Не рыдай ты так горько, голуба,
Дай мне ковшик с холодной водой,
Не пострелян я, и не порубан,
Всего на ночь примчался домой.

А в ночИ полыхают зарницы,
И орудий  раскаты  слышны,
С каждым днём война ближе к станице,
В чём же мы перед Богом грешны?

Как малЫе - заснули недавно?
Уже поздно, ты их не буди,
Я зайду, лишь подушки поправлю,
Молча мы возле них посидим.

Рассветёт - запрягай вороного,
На повозку сажай сыновей,
Уезжайте, заради Святого,
Береги пуще глаза детей!

Время вышло - пора расставаться,
Не забудь мне всё чистое дать,
Не вернусь вдруг, а может так статься,
Знай, за Вас я ушёл умирать.

Сыновья чтоб росли казаками,
Да смотри, не разбалуй вконец,
И чтоб знали, что с большевиками,
До последнего бился отец,

boer
Владимир! Христос меж нами! С неизменным Уважением, Олег.

Замечательно. Но позвольте малую ремарку. Думаю, что произведение зазвучало бы, так сказать звучнее, если использовать не современный шансон, а именно русский романс, как он звучал на рубеже 19-20 веков. С уважением.

Ай, да вот ты шашечка, да ты ж моя подружка,
Востро наточёная весело блестишь!
А дойдёт до дела - молнией сверкаешь,
И неотвратимо смерть врагам сулишь!

Ай, да ты винтовочка, она вот карабинка,
Смазана, ухожена, да заряжена,
А как бой начнётся - пулею свинцовой,
Метко ты винтовочка, стреляешь во врага!

На четыре года - вы ж моё семейство!
Да ещё мой коник - резвый, вороной,
А роднёй мне стала вся вторая сотня,
Да и полк наш славный Кизляро-Гребенской!

В том полку мы служим, служим не горюем,
В стороне далёкой дружно все живём:
Средь Маньчжурских сопок храбро и бесстрашно,
Себя не жалея, мы японца бьём!

Так, у Синминтини, в деле  мы  бывали,
Смелы  и  отважны,  Верою  крепки,
Там отцов и дедов славу  умножали,
Мы в бою жестоком, смерти вопреки!

Елена К.
Елена, Спаси Христос! Олег.

Мы устали, и кони устали,
Едем молча весь день напролёт,
Лишь Петруха-сосед зубоскалит,
Он таковский, - с улыбкой помрёт!

Опять, шельма, развёл анекдотов,
Про жидёнка, попа с попадьёй,
Неженатый ещё, беззаботный,
Наш, червлёнский, башечник родной.

И ведь складно же как заливает,
Сотник аж улыбнулся в усы,
Рассмеялся, сказал: "Впечатляет!
Ох, и ловок брехать, бисов сын!"

И усталости, как не бывало,
Оживились, пошли порезвей,
Вёрст пятнадцать пройти до привала,
Расседлать подуставших коней.

Бой нас тяжкий с утра ожидает,
И не все мы вернёмся назад,
А покуда, всё знай зубоскалит,
Гребенской развесёлый казак.

Прозвища станичников. Найди в поиске, не знаю как скопировать, так напишу.
Каргалинских - фазаны. Потому что много рыжих;
Курдюковских - талалаи. Говорливые.
Старогладовских - чугунки или головешки. Смуглые очень.
Червлёнских - башечники. Любили рыбьи головы.
Калиновских - багры.Рыба по Тереку когда шла, они её баграми, отсюда и прозвище.
(Скопировал у boer). Олег.

Все деревья в инее, где же ты мой миленький,
Разудалый, ненаглядный, любый мой,
Полыхает на ветру, куст огнём рябиновый,
Когда ж ты воротишься, милый друг, домой.

Уж позёмка крУжится, где же ты мой суженый,
Изболелась вся душа за тобой,
Как уехал ты, родной, мой покой нарушился,
Что ж не шлёшь ты весточки ни одной.

Ворон-воронёночек, полети за  горочку,
Да за морю синюю, на закат,
В стороне далёкой там, разыщи Егорочку,
Синеглазого  мово  казака.

Ворон услыхал меня, крикнул на прощанье,
Тот час  же за горочку улетал,
Оставалась я одна со своей печалью,
Да озябший за плетнём краснотал.

А зима-девчоночка, в беленькой юбчоночке,
Повернула  солнышко на мороз,
Рано утром прилетал чёрный воронёночек,
Крестик кипарисовый в клюве нёс.

Увидала крестик тот, громко закричала я,
И без чувств упала я на снежок,
Как же я тебя ждала, да вот не дождАлася,
Знать в чужой сторонке мой казак полёг.

Все деревья в инее, где же ты мой миленький,
Разудалый, ненаглядный, любый мой,
Полыхает на ветру, куст огнём рябиновый,
Только не воротишься ты домой.

А под утро был дождь, средь листвы он шуршал,
На рассвете коней мы седлали,
Кто молился, а кто-то угрюмо молчал,
Отчий край мы навек покидали.

Горстку рОдной земли, завязав в узелок,
Ближе к сердцу вложил под рубаху,
Взгляд прощальный я бросил на свой хуторок,
И поглубже надвинул папаху.

И, верхами, на запад, сквозь брызг пелену,
Распрощавшись с роднёй уезжали,
Мы на ту распроклятую трижды войну,
Что потом уж Гражданской назвали.

За два года прошли мы немало дорог,
Много верных друзей потеряли,
А в глазах всё стоит под дождём хуторок,
Мать в поспешно наброшенной шали.

И когда увозили нас вдаль корабли,
На прощанье гудками рыдая,
Я сжимал в кулаке горсть родимой земли,
Память горькую Отчего края.

Елена, здравствуй! Спасибо на добром слове. Очень люблю стихи Туроверова. Себя на одну доску с ним никогда не поставлю - ибо недостоин.
Для меня - Туроверов, это кроме великого казачьего поэта, ещё и боевой офицер, имевший 4 ранения, дослужившийся до подъесаула, лишённый навечно Родины, но сумевший сохранить Великую  любовь к ней на всю свою жизнь. Царствие ему Небесное и Вечная память.
Я живу в другое время. Пишу, как могу стихи. Пусть их немного, но нету ни одного, в который я бы не вложил кусочек своей души. Писать не брошу, потому что не могу уже не писать. А уж как получается - это Вам решать. За хорошие, глядишь похвалите, а за плохие и побраните может.
Пишу про казаков и для казаков. Вот как то так. С уважением, Олег.

Как по полю, всё по полю,  самому по краю,
По-над лесом да дубовым, где-то там вдали,
Спотыкаясь и бранясь, на судьбу пеняя,
Беда с горюшком в обнимку вдоль дороги шли.

Песню  заунывную,  нескладную  играли,
Про несчастное своё, горькое житьё,
А когда бросали петь, то навзрыд рыдали,
Да кружилося над ними в небе вороньё.

Им навстречу ехали казаки со службы,
Все в медалях и крестах, рвёт меха гармонь,
И на конике гнедом, молодой хорунжий,
Развесёлый, удалой, и в глазах огонь.

"Чьи такия будитя, страннички прохожия,
Аж от леса самого слышится ваш вой,
Грязные, косматыя, а какие рожи!
Встретишь вас под вечер - вряд придёшь живой!"

"Мы беда, да горюшко, она вот горемычная,
Меж дворами шляемся, где пройдём -там плач!
Вы возьмите нас собой, милые станичники,
Только песен не играйте, и гармошку спрячь!"

Рассмеялся тут казак - аж до слёз пробрАло!
Да нагайкой протянул их промеж ушей,
"Нам таких попутчиков даром не хватало!"
И велел обоих разом тут же гнать взашей.

"Наперёд запомните, и другим скажИте!
Казаков увидите - враз бегите вон!
Люди мы весёлые, но Бога не гневите,
Попадётесь ещё раз, - вот те Крест, прибьём!"

"Ну да ладно, вроде всё" - он взмахнул рукою,
"Сотня, песню запевай, рысью марш, пошли!"
Ну, а горе да беда, с поротой спиною,
Оставались у дороги слёзы лить в пыли.

Ты подкуй, кузнец, моего коня,
Вороного, звонкою подковою,
Нынче под венец поведут меня,
С пулей вражьей, казака бедового

Снилась мне река с быстрою водой,
И несла меня она в синю морюшку,
Я же плыть не мог, будто неживой,
Нахлебался той воды, я да вволюшку.

С берега отец шапкой мне махал,
И кричал:"Куда сынок, да ты мой маленький!"
Я ж ему в ответ слова не сказал,
Уносило от него, меня всё далее.

Я проснулся, сел, - сел да закурил,
Трубочку вишнёвую, её резную,
В трубочке табак дюже горький был,
Понял я - сложу головушку лихую.

А наутро, глядь - захромал мой конь,
Слёзоньки из глаз его всё льются-капают,
Братка, тяжко мне, ты меня не тронь,
Думы душу мрачные, да всё царапают.

Вдруг случится что, отпиши домой,
Матушке с батяней, ты пять строчек,
Так, мол знать, и так, раннею весной,
Пал в бою Ваш дорогой сыночек.

Сбереги коня, был он верным мне,
Другом боевым, моим товарищем,
Выносил не раз на своей спине,
Он из боя, из огня-пожарища.

Дай ка обниму, брат прости-прощай,
На молитву всех уже сзывали,
Трубочку возьми, друга вспоминай,
И другие, чтоб не забывали.

Ты подкуй кузнец, моего коня,
Вороного, звонкою подковою,
Нынче под венец поведут меня,
С пулей вражьей, казака бедового.

О лопушине
"…Гребенские казаки и казачки не менее своих садов, поящих их чихирем, любят Терек, кормящий их «лопушинкой». Так называют они сомину, ловимую ими в огромном количестве, и которой они с наслаждением питаются в разных видах, в продолжение нескольких месяцев, употребляя ее свежею, соленою, вяленою и копченою….
Для гребенских же казаков важен лов сомов, как главный продукт их кормления… 
Лов сомов совершается один раз с наступлением морозов, когда Терек начинает замерзать, что и бывает большею частью в декабре. В это время года сомы становятся особенно жирными, а это ожирение происходит оттого, что сомы, как бесчешуйная рыба, более подверженная ощущению холода, за некоторое время до наступления зимы, углубившись в иловатые берега или скрывшись в ямах, остается там в бездействии и усыплении. Притом в это время года ожиревшие и полусонные сомы с меньшею опасностью убиваются. Ловить же эту хищную рыбу летом, во время хода ее из Каспия в Терек, воспрещается между прочим и во избежание ропота отдаленных от моря станиц, предоставляя свободу самим сомам отыскивать зимовые квартиры и отдавать себя на жертву как низовым, так и верховым станицам, не по велению людскому, а по собственному произволу.
Не касаясь описания способа лова сомов, я здесь скажу только, что, одновременно с багрением этой в изобилии ловимой рыбы взрослыми казаками, все женское население а равно старики и малолетки, разложив на берегу огромные костры и греясь около них, ожидают добычи, извлекаемой из холодных вод Терека.
По окончании лова, продолжающегося по обыкновению не более суток, тут же на берегу, где складываются в кучи мертвые сомы, часто замечательной величины, производится дележ. И к чести казаков  нужно сказать, что на долю бедных и сирот отделяется сравнительно большая часть лопушины.
Такой дележ вокруг пылающих костров, сопровождаемый плясками, песнями и чихиряньем в продолжение холодной, ясной ночи, бывает весьма оживлен и картинен. Но в сороковых и даже пятидесятых годах случалось, что сигнальный выстрел или колокольный звон нарушал этот веселый разгул, и тогда берег Терека мгновенно пустел. Казачки с детьми и стариками спешили укрыться в станице; казаки же бежали и скакали на место тревоги.
На другой день наловленная и разделенная рыба развозится по домам, где для казачек наступает живая деятельность в стряпне, солении и копчении любимой ими лопушины.
И в такое время станичный воздух, и без того не всегда чистый и здоровый, становится удушливым, как пропитанный зловонным соминым жиром. Таким запахом заражаются не только улицы и избы, но пропитывается платье, а с пищею всасывается в кровь казаков и казачек. И признаюсь, что в период питания соминой самые смазливые казачки отталкивают от себя и теряют свою привлекательность."
ОЛЬШЕВСКИЙ М. Я. КАВКАЗ С 1841 ПО 1866 ГОД

Отредактировано львович (2013-06-03 08:57:19)