры и на другой день быть готовыми к походу.

5-го он попрощался со своей невестой и ее родными и, позавтракав. Явился к полку, стоявшему в предместии Кожевниках. Прибыв сюда и велев бить в барабаны, он отправился на плац-парад. Однако все солдаты были так пьяны, что прошло 3 – 4 часа, пока ему удалось собрать их. Производя смотр, Гордон не досчитал от 60 до 80 солдат, которые бежали. Он велел собрать с их квартир их оружие в одно место и отдал приказ капитану Камбелю (так как майор Менезес был болен) передать его с другими остававшимися вещами в приказ.

Около 2 час. Гордон выступил с полком и расположился лагерем между новым монастырем и царским увеселительным дворцом на Воробьевых горах. Здесь лошадей пришлось кормить сеном, так как травы еще не было.

6 мая около полудня Гордон двинулся дальше и остановился у небольшого ручья, где уже было немного травы для лошадей. Здесь к полку присоединился генерал-майор Кравфуирд.

7-го после завтрака полк пошел дальше: так как ночью бежало несколько солдат, то большая часть офицеров полка должна была идти в арьергард и по сторонам полка; но несмотря на это и в этот день многие бежали. Пройдя 15 верст, полк остановился у одного ручья…». А это – один из лучших полков. На царском смотру лучше всех стрелял…

А помимо обычной русской медлительности сыграли свою роль бунты, которые прокатились по русскому государству в 1648 году. При новом молодом царе стали его родственники (со стороны жены) безобразничать, народ и не стерпел.

Худо-бедно, но Лазарев на Дон прибыл, стал поблизости от Черкасского городка в крепком месте и окопался со всех сторон. От царя же пришла грамота, чтоб донцы были в дружбе как с дворянином Лазаревым, так и со всеми чиновниками, и без общего согласия ничего не предпринимать. Особо напоминали, чтоб на турецкие города и села не ходили.

Всё… Облетело всё Великое Войско Донское…  С Азовским сидением и последующими невзгодами закончился первый этап его истории. Возрождалось оно уже на другой основе.

Есть такая песня казачья:

«Помутился весь Тихий Дон,

Помешался весь казачий круг:

Что не стало у них атамана,

Что старого казака Ильи Муромца».

А перед смертью были у Ильи Муромца разбойники и, испуганные его силой, просили его, чтоб взял он их к себе в товарищи, в донские казачонки.

Подбиралось типичное военное сообщество по одному человеку, существовал институт ученичества – упоминаются до этого времени «чуры» - «молодшие товарищи». При необходимости могли они сняться всем сообществом и уйти, ничего их не задерживало. Так Ермак Тимофеевич снялся и ушел. Сначала на Волгу, потом в Сибирь.

А эти, которые Лазарева дождались, боятся с Дона уходить и не хотят. Обзавелись они семьями, народились у них дети от полонянок. А дети потом меж собой родниться будут. И начнет перерождаться военное сообщество в некое подобие родового, а потом и сельского. Но это все со временем, несколько поколений сменится.

А на первый взгляд ничего не изменилось. Более того, на Дону, не дождавшись прихода солдатского полка Лазарева, 300 казаков погрузились на 8 стругов и отправились на крымские улусы, зная, что татары ушли с Хмельницким на поляков. Несколько раз так выходили и у татар польский полон отбивали, а самих татар били и в плен брали.

Азовский бей, разузнав, что казаки в очередной раз в море вышли, собрал с ближних улусов людей и пошел Доном и степью на Черкасский городок в надежде, что там пусто. Подошел, а там солдатский полк стоит. Причем послан оный русского царя полк не на этих проклятых злодеев, как татары просили, а наоборот, злодеям помогать. И, прокляв московское коварство, вернулся азовский бей бесславно в стены родного города.

В 966 г. Землю Касак захватил Киев. Пройдя огнем и мечом по Донцу и Дону, русичи обратили в руины бывшие там поселения и замки, перебив много казар, асов, черных болгар и подонских славян. От зверств дружины Святослава пострадали славяне и тюрки, оседлые и кочевники, христиане и язычники.

Петербургский ученый XVIII в. И. К. Тауберт считал подданных Редеди казаками. Летописцы называли их касагами, касогами, казягами. Все они пополнили войско Томаторкани, сформированное ранее из казар Приазовья

Группу гребенских городков называет один из документов 1691 г., в котором описывается месторасположение только что восстановленного Сунженского государева острога. Его укрепления, как известно, были срублены на правом берегу Терека в месте впадения в него Сунжи. Находясь на восточной оконечности мыса, образованного Тереком и Сунжей и защищенный руслами этих рек, Сунженский острог был прикрыт с запада деревянной стеной («стоячим острожком»), протянувшейся «от Терка-реки и Суншинского лесу». С северной (левобережной) стороны Терека острог был укреплен цепью гребенских городков: «Да против стоялово же острогу за Терком-рекою казачей Оскин-городок, от стоялого острогу с полверсты, а казаков в нем живет человек с 30. Да на той же стороне по Терку-реке казачьи городки, городок Ишщерской от острогу в 2 верстах, а в «ем казаков 25 человек, Шевелев-городок, от острогу в 3 верстах, а в нем казаков 20 человек, да Нижний Черленой-городок, от острогу в 5 верстах, а в нем казаков живет 35 человек» (Кабардино-русские отношения в XVI-XVII вв., т. 1, с. 302-303. Столь обстоятельная «роспись» не оставляет сомнений в том, что данный «куст» гребенских городков размещался на левом берегу Терека. Это подтверждает и топонимика данного района. Так, в 3 км к востоку от современной станицы Старощедринской, как раз против устья Сунжи, и ныне существует «Ищерская поляна». В XIX в. здесь, на месте заброшенного городка, располагался и «Ищерский пост». А в 4 км к западу имеются «Щавелево озеро» и «Щавелев бугор», где, по преданиям старожилов, когда-то нахо¬дился городок гребенцов.). Эти казачьи городки контролировали важные броды через Терек к Сунженскому острогу. Их военно-стратегическая роль хорошо показана в челобитной кн. М. С Черкасского, датируемой ноябрем 1651 г. Рассказывая об отражении набега «кумытцких мурз и владельцев и шаховых ратных людей», перешедших Терек в низовьях и двигавшихся вверх по левому берегу реки, князь пишет: «А я... з детишками своими... и с уздени своими от них ушол и стал против твоего государева Суншенского острогу на Терке-реке меж казачьих городков на перелазе, чтоб тех воинских людей к твоему государеву Суяшинскому острогу не перепустити, и кумытцких и кизылбашских ратных людей прогнали и побили и многих переранили». «Погромя врагов», князь «з гребенскими атаманы и казаки из-за Терка-реки перешол к... государеву Суншинскому острогу...» (Кабардино-русские отношения в XVI-XVII вв., т. 1, стр. 304-305.).